Военный слух

Несколько дней спустя поймали двух вьетконговцев, которые среди бела дня вели разведку участка линии обороны полка. На следующий день патруль из разведбатальона засёк, что к аэродрому подтягивается батарея 82-мм миномётов противника. Этот патруль, который был слишком далеко от вьетконговцев и не мог их атаковать, запросил артналёт, но им отказали, потому что другой морпеховский патруль потерялся в том же районе, и никому не хотелось случайно попасть по своим. Командир патруля разведчиков передал координаты миномётов и высказал предположение, что их несут туда, откуда можно будет обстрелять аэродром. Этот доклад в установленном порядке приняли к сведению и похоронили в ящике для бумаг. Двадцать восьмого числа был обстрелян районный штаб АРВ неподалёку от нас, кроме того, вьетконговцы обстреляли минами отдельный участок на линии обороны первого третьего, убив и ранив несколько морских пехотинцев.

Не надо было быть Клаузевицем, чтобы прийти к выводу, что все это происходило не просто так: противник действительно планировал напасть на аэродром, оборона которого по-прежнему оставалась нашей главной задачей. Но в штабе полка не собирались поддаваться панике и предпринимать поспешные действия. На той неделе мы не занимались лихорадочным анализом последовательность действий Вьетконга, не разрабатывали планов контратакующих действий, не совершенствовали уже существующие оборонительные сооружения — не делали ничего из того, чем, по идее, должен заниматься военный штаб. Мы, как хладнокровные профессионалы, занимались тем, чем обычно занимаются штабные офицеры — ничем. Ну, не так чтобы совсем ничем. В свободное от службы время мы играли в волейбол, а из-за того, что работы не хватало на то, чтобы занять ею хотя бы половину из двадцати с лишним штабных офицеров, большая часть нашего времени оставалась свободным. Кроме волейбола, мы много читали — я на той неделе дочитал «Приключения Оги Марч» — или занимались чем угодно, кому что было по душе. Майор Бурин, офицер по связи, тренировался в исполнении команд для кадрили под записи визгливой скрипки, которые он проигрывал на своём портативном магнитофоне. По всему лагерю было слышно, как он гнусаво, по-канзасски, распевает: «Аллеманда налево, левой ручкой… поменялись партнёрами, до-си-до, кавалеры в центр, образуем «техасскую звезду»». Офицер по гражданским делам, Тим Шварц (не тот Шварц, которого я сменил), изобрёл новаторский подход к стихосложению: он выписывал из словаря самые что ни на есть непонятные слова, а потом соединял их в том порядке, в котором нашёл. Он очень гордился своими непостижимыми стихами и спросил меня однажды, где их можно опубликовать. Я предложил ему обратиться в «Кеньон ревью».

Когда в штабных секциях всё же приступали к работе, то все усилия сосредотачивались на ежедневной мелочёвке и составлении шаблонных отчётов. В S-1 составляли обычные доклады о численности личного состава и потерях. В S-2 — разведке — составляли отчёты о боевых порядках противника и отписывали донесения о последних действиях противника. В этих донесениях была некоторая историческая ценность, но с точки зрения разведки пользы от них было мало, потому что главная задача S-2 состояла не в том, чтобы заносить в летописи действия вьетконговцев, а предсказывать, что они собираются делать. В оперативной секции, S-3, занимались тем, что заносили в журнал отчёты об обстановке, составляли планы операций, по которым батальоны практически неизменно направлялись в те районы, где противника не было, и вели ежедневные подсчёты количества патрулей от боевых рот. В S-4 вели учёт продуктов и боеприпасов.

Из главного штаба дивизии поступило несколько указаний, обращавших наше внимание на следующие чрезвычайно важные вопросы:

1) Морские пехотинцы с неуставными именными нашивками, изготовленными из ткани и пришитыми над левыми карманами, обязаны их снять. Отныне фамилии следует отпечатывать на обмундировании печатными буквами высотой в половину (1/2) дюйма.

2) Генерал не намерен мириться с практикой обнажения до пояса при нахождении на работах, в патрулях и т. п. Вне помещений весь личный состав должен носить рубашки и/или футболки.

3) Подписка на «Марин кор газетт» падает. Офицеров, ещё не сделавших это, просили подписаться.

Так и работали штабы, не выходя за пределы предписаний, что означало попросту «ничего не делали», только другими словами. На угрозу со стороны противника они отвечали тем, что её игнорировали, и 1 июля вьетконговцы атаковали аэродром.

Было около двух часов ночи, и я как раз сменялся с дежурства в палатке оперативной секции, когда начали рваться мины. Во избежание затопления палатки стояли на постаментах из фанеры и брусьев. От двери до земли вели деревянные ступеньки. Я спускался по ним, когда увидел яркую вспышку над деревьями за шоссе номер 1, а затем услышал характерный звук от разрыва мины. Деревья тянулись по внешним границам авиабазы, от КП полка дотуда было футов пятьсот. Собственно ВПП, на которой разорвалась мина, располагалась ещё в тысяче ярдов оттуда; поэтому непосредственной опасности я не почувствовал, разве что любопытно стало. Взобравшись обратно по ступенькам, я стал смотреть на тёмную, неровную линию деревьев за полем позади КП, на тёмную, неровную линию деревьев, и заметил ещё несколько вспышек. Ещё через несколько секунд донеслись разрывы 82-миллиметровых мин, они стали быстро взрываться одна за другой, как хлопушки, только намного громче, и небо, которое до того чернело над деревьями, побледнело и замерцало красным светом. На участке КП морпехи выпрыгивали из коек и хватались за оружие.

— Конлину позвонил? — спросил я через дверь, обращаясь к сменщику. — Чарли бьют по аэродрому.

— Ясный хрен. Конлин с Батей скоро будут.

Ударило безоткатное орудие, два удара прозвучали один за другим — сначала громыхнуло орудие, через мгновение разорвался снаряд. Огромный огненный шар поднялся над деревьями, как будто занялся рассвет. Глухо ухнули взорвавшиеся топливные баки — снаряд из безоткатки попал в самолёт. Огненный шар рванулся вверх, оранжевый на макушке и такой сверкающе-белый в середине, что я смог ясно разглядеть лица морпехов, бегущих к траншеям вдоль нашего рубежа обороны.

Я пошёл обратно в палатку, чувствуя, что надо что-то делать, но не зная точно что. Туда вошли майор Конлин со своими помощниками — Харриссоном и капитаном Джоунзоном, все в касках и бронежилетах. Вскоре к ним присоединились офицер по разведке и его второй номер, лейтенант Мора. Потом прибыл полковник Уилер, ссутулившийся, притихший, с трубкой в зубах. Мы все сгрудились в палатке, вместе с радистами и посыльными. Один-единственный снаряд мог угробить половину штаба полка, и я был уверен, что кое-кто из боевых офицеров как раз на это и надеялся.

Битва за аэродром развернулась всерьёз. Ровно ухали вьетконговские мины, морпехи пускали мины в ответ, рвались топливные баки. Трещали пулемёты. Вслед за очередной вспышкой громко громыхнуло, но это была не мина: одна из наших бомб взорвалась, а может, самолёт подорвали ранцевым зарядом. В палатке оперативной секции возникла какая-то неразбериха. Трещали рации, жужжали полевые телефоны, штабные офицеры носились от одной группы телефонов к другой. Кто-то разговаривал с первым девятого, пытаясь выяснить, откуда атакуют, и сколько вьетконговцев участвуют в этом наступлении. Полковник сидел уставившись на большую оперативную карту, как будто бы, глядя на неё, он мог заставить её рассказать о том, что происходит.

— Послушайте, мы тут друг о друга спотыкаемся, — сказал капитан Джоунзон. — Всем, кто быть здесь не обязан, надеть каски и бронежилеты, занять позиции на периметре.

Я направился к выходу. Здоровенный мужик грудь колесом с лицом, изборождённым глубокими морщинами, вошёл в дверь, покачивая при ходьбе широкими плечами. Заметив на его кепи две звезды, я тупо отдал честь и сказал: «Доброе утро, сэр». Генерал-майор Лью Уолт не ответил на эту формальность, пробираясь к оперативной карте. Уолт не так давно возглавил III MAF, 3-ю амфибийную группу морской пехоты, штаб всех подразделений морской пехоты во Вьетнаме. На вид он был сердит, и было с чего: шло то самое наступление, которое морпехи должны были предотвратить.