Страница 187 из 208
28 сентября 1899 г.
Я помню, какое впечатление произвела моя статья, без подписи, о смерти Достоевского. Я назвал его «учителем». Статья вылилась порывом. Лорис-Меликов, прочитав ее, как рассказывал А.А. Скальков-ский, тотчас поехал к государю и выхлопотал пенсию вдове.
18 мая 1901 г.
Мне вспоминается, как в Висбадене граф Лорис-Меликов передавал мне содержание письма к Марии Александровне1, герцогине Эдинбургской; Мария Александровна это письмо переслала Аорису. В нем рассказывалось, как Лорис, Милютин и еще кто-то задумали конституцию, и Лорис, призвав меня, сказал: «Теперь пишите все. У нас будет конституция».
Д&евник Алексея Сергеевича Суворина2. М., 1999. С. 305, 351, 417.
1 Мария Александровна — великая княжна, в замужестве герцогиня Эдинбургская (1853—1920), дочь Александра II.
2 Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — журналист и издатель. В Петербурге издавал газету «Новое время» (с 29 февраля 1876 г.), журнал «Исторический вестник» (с 1880 г.), «Русский календарь», «Дешевую библиотеку», книги русских и иностранных писателей.
№ 94
«ГЛАВНЫЕ ЕГО РАСЧЕТЫ БЫЛИ НА ЦАРЯ»
Итак, мы видим, что в проекте Лорис-Меликова не только принцип неограниченности самодержавия был положен в основу всех дальнейших работ, но даже все меры были приняты к тому, чтобы на практике действительные желания и стремления правительства не были нарушены каким-нибудь непредвиденным способом. Безусловные поклонники графа скажут нам, что его нельзя в этом винить, что он сделал, что мог, большего же, при всем желании, не мог добиться от Александра II. Мы и не думаем его винить... он — посредством усвоенной им тактики — не мог добиться от царя даже хотя бы правильно устроенного совещательного собрания представителей, скажем, — от уездных земств, — которое было бы поставлено в положение теперешнего Государственного Совета и открыто для публики и прессы...
Мы называем всю попытку Лорис-Меликова... наивною потому, что вся она была основана «на песце». Эта наивность принесла уже много вреда России и принесет еще больше, если наши лучшие либеральные силы не поймут той простой истины, что никогда им ничего не получить от коронованных Митрофанов даже самым нежным с ними обращением, если рядом с этими силами не будет стоять бука в виде революционных элементов...
На что же, спрашивается, рассчитывал Лорис-Меликов при проведении программы?.. Но главные его расчеты были, конечно, на царя, того самого царя, который сам был наибольшим мертвым жерновом на шее предположенной реформы! Его именем диктатор надеялся побороть все оппозиции, его благоволением оживить все робкие радости русской жизни... Трудно представить себе что-нибудь более наивное, чем эти надежды.
Волховский Ф.1 Чему учит «Конституция Аорис-Меликова»? Ьопйоп, 1894. С. 14, 19, 23.
1 Волховский Феликс Вадимович (1846 —1914) — революционер-народник, в 1877 г. привлекался к «процессу 193-х», приговорен к ссылке в Тобольскую губернию, в которой пробыл до 1889 г. 16 августа 1889 г. через Владивосток бежал в Америку; с 1890 г. жил в Лондоне. В 1891 г. вел издание в Лондоне газеты «Ргее Яи551а». Впоследствии примыкал к партии социал-революционеров.
№ 95
«Я СТОЯЛ НА ПРАВИЛЬНОМ ПУТИ»
Дальше мне уже ни разу не приходилось быть очевидцем деятельности гр. М.Т. Лорис-Меликова690. Я следил за ней лишь издали, как и все прочие наши современники, имея в своем распоряжении очень мало данных для правильного о ней суждения. Я не мог поэтому знать, как слагались обстоятельства, влиявшие на его решения и поступки, как зарождалась и зрела его мысль в тех либо других случаях. Но даже издали всегда видимо было — как и вблизи, — что далеко не легок для него был путь успехов, что он подолгу должен был и бороться, и выбирать меж многими решениями, и топтаться на месте, и колебаться... А время, между тем, было лихорадочное, смутное, беспросветное, такое именно, когда в водовороте противоположных и неуясненных течений и душа, и ум так и жаждут увидеть, наконец, знамя, что ли, ясное, или путеводную звезду, или цельного человека с верною и твердою программою, объединяющею и увлекающею все вразброд мечущееся стадо человеческое... В начале 1880 года всем вдруг показалось, что таким человеком стал или может стать гр. Михаил Тариелович... Теперь, когда в известных сферах и газетах общепринято глумиться над знаменитою «диктатурою сердца», никто уже не помнит тех перемен. Все забыли, что самое это название «диктатуры сердца» придумано и пущено было в ходе вовсе не в порицательном, а в одобрительном смысле, не кем иным, как М.Н. Катковым, в его «Московских ведомостях», страстно рукоплескавших и назначению Лори-са, и его приемам, и его целям...
Можно представить себе, с каким восторгом и упоением относился я тогда к известиям, долетавшим до нас, в Тифлис, о «великой роли», выпавшей на долю Михаила Тариеловича. Но «медовый месяц» наших радужных увлечений был недолог. По многим осязательным признакам, уже в конце февраля 1880 г. начало уясняться, что дело вовсе не так легко и прочно, как казалось всему обществу, у нас и в России. Если бы вместо чисто личных, субъективных своих впечатлений, в которых, как я и обещал в начале этих «воспоминаний», я обязан вертеться вокруг моих собственных ощущений и дум, я описывал деятельность гр. Михаила Тариеловича, то мне легко было бы, на основании массы позднейших данных и документов, обрисовать всю затруднительность и все благородство этих моментов его жизни. Но эта задача не входит вовсе в рамки моих воспоминаний, исключительно субъективных, претендующих на одну лишь эту самую субъективность, на представление читателю впечатлений и ощущений очевидца лишь некоторых моментов жизни выдающегося деятеля, с целью уяснить обществу, среди коих обстоятельств и каким путем происходит генезис мысли и программ исторических людей.
Все время, пока гр. М.Т. Аорис-Меликов был на верху своего величия и славы, пока он сосредоточивал в своих руках дотоль невиданную в России власть, я сидел сперва в Тифлисе, а потом в Ставрополе. Встретился я с ним уже после его падения, когда он в 1882 г. на несколько недель приехал в Петербург. Мне ужасно хотелось «поговорить» с ним по душе, для уяснения себе обстановки, в которой прошла его государственная роль. Он рассказал мне о ней массу глубоко интересных фактов, большею частью мало кому известных, но оглашение которых все-таки еще «преждевременно». Главное, что сквозило во всех этих рассказах и подробностях, — это глубочайшее убеждение Михаила Тариеловича, что он, был у самой пристани, что вся задача целиком уже им была разрешена. И одна лишь случайность, которая через день, через два непременно была бы устранена, разрушила столь старательно возведенное им здание.
Это убеждение гр. М.Т. Лорис-Меликова составляло для него несокрушимый мир, не подлежавший никакому сомнению...
Само собой разумеется, что весьма трудно спорить против такого убеждения. Лично я не разделял уверенности гр. М.Т. Лорис-Меликова, но серьезно оспаривать ее, разумеется, не мог. Я отвечал на нее банальною шуткою, напомнив анекдот о хонском попе, отучавшем своего лошака от пи щи.
— Вот поп тоже утверждал, что непременно приучил бы к вечному пощению своего лошака, не умри последний на пятнадцатый день поста от заворота кишки...
Михаил Тариелович нервно махнул рукою.
— С вашим братом не столкуешь, но я все-таки скажу: поверьте мне, задача была разрешена, дело было сделано, весь путь был пройден, и я потерпел крушение в самой пристани. Вы можете глумиться теперь, можете даже и думать, что вы все это «предвидели», — мне ведь вы накаркали в вашем «Обзоре», что я вступил в отправление своей должности тринадцатого февраля. Но все это не мешает мне убежденно утверждать, что я стоял на правильном пути, что никто на моем месте не мог бы ничего больше и лучше сделать. Совесть моя чиста и спокойна: я честно нес свою службу.