Страница 101 из 208
Я заикнулся было сказать, что так скоро невозможно это сделать, но торопыга граф нетерпеливо и решительно оборвал меня:
— Никаких возражений! Чтоб было так, как я сказал!..
После такого сюрприза я, как угорелый, вылетел из дома губернатора и через минуту летел уже на лихаче к начальнику телеграфной станции, помещавшейся вместе с квартирой его на той же губернаторской площади.
Начальником станции был тогда Пузыревский, человек огромной энергии, лично прошедший все ступени слркбы — от «служителя» телеграфного дела, простого монтера, до начальника станции. Этот опытный, добросовестный служака любил свою специальность и отдавался ей беззаветно и страстно.
Выслушав приказание Лорис-Меликова, он сначала схватился обеими руками за голову, а затем, сообразив что-то, в одно мгновение в чем был (в простом домашнем пиджаке) бросился в мастерские, оставив меня у своих дверей...
Вернувшись в канцелярию, я увидел через десять минут против окон ее на телеграфном столбе самого Пузыревского, приколачивавшего к столбу изолятор, а внизу нескольких рабочих с проволокой и другими принадлежностями в руках. Работа кипела. Я видел ясно, что успеть сделать в 45 минут все то, чего желал граф, можно только таким путем. Пузыревский не мог, конечно, никому довериться, зная, что из этого ничего не выйдет, и не рискуя ничем, сам превратился в рабочего.
Через несколько минут в комнате, предназначенной для телеграфа, установлен уже был аппарат, а еще через несколько минут сделана была проба, и за пять минут до назначенного графом срока Пузыревский, весь в грязи и в пыли, влетел впопыхах в нашу канцелярию и заикаясь (он был заика) объявил мне:
— До-о-л-л-о-жите графу, что ап-па-па-рат действует!
И, взглянув при этом на часы свои, он многозначительно указал мне пальцем на стрелку.
Кода я доложил об этом графу, он в первую минуту до того был удивлен, что, судя по выражению его лица, просто не верил ушам своим, а затем радостно воскликнул:
—- Неужели? Все готово? А Пузыревский здесь?!! — И после моих ответов граф весело вскочил с кресла и, быстро выйдя в канцелярию, наткнулся там на грязного, потного начальника станции и сказал ему:
— Большое спасибо вам... И вам, мой дорогой, — обращаясь ко мне...
Извинившись за свою неряшливую внешность, Пузыревский проводил графа к телеграфному аппарату и показал, что он действует исправно.
— Вот спасибо, вот спасибо! — повторял Михаил Тариелович про себя, но по адресу Пузыревского. — Теперь я могу непосредственно разговаривать и с Ветлянкой, и с делегатами...
Очень довольный таким успехом, граф любезно кивнул нам головою и скрылся в свой кабинет...
При аппарате дежурили посменно телеграфисты...
О рецидивистке Анне Обойденовой мы получали по нескольку телеграмм в день.
В результате оказалось, что она представляла собой единственный случай заболевания, окончившегося впоследствии выздоровлением. Но зато к самому приезду в Ветлянку иностранных делегатов болезнь Обойденовой, как нарочно, вполне развилась, дав, таким образом, необходимый материал для исследования.
Большинство ветлянских заболеваний по форме своей относились к так называемой легочной чуме, т. е. чуме, представляющей собою род бронхопневмонии, протекавшей обыкновенно бурно, длившейся от 3 до 5 дней и оканчивавшейся смертью. Анна Обойденова заболела чумою бубонною, и вот ее-то подвергли иностранные ученые строгому научному исследованию. Образовавшие у нее бубоны были вскрыты чуть ли не самим Гиршем, и происходившее затем в Ветлянке совещание врачей длилось до поздней ночи.
Лорис-Меликов в эти часы почти не отходил от телеграфного аппарата, и в час ночи сам Гирш телеграфировал ему окончательный результат их исследования. В ветлянской болезни была признана настоящая азиатская чума, т. е. так называемая апоплектическая, молниеносная чума. К слову сказать, такая скоротечность чумы в Ветлянке сказалась, кажется, только одним случаем с казаком Петровым, умершим через несколько часов с момента заболевания.
Как бы то ни было, но наличность в Ветлянке рецидива и категорическое авторитетное определение самой болезни очень озабочивали Лорис-Меликова. Он опасался, чтобы локализованная уже и прекратившаяся было до него эпидемия не вспыхнула с новой силой.
Иностранные делегаты не заживались долго в Ветлянке. Они достигли своей цели и через несколько дней, после кратковременного карантина на месте и радикальной дезинфекции разъехались...
А у нас тут-то и началась работа по оздоровлению как всей губернии, так и особенно ее рыбных промыслов (ватаг) с их ларями для хранения соленой рыбы и прочим.
Немалых трудов стоило приведение самой Астрахани в лучшие санитарные условия.
Граф часто работал в своем кабинете с 7—8 ч. утра до часа ночи, а с ним одновременно работали, разумеется, и мы все за своим спешным, ответственным делом.
В один из таких вечеров в кабинете графа что-то вдруг загремело, свалилось на пол... Поднялась суматоха... Оказалось, что заработавшийся за своим столом до поздней ночи Михаил Тариелович почувствовал себя дурно и, встав с места, упал в обморок, прямо на пол головою...
Мягкие ковры, устилавшие весь пол кабинета, предохранили графа от сильного ушиба, и все обошлось благополучно. Все же эта ночная тревога среди тишины наших занятий оставила во всех тяжелое впечатление.
На другой день граф и вида не подавал, что с ним случилось. Он был только бледнее обыкновенного, но все же работал, начав на этот раз занятия свои часа на два, на три позднее и закончив их к обеду — часам к шести вечера.
Вообще Лорис-Меликов, при всей его подвижности и энергии, вовсе не отличался прочным здоровьем и был очень нервозен, а потому тревожная работа его по ветлянской чуме не могла не расстроить в значительной степени его здоровья...
Одной из основных черт характера Лорис-Меликова, доказывавших его энергию, находчивость и умение пользоваться предоставленным ему исключительным положением, является повсюду его неудержимая решимость. Она не изменила ему и во всех вопросах, связанных с его задачей и требующих для своего разрешения санкции городского самоуправления. В случаях каких бы то ни было со стороны последнего
несогласия, помех или проволочек, граф действовал, как диктатор, отлично зная и ни на минуту не забывая нашу всероссийскую халатность, совершенно не терпимую в острые периоды общественной и государственной жизни.
Сделав несколько экстренных заседаний Астраханской городской думы, для большего удобства и престижа своей власти, у себя под рукою в зале губернаторского дома, т. е. как бы в своей канцелярии, он тут же на месте вершил все дела так, как считал нркным. Во многих случаях он добивался, а то и просто, встречая упорство, требовал вполне определенных постановлений думы в том именно смысле, в той редакции и в тех со стороны города обязательствах, каких требовали обстоятельства, не терпящие никаких отлагательств. Такие меры насилия граф находил тем более необходимыми, что они были вовсе не обременительны для богатого торгово-промыслового города Астрахани, у которого всегда могли найтись необходимые средства.
Таким путем Лорис-Меликов добился для города многого и, между прочим, замощения его главнейших улиц, насколько помню, в трехлетний срок.
Вообще ветлянская чума, закончившаяся рецидивом, о котором я упомянул выше, и наделавшая большой тревоги, хотя и стоила значительных затрат и жертв, но все же принесла немало пользы. И город Астрахань, и вся губерния сильно подтянулись и почистились, что быстро отразилось на их санитарном благополучии.
Для оздоровления Астраханского края графу ассигновано было четыре миллиона, из которых «он умудрился израсходовать всего лишь 308 тысяч»9.
Значительная часть общих расходов относилась к вознаграждению, по оценке особою комиссиею, всех тех ветлянских и других станичных домовладельцев, зачумленные дома которых, в числе 83, по постановлению санитарной комиссии, были сожжены дотла.