Страница 53 из 208
13*
императором, и это придало особую воодушевленность его речи и определило ее государственный пафос. Он утверждал, что Россия сильна самодержавием, связью царя с народом. Все, что подрывает самодержавие, опасно для страны. С этой точки зрения он подверг самой ожесточенной критике реформы 60-х гг., особенно земскую и судебную. По его словам, они нарушили естественный, самобытный ход русской истории, внесли разброд и беспорядок в народную жизнь. Напомнив, что в Петропавловском соборе лежит не погребенный еще прах русского царя, он призвал «в такое ужасное время... думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать». Принятие проекта Лорис-Мелико-ва, по убеждению Победоносцева, это — «Рипб Яиззгае»495.
Решительность и твердость, с которыми Победоносцев обрушился и на политику Лорис-Меликова, и на реформы Александра II, во многом объяснялась его осведомленностью о настроении нового царя. Еще недавно, в пору всесилия Лорис-Меликова, он и не пытался критиковать его политику, не делал попытки и наследника подвигнуть на критику. Только со вступлением на престол Александра Александровича и он сам, и его бывший наставник ощутили возможность противодействия планам, которые всегда считали враждебными самодержавию. Тут только, не раньше, и вспомнил Константин Петрович о своем «долге присяге и совести». Речь Победоносцева Милютин назвал иезуитской, увидев в ней «не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование»496.
Доказывая Александру II необходимость привлечения общественных представителей к управлению, Лорис-Меликов говорил о тех преимуществах и выгодах, которые эта мера принесет власти и обществу. На совещании 8 марта 1881 г. представители либеральной администрации в основном вынуждены были опровергать неконституционный характер проекта министра внутренних дел и доказывать его полную совместимость с самодержавием, на ограничение которого он не покушается. «Предполагаемая мера далека очень от конституции, — говорил П.А. Валуев, выступавший вслед за С.Г. Строгановым, — она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны и ее населения». Валуев напомнил, что именно он явился инициатором подобного предложения в 1863 г. в иной форме497. «Не о конституции идет у нас речь, — убеждал Александра III и военный министр. — Нет ее и тени». По его словам, в преддверии законодательных трудов по окончанию сенаторских ревизий «для успеха дела необходимо сообразить их всесторонне, т. е. не с канцелярской только или бюрократической точки зрения». Ввиду этого Милютин заявлял о своей горячей поддержке предложений графа Лорис-Меликова498. А.А. Абаза опровергал Макова, углядевшего в этих предложениях мысль об ограничении самодержавия. Он выступил вторично после обвинительной речи Победоносцева, защищая от его нападок реформы 60-х гг., утверждая, что не они породили крамолу и цареубийство, а их незавершенность. Министр финансов подчеркнул необходимость предлагаемой Лорис-Меликовым меры для задуманных реформ в области финансов. В итоге дискуссии решено было проект не отвергать, а вернуться к его обсуждению в Комитете министров.
Кроме наиболее активно отстаивавших проект Лорис-Меликова, Д.А. Милютина, А.А. Абазы и П.А. Валуева, его поддержали Д.М. (Вольский, А.А. Сабуров, Д.Н. Набоков, великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович, то есть абсолютное большинство. Против проекта высказалось четверо (Победоносцев, Строганов, Маков и Посьет). Воздержались от оценки предложений министра внутренних дел великий князь Михаил Николаевич, принц Ольденбургский, князь С.Н. Урусов и светлейший князь А.А. Ливен. По-видимому, примерно такой расклад сил на совещании имел в виду Михаил Та-риелович, подсчитывая своих сторонников и противников на совещании Совета министров, и численное соотношение тех и других его явно успокаивало. Однако ход заседания, в ходе которого скупыми репликами император достаточно ясно обозначил свою позицию, заставлял о многом задуматься. Набравшие большинство голосов победителями себя не чувствовали. «Мы вышли из зала совещания в угнетенном состоянии духа и нервном раздражении», — признавался Д.А. Милютин499. Впрочем, разнобой в восприятии итогов заседания 8 марта был большой. Великий князь Константин Николаевич остался ими доволен. П.А. Валуев оценил происходившее в Совете министров как «полный йазсо министра внутренних дел»500. Е.А. Перетц, считавший результат совещания для Лорис-Меликова «очень хорошим», а его цель «почти достигнутой», заметил, что сам Михаил Та-риелович им очень недоволен501. Умевший хорошо просчитать ситуацию, граф на этот раз оказался не готов к такому исходу.
* * *
«Мартовские иды» — так образно определил П.А. Валуев в своем дневнике время вслед за совещанием Совета министров 8 марта, и роль Цезаря, погибшего от дворцового заговора, он отводил Лорис-Мелико-ву. В глазах наблюдательного царедворца тот был обречен на поражение. Однако главный противник Лорис-Меликова — К.П. Победоносцев — не мог не чувствовать, что до окончательной победы над ним дело еще далеко. После заседания 8 марта, чтобы усыпить бдительность министра внутренних дел, «душевно уважающий преданный» Константин Петрович пишет, что «ему было бы очень прискорбно», если бы его выступление оставило бы «чувство личного против него неудовольствия». Победоносцев явно заинтересован до поры сохранить добропорядочные отношения с человеком, которого характеризовал царю как «фальшивого», как «фокусника», призывая немедленно прогнать. Обязанный Лорис-Меликову и своей должностью, и членством в Комитете министров, охотно принимавший содействие диктатора своей карьере, Константин Петрович со дня гибели Александра II вел целенаправленную и настойчивую, явную и тайную подготовку отставки Лорис-Меликова. В письмах и беседах с царем он убеждал, что отказаться от Лорис-Меликова — значит отказаться от негодной, губительной для России политики, и, чем раньше сделает это царь, тем лучше.
Александр III, однако, не спешил объявить войну либеральным администраторам во главе с Лорис-Меликовым. Медлил и с традиционным для нового правителя заявлением о направлении своей политики. Оказавшись на престоле столь неожиданно (царь-отец по состоянию здоровья и возрасту мог править еще долго), он выжидал, изучая обстановку, расстановку сил в правительственных сферах, дворцовых кругах и обществе, поначалу явно преувеличивая возможности либеральной группировки. Он внимательно вслушивался 8 марта в речи тех, кто убеждал его в необходимости созыва выборных от общества якобы для содействия и укрепления власти. Он не прерывал никого из сторонников Лорис-Меликова, хотя признавался Победоносцеву, что ему было «невыносимо и странно» слушать «умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма»502.
Обер-прокурор понуждал самодержца объявить во всеуслышание эту свою позицию, декларировать смену лорис-меликовского курса на традиционную имперскую антиреформистскую политику. Промедление с соответствующим заявлением он воспринимал как некое слабоволие Александра Александровича, на которое жаловался в письмах к Е.Ф. Тютчевой503. А из Москвы раздавался окрепший голос М.Н. Каткова, вторившего призывам Константина Петровича: «Более всего требуется, чтобы показала себя государственная власть России во всей силе своей, ничем не смущенная, не расстроенная, вполне в себе уверенная». Катков призывал к «реакции», которую власть, если она «живой организм», должна проявить, чтобы «вывести дела на прямой путь, оздоровить их»504.