Страница 73 из 76
«РесаШт ез1 тбга е! ех1га пшгоб»,— вздыхал Струве: «грех был и на защитниках стен и на штурмующих».
Все, о чем писал Струве спустя годы, уже тогда, вскоре после первой революции, нашло свое выражение в «веховстве» — идейном течении, возникшем в некоторых интеллигентско-либеральных кругах. Его главная мысль — ненужность, бесполезность революции как рычага, способного изменить общество, мир; единственный путь к такому изменению — культурно-религиозное возрождение. «Веховство» требовало отказа от революции, от борьбы с «исторической властью». В. И. Ленин назвал его «либеральным ренегатством».
Но разве не был испробован «веховский» путь? И каковы его результаты? Как мы уже писали, отмена крепостного права в 1861 г. и царский манифест 17 октября 1905 г.— два важнейших шага на этом пути,— открывая дорогу прогрессу, тут же сопровождались шагом, а то и двумя назад, к исходному «самодержавному началу». По словам В. О. Ключевского, реформы меняли старину, но и старина меняла реформы. Режим, страшась крутых перемен, пребывал как бы в состоянии качающегося маятника, проводил «центристскую» политику в такой исторический период, когда требовались радикальные решения. Он оказывался как бы в заколдованном кругу: «надо, но нельзя, нельзя, но надо...».
В таких условиях требовался реформатор с пионерским духом Петра I, но, по словам В, Шульгина, «съез-дившийся» правящий класс (уже не мог рождать таких лидеров. Николай II в лучшем случае мог лишь маневрировать. Это раздражало даже сторонников самодержавия, правых, видевших в таком «качании» слабость, нерешительность власти. В левом же лагере крепла мысль о том, что накопившиеся проблемы надо не развязывать, а разрубать. Еще II. Чернышевский писал: «Штука в психологической невозможности уступок без принуждения». Может быть, тут проявлялось и то, что Ю. Трифонов называл нетерпением. («История,— говорил А. Желябов,— движется ужасно тихо. Надо ее подталкивать».) Но так думается нашим «холодным умом» спустя много десятков лет. Тогда думалось и чувствовалось иначе. О революции мечтало не одно поколение лучших людей России...
Однако как бы ни было велико значение идейной борьбы в периоды, предшествующие революции, сама по себе она не могла ее вызвать. Важнейшим фактором, обусловившим революцию, стала, конечно, война, долгая, малопонятная, жестокая, мучительная война.
Оторванность огромных масс наиболее трудоспособного мужского населения от работы, родных мест, своих домов и семей. Упадок хозяйства, расстройство транспорта, продовольственные трудности. Это в тылу. А на фронте несравненно хуже. Скошенные германскими пулеметами роты, раненые и калеки, беспросветность отступлений по длинным разбитым дорогам, залитые водой и грязью окопы за колючей проволокой... В. И. Ленин, говоря о войне, о ее последствиях и влиянии па нравственный уровень народа, не страшился произнести слово «одичание». М. Горький писал: «Третий год мы живем в кровавом кошмаре и озверели и обезумели... За эти годы много посеяно на земле вражды, пышные всходы дает этот посев!» «Человек с ружьем» воевать «с германцем» не хотел, да и не мог. Это превращало его в мощный фактор политической реальности, способный круто изменить ее.
И все-таки, несмотря на все более грозный характер нарастания массового недовольства, на все усиливавшееся революционизирование масс, не исключено, что они могли бы и не проявиться с такой огромной силой, если бы не наличие еще одного фактора: ослабления, а мойШо сказать, и деградации правящих верхов, царской власт'й. Ее неспособность руководить в столь сложный, ответственный период, когда отсталая, еще далеко не завершившая модернизаций страна подверглась таким жестоким испытаниям, как мировая война, становилась очевидной.
Престиж власти катастрофически падал. Распутин и рас-путинщина сыграли в этом процессе роль катализатора. Расхожая поговорка «Россия под хлыстом» имела двойной смысл: под хлыстом самодержавия и под хлыстом Гришки Распутина (подозревали, что он принадлежал к секте хлыстов).
Доходчивая идея патологической бездарности правительства последнего царя, этой, по выражению А. Гучкова, «жалкой, дрянной, слякотной власти», неплохо служила обоснованию необходимости ее устранения. Было бы, конечно, упрощением объяснять все одним только «коварным» пропагандистско-политическим расчетом либеральных и фрондирующих групп. Нельзя не учитывать общей атмосферы негодования, которое вызывалось тяжелыми поражениями русской армии, экономическими трудностями и неурядицами в стране. По словам кадета В. Оболенского, «ощущение, что Россия управляется в лучшем случае сумасшедшими, а в худшем — предателями, было всеобщим».
Развал власти безусловно облегчил победу Февральской революции, ускорил ее. Как писал В. И. Ленин, понадобился один из крутых поворотов истории, чтобы «телега залитой кровью и грязью романовской монархии могла опрокинуться сразу» 89.
Стремительное крушение царизма, приведшее к тому, что вчерашняя самодержавная Россия, по словам М. Горького, внезапно «обвенчалась со свободой», обусловило формирование фактора, который, можно сказать, сыграл непосредственную роль в повороте событий от Февраля к Октябрю: небывалой по глубине радикализации масс. Рабочие, средние городские слои, крестьяне, солдаты осо-зпали и почувствовали свою силу. Триумф победы, еще недавно казавшейся почти невероятной, рождал веру в неограниченные революционные возможности. Требования безотлагательного решения не только политических, но и социальных проблем звучали все настойчивее. Они Стали вызовом, испытанием для всех партий, претендовавших на руководство массами,— от кадетов до большевиков. Кадеты, как и правые социалисты (правые эсеры и меньшевики), по разным практическим и теоретическим соображениям пошли по пути поддержки не народа, а Временного правительства, стремившегося остановить революцию и ввести ее в «спокойные берега».
Что же получилось? Один из лидеров меньшевизма — И. Церетели уже после Октября, может быть, с горечью признал: «Все, что мы тогда делали, было тщетной попыткой остановить какими-то ничтожными щепочками разрушительный стихийный поток». Беспощадная, но верная оценка. К массам и с массами, такими, какими они были, раскрывшими свою душу в революции, пошли только большевики. Бывший «марксист», а впоследствии кадет и монархист П. Струве уже в эмиграции фактически с беспощадностью писал И. Церетели: «Логичен в революции, верен ее существу был только большевизм, п потому в революции победил он». Кадет П. Милюков дополнил П. Струве: «Пойти по этому пути могли лишь железные люди... по самой своей профессии революционеры, не боящиеся вызвать к жизни всепожирающий бунтарский дух».
Легко ли, просто ли было взять ответственность за вооруженное восстание, открывавшее во многом неизведанный путь в будущее? Мы знаем, что нет. В ЦК партии шла борьба. Все сознавали, и В. II. Ленин не меньше других, что «революция всегда рождается в больших муках» 90, что большевики возьмут на себя «тяжелую задачу», при решении которой придется сделать «много ошибок». Но отказ гт восстания открывал путь стихии, анархии, во все времена бывший почвой, основой, на которой вырастают контрреволюционные диктатуры, уничтожающие и революцию и демократию.
Керенский впоследствии доказывал, что Временное правительство уже почти обрело устойчивость, почти контролировало ситуацию и Россия как никогда близко подошла к триумфу демократической государственности. Но это были жалкие слова, говорившиеся в свое оправдание. За полгода своего правления буржуазные и правосоциалистические партии показали почти «тотальную» неспособность руководить страной. Уже к осени 1917 г. она фактически лежала в руинах. Многие великие ожидания Февральской революции не оправдывались: Временное правительство никак не решалось кардинально решать земельный вопрос, проклятая война продолжалась, промышленная разруха росла, продовольственный кризис усиливался, окраинные народы ие получали свободы.