Страница 30 из 208
Цитируя обращение Лорис-Меликова «К жителям столицы», передовица «Голоса» заявляла: «Если это слова диктатора, то должно признать, что диктатура его — диктатура сердца и мысли»289. Это определение диктатуры Лорис-Меликова не раз будет повторено в печати: в либеральной — с восторгом, в консервативной — с едкой издевкой (см. док. № 30).
По-иному воспринял призыв Лорис-Меликова к обществу о содействии правительства М.Н. Катков. «В обществе не установившемся и переживающем переходную пору, кроме злонамеренных людей бывает много малодушных и неразумных, людей, надменных личным знанием, фантазеров и пустословов. Будут ли помощь и действие таких людей полезны правительству», — ставил вопрос Катков скорее перед властью, нежели перед обществом, подразумевая один возможный ответ на него. Он останавливается на этой первой, по сути, программной акции Лорис-Меликова и в последующих передовых, сознавая ее особое значение, четко обозначив свое отношение к ней: «Нет надобности обращаться к обществу за поддержкой и пособием. Оно само обратится к правительству на всякую добрую помощь и содействие, лишь бы только правительство должным образом дисциплинировало своих деятелей сверху донизу и искало себе опоры в патриотическом духе и русском мнении»290.
ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
---^
Нигилистическая оценка идеологом самодержавия общества и его роли жизни страны сказалась здесь в полной мере. Но надо признать, что в решении проблемы «правительство и общество» Катков был по-своему логичен, исходя из природы власти в империи. Чтобы быть самодержавной, она должна была оставаться всемогущей и всеохватывающей, не нуждающейся в общественной поддержке. Только общество должно было искать поддержку у власти, а не наоборот: нарушался традиционный образ самодержавия, тщательно оберегаемый его идеологом.
Воспринимал ли Лорис-Меликов надежды, связанные с его приходом к власти, с воодушевлением, или они вселяли тревогу, заставляя ощущать огромную ответственность, но действовать он начал в первые же дни после назначения. Однако прошла лишь неделя после подписания указа, круто изменившего судьбу графа, как сама его жизнь чуть не оборвалась.
20 февраля Лорис-Меликов приехал домой на Морскую — пообедать и передохнуть: предстояло длительное и трудное продолжение рабочего дня, заканчивавшегося обычно около полуночи. Михаил Та-риелович вылез из саней и, направляясь к подъезду, был настигнут выстрелом поджидавшего в засаде террориста. Выстрел был сделан хотя и в упор, но, по-видимому, нетвердой рукой: пуля лишь прошила шинель, но не задела графа. Он не потерял присутствия духа, помогая конвойному казаку скрутить злоумышленника. Успокоив домашних, в простреленной шинели тут же отправился во дворец доложить о случившемся императору. Весть о покушении на начальника Верховной распорядительной комиссии мгновенно облетела столицу. 20 февраля 1880 г. генеральша А. В. Богданович записывает в дневнике, что «после покушения у Лориса собрались цесаревич, вся семья царская, министры, послы, много обывателей»291. События следовали с необычной дотоле быстротой: 21 февраля военный суд приговорил совершившего покушение И.П. Млодецкого к смертной казни. 22 февраля Млодецкий был повешен на Семеновском плацу. На месте казни присутствовал Ф.М. Достоевский, тяжело ее переживший.
В ночь перед казнью Аорис-Меликова посетил В.М. Гаршин, в то время уже достаточно известный писатель, чтобы Михаил Тариелович не мог не знать о нем, уем более что у него были рассказы и о Русско-турецкой войне. Он пришел убедить диктатора отменить казнь и тем самым «убить нравственную силу людей, вложивших в его руку
револьвер», — прервать цепь насилия, когда террор порождает казни, а казни вызывают все новые покушения. У Гаршина создалось впечатление, что граф попытается поговорить с царем, показать ему письмо писателя и предотвратить исполнение приговора292.
На другой день после покушения Лорис-Меликов был в глазах общества подлинным героем: событие 20 февраля свидетельствовало, насколько опасна и сопряжена с риском роль «спасителя России». Казнь Млодецкого, с которой начиналась борьба с крамольниками, наложила свой отпечаток на восприятие «диктатуры сердца». Если такие личности, как В. Гаршин или Ф. Достоевский, обостренно пережили случившееся, связывая с ним раздумья о судьбах родины, то для многих обывателей оно стало плохой приметой — своего рода «знаком беды», предшествующим правлению диктатора.
Исполнительный комитет «Народной воли» разъяснял в специальной прокламации, что покушение на диктатора не санкционировал и что Млодецкий совершил его по своей инициативе. Лорис-Меликов был единственным генерал-губернатором, которому не был вынесен смертный приговор: революционеры вынуждены были считаться с общественным мнением. Именно поэтому при назначении графа на новый пост народовольцы воздержались от высказываний. Казнь Млодецкого создала возможность дать первую оценку Лорис-Меликову, которая уже не могла восприниматься предвзятой и беспочвенной, а заставляла задуматься. «Тяжек нравственный облик этого диктатора — обновителя России», — заявили народовольцы о Лорис-Меликове, подписавшем первый смертный приговор на своем новом посту293. Но, справедливо осуждая виселицы, обвинение власти с позиции нравственности предъявляли те, кто в стремлении «обновить» страну путем переворота действовал динамитом.
* * *
По указу Александра II 12 февраля 1880 г. начальнику Верховной распорядительной комиссии было предоставлено право «призывать в комиссию всех лиц, присутствие коих будет полезным». Назначать их следовало по велениям царя, испрашиваемым главой комиссии294. Свобода Лорис-Меликова в выборе членов комиссии, нужных ему для сотрудничества, по сути, была ограничена необходимостью учесть мнение царя и наследника, а также представителей различных группировок в «верхах». В составе Верховной распорядительной комиссии оказались: великий князь Александр Александрович и такие лица из его ближайшего окружения, как член Государственного совета К.П. Победоносцев и генерал-майор свиты императора П.А. Черевин. Наследник не сомневался, что именно ему удалось отстоять мысль о диктатуре с самыми широкими и жесткими методами управления, и Лорис-Меликов эту его уверенность поддерживал. Из военных в комиссию были введены также генерал-майор свиты М.И. Батьянов и князь А. К. Имеретинский, которого Лорис-Меликов знал ехце по Кавказу, а затем как отличившегося в Русско-турецкой войне при взятии Плевны сподвижника М.Д. Скобелева. Несколько позднее к комиссии были причислены близкие наследнику генерал Е.В. Богданович, полковник Н.М. Баранов и генерал-майор Р.А. Фадеев, состоявший при Главном штабе295. Сенаторы М.Е. Ковалевский и И.И. Шамшин, обер-прокурор Сената П.А. Марков, управляющий делами Комитета министров М.С. Каханов, правитель канцелярии министра внутренних дел С.С. Перфильев представляли в комиссии административноуправленческий элемент.
В итоге в новом правительственном органе оказались и консерваторы, противники преобразований, и люди, остро чувствующие их необходимость. Но при всей пестроте и неоднородности состава комиссии он не был случайным. Согласовывая кандидатуры с царем и наследником, советуясь с теми, чье мнение считал значимым (Д.А. Милютиным, А.А. Абазой, П.А. Валуевым), граф руководствовался собственными соображениями о функциях комиссии. Он пригласил к сотрудничеству как людей влиятельных, с большими связями в государственном аппарате, так и тех, кто имел большой управленческий опыт. В деловых качествах многих из них Михаил Тариелович не разочаровался. Сенаторы М.Е. Ковалевский и И.И. Шамшин к либеральной бюрократии не принадлежали, но их компетентность, честность, объективность была большой поддержкой для Аорис-Меликова в его начинаниях. М.И. Батьянов, М.С. Каханов будут поддерживать диктатора как единомышленники, а наследник, К.П. Победоносцев, П.А. Черевин, С.С. Перфильев станут сначала скрытыми, а потом явными его врагами. Но 4 марта 1880 г. на первое заседание Верховной распорядительной комиссии ее члены собрались, одинаково воодушевленные задачей восстановить потрясенный в стране порядок, обеспечить ей «путь дальнейшего мирного преуспеяния»296.