Страница 35 из 208
Не говорится в апрельском отчете диктатора и о мелком поземельном кредите, облегчающем крестьянам приобретение земли. Мера эта в числе других активно обсуждалась в либерально-демократической печати. Судя по вариантам доклада, Аорис-Меликов имел в виду «устройство льготного кредита для облегчения крестьянам покупки земли», но до поры не стал вводить в круг объявленных в докладе неотложных мер332. Симптоматично упоминание в докладе о тяжести круговой поруки, но об отмене ее речи здесь нет. Между
ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^--^
тем эта проблема общинного уклада крестьянской жизни, тесно связанная с предлагаемым им пересмотром паспортной системы, призванным облегчить подвижность населения в поисках земли и заработка, активно обсуждалась в печати.
Для понимания Лорис-Меликовым путей выхода из кризиса характерна постановка социально-экономических и политических проблем в едином комплексе. Призыв представителей от общества должен содействовать решению выдвинутых хозяйственных задач на местах. Сами эти задачи уже и ставятся как бы с расчетом, что будут осуществляться не только административно-бюрократическим путем, но и с помощью общественности.
Коренного и узлового вопроса, каким был для крестьянской страны аграрный вопрос, Лорис-Меликов, по сути, коснулся лишь в частностях, не затрагивая главного — проблемы малоземелья. О ее существовании Лорис-Меликов не мог не знать, борясь на посту генерал-губернатора со слухами о переделе земли. Проблема эта была остро поставлена в революционно-народнической печати, программных документах «Земли и воли» и «Народной воли», о ней говорили на судебных процессах. Пытаясь понять причины и корни революционного движения, Лорис-Меликов не мог не заметить, что «интересы крестьянства исключительно волновали молодежь»333. Да и в либерально-демократической печати аргументированно, со ссылкой на статистические данные говорилось о невозможности средней крестьянской семье прокормиться с надела. Проблема недостаточности надела повсеместно обсуждалась и в земских собраниях. На первый взгляд, в докладе она игнорируется. О причинах тяжелого положения деревни, анализом которых занималась либеральная и демократическая печать, говорится весьма туманно. «Крестьянское дело, — по словам графа, — после кипучей деятельности первых дней вошло в общую колею, и неподвижность в улучшении слабых его сторон породила такую обособленность несовершенного крестьянского управления, которая могла казаться полезною лишь в первые дни великой реформы»334. Видно, что Лорис-Меликов признает изъяны реформы 1861 г. причиной трудного положения крестьян, но в чем состояли ее «слабые стороны», не раскрывает. Несовершенство крестьянского управления выступает у него чуть ли не главным препятствием к нормальному развитию деревни. В то же время намеки на недостаточность надела в докладе присутствуют, свидетельствуя, что
Лорис-Меликов об этом главном последствии реформы, обусловившем обеднение и разорение деревни, свое представление имел. Он не случайно называет неотложной мерой помощь крестьянским переселениям, необходимость которых была вызвана земельным голодом. Характерна сама его оговорка при этом: содействие переселениям касается «малоземельных губерний». Таких губерний в империи не было, Лорис-Меликов имел в виду губернии Европейской части, где рост населения не соответствовал условиям землепользования, приводя к аграрному перенаселению.
Но даже такая, на первый взгляд, непоследовательная постановка крестьянского вопроса в докладе диктатора, состоящая в признании лишь отдельных частных проблем пореформенной деревни, отличает его позицию от консервативной, характерной для «Московских ведомостей». Идеолог самодержавия Катков называл крестьянский вопрос надуманным и книжным, результатом досужих толков «известной части нашей печати», утверждая, что такого вопроса нет, поскольку он «раз и навсегда решен Положением 19 февраля»335. Судя по апрельскому докладу диктатора, он так не считал, указывая на неподвижность в улучшении «слабых сторон» крестьянского дела как тормоз в его развитии. Но Лорис-Меликов явно недооценивал грозный крестьянский вопрос, откладывая его решение, неспешно занимаясь частными проблемами деревни, оставив в стороне проблему земли.
* * *
Вознесенный на вершину власти, Лорис-Меликов в высших ее сферах поначалу ощущал себя в определенной мере чужаком. Армянин не высокородного происхождения, он не имел здесь тех давних, по наследству переходящих связей, без которых в «верхах» любые действия затруднительны. Сам, трудом и способностями делавший свою карьеру, он в глазах высокопоставленных чиновников, как правило выходцев из аристократических или достаточно близких двору семей, воспринимался выскочкой, неким «временщйком», понадобившимся монарху в трудный час и могущим быть отставленным в любую минуту из-за какой-нибудь оплошности. И многие от него этой оплошности злорадно ожидали. На собственном примере Михаил Тариелович убеждается, как непрочны в высших сферах дружеские отношения, способные меняться под воздействием политической конъюнктуры. Понимает, что под прикрытием строго соблюдаемого этикета скрывается самая жестокая конкурентная борьба на ступенях иерархической лестницы. В этом смысле его назначение главным начальником Верховной распорядительной комиссии с чрезвычайными полномочиями и с правом обращаться к царю, «когда признает сие нужным», нарушало карьерные планы и замыслы ряда высоких чинов. Столь доброжелательный и столь во многом обязанный ему П.А. Валуев на глазах менял отношение к Михаилу Тарие-ловичу, которого еще недавно опекал, а ныне чувствовал зависимость от него. В дневнике председателя Комитета министров появляются язвительные записи о «ближнем боярине» — сам граф, с его завышенной самооценкой, считал именно себя наиболее подходящим для главенствующей роли при самодержце. Оттесненный в тень диктатором, Валуев проникался к нему все большей неприязнью, которую Михаил Тариелович не мог не чувствовать. Оставались, правда, достаточно близкими (насколько это возможно во властных структурах) отношения с А.А. Абазой и Д.А. Милютиным. Эти старые товарищи, хорошо знавшие Лорис-Меликова со времен Кавказской войны, весьма ценили его ум и способности. Единомыслие в главном в сложной обстановке способствовало их идейно-политическому сотрудничеству, которое П.А, Зайончковский не без основания определял как «триумвират», осуществлявший диктатуру. Действительно, Лорис-Ме-ликов систематически прибегал к советам более опытных в государственных делах этих своих товарищей, учитывал их мнения, но решения принимал сам, беря именно на себя и ответственность. Из дневника Д.А. Милютина видно, что о некоторых важных шагах Лорис-Меликова и наиболее близкие в его окружении люди узнавали роз* Гас1:ит. Сблизился граф также с управляющим делами Комитета министров М.С. Кахановым и государственным контролером Д.М. Сольским.
Вряд ли можно согласиться с тем, что «неподготовленность Лорис-Меликова к государственной деятельности должна была предопределить и предопределила сильное влияние на него окружения»336. В либеральной группировке, сложившейся вокруг него, Лорис-Меликов был фигурой равноправной: испытывая влияние своих соратников, он достаточно серьезно влиял на них и сам.
Главная опора диктатора в верхах — император, но обращениями к нему за поддержкой Лорис-Меликов пользуется очень осторожно и продуманно, несмотря на частые контакты: ежедневные доклады только летом с переездом Александра II в Царское Село стали более редкими (2—3 раза в неделю). Доверие царя к графу усиливается с установлением дружеских отношений Михаила Тариелови-ча с царской фавориткой, княжной Е.М. Долгорукой, будущей женой императора.
Лорис-Меликов внимательно изучает расстановку сил в верхах, определяя возможных союзников и пытаясь нейтрализовать потенциальных противников. Он налаживает контакты с наследником, постоянно советуясь с ним как с членом своей комиссии. «С первого дня назначения моего на должность главного начальника Верховной распорядительной комиссии я дал себе обет действовать не иначе как в одинаковом с Вашим Высочеством направлении, находя, что от этого зависит успех порученного мне дела и успокоение отечества»337. Зная, разумеется, о консервативном направлении великого князя Александра Александровича, граф лукавил. Но заверения делали свое дело: далеко не сразу и не без помощи К.П. Победоносцева наследник понял направление деятельности самого диктатора, поначалу полагая, что она соответствует его собственному замыслу о диктатуре. Граф сумел завоевать его расположение и тем, что навещал императрицу Марию Александровну — уже смертельно больную, оставленную вниманием Александра II и покинутую придворными. Михаилу Тариеловичу изливает цесаревич свое негодование на дядю — великого князя Николая Николаевича, инспирировавшего статью о Русско-турецкой войне во французском еженедельнике «Ьа пошге11 Яеуие», где все лавры отдавались именно ему — главнокомандующему, а ошибки сваливались на Александра II338.