Страница 69 из 141
Не менее любопытна и заключительная, конспективная часть доклада Трухина, посвященная облику власовского офицерского корпуса. Среди власовскнх офицеров были разные командиры, как и в любой армии мира. Однако в силу очень кратковременного существования власовской армии офицерский организм так и не успел сложиться. Можно сказать, что степень корпоративизма у власовцев была несравнимо ниже, чем, например, у чинов Русского Корпуса. Власовски-ми офицерами становились люди, приходившие из восточных батальонов Вермахта, школ Абвера, иррегулярной бригады «РОНА» Б. В. Каминского, органов германской пропаганды,
из лагерей военнопленных, последнего русского кадетского корпуса и Русского Обще-Воинского Союза. Все они приносили к новому месту службы собственные привычки, отношение к службе и служебным обязанностям, иллюзии и недостатки. К вышесказанному необходимо добавить, что над большинством власовских офицеров тяготели прежние опыт и стереотипы службы в Красной армии, причем для многих он складывался десятилетиями.
В формированиях КОНР, как и в довоенной Красной армии, не сложились ветеранские традиции, под которыми мы подразумеваем систему воспитания духа, профессионализма, здорового корпоративизма, почитания шефских имен и своих полков службы, преемственности и т.д. Только если в Красной армии эта система не могла сложиться по идеологическим мотивам, то во власовской она не успела сложиться в короткий временной промежуток ее существования, хотя перспективы для развития подобных процессов были.
Трухин не имел возможности выбирать кандидатуры на офицерские должности, обстоятельствами он оказался принужден их набирать, а не отбирать. В определенном смысле генерал еще мог положиться на командиров соединений и частей, но на среднем и низовом уровне контроль, естественно, уже терялся. Кстати, по собранным автором разным отзывам, младшая категория власовских офицеров — подпоручиков и поручиков, либо не служивших в Красной армии, либо только-только окончивших военные училища - и оказалась самой надежной, исполнительной, ревностно относившейся к службе. С другой стороны, власовцы, произведенные в офицерские чины в бригаде Каминского, тащили с собой весь букет негативного отношения к службе в гарнизоне, хотя в поле вели себя гораздо лучше. Наконец, для ряда средних и старших кадровых командиров Красной армии оказывались характерными чертами употребление площадной брани, бытовое пьянство и т.д.
Регистрировавшиеся почти каждый день в гарнизонах Южной группы отдельные случаи анонимных доносов в контрразведку происходили от желания «застраховаться» 266
перед «органами» и уходили корнями во въевшийся довоенный страх военнослужащих перед Особыми отделами НКВД. Здесь все уже зависело от личностных усилий командиров соединений. Буняченко буквально задавил расхлябанность «закручиванием» дисциплинарных гаек, но, как нам кажется, победить такие тайные пороки каминцев, как карты и пьянство, полностью не смог, лишь загнав их внутрь. Правда, 1-я дивизия состояла из фронтовиков, каминцы в ней были в меньшинстве, и, попав в начале марта в привычную обстановку прифронтовой полосы, а затем и фронта, дивизия показала себя с хорошей стороны. Хуже обстояли дела с гарнизонами Южной группы, состоявшими в значительной степени из военнопленных. Случаи знакомств, связей и флирта с девушка-ми-«остовками», «загона» обхмундирования и самовольных отлучек в окрестные немецкие деревни за самогоном для людей, пробывших долгое время за колючей проволокой, по крайней мере, понятны психологически. Негативные явления, жестко критикуемые Трухиным - пьянство, карты, плохая организация службы и т.п., - должны и могли быть изжиты систематическим воспитанием офицера, для чего требовалось время, которого у власовцев не оставалось.
Трухин, хорошо помнивший собственную службу в Русской Императорской армии и мечтавший воскресить облик настоящего офицера, «бойца, сплачивающего вокруг себя людей, образца порядочности, жертвенносте, высокой идейности», тоже допускал серьезную ошибку. Искренне желая взять все лучшее от старой Русской армии, он хотел, тем не менее, сохранить «демократизм и связь с народом» комначсостава РККА, забывая, что именно «демократизм» Временного правительства способствовал разложению армейского организма весной - летом 1917 г. Справедливо добиваясь, чтобы «все личное для нашего офицера отступило на задний план», необходимо было подумать об устранении причин, побуждавших «личное» превалировать над обязанностями службы. В первую очередь это касалось излишнего свободного времени военнослужащих в гарнизонах Хойбер-га и Мюнзиигена.
Власовскому командованию предстояло еще многое проанализировать: вклад старых русских офицеров в качественное состояние дисциплины в авиачастях КОНР, традиции «круговой поруки» в казачьих корпусах, но на размышления уже не оставалось времени. Офицерам власовской армии, в том виде, в котором они успели состояться, пришлось проявлять свои качества весной 1945 г. на Одерском фронте и в Пражской операции, а также в союзных лагерях для военнопленных и интернированных в 1945-1946 гг. перед угрозой насильственной репатриации в советскую оккупационную зону.
Обсуждая моральное состояние офицеров и чинов власовской армии, хотелось бы коснуться и армейского фольклора. Кажется вполне нормальным, что солдаты и офицеры вооруженных формирований КОНР, подобно военнослужащим других армий, в строю должны были что-то петь. Соответствующий репертуар имел определенную традицию. Еще в 1943 г. при Дабендорфской школе РОА возник своеобразный ансамбль самодеятельности под руководством подпоручика А. П. Костецкого (в Красной армии - техник-интендант II ранга), с большим успехом выступавшего в 1943-1944 гг. не только в Дабендорфе, но и в частях Восточных войск Вермахта. Особым успехом пользовалась композиция с маршем «Отступают небосводы, книзу клонится трава...», заканчивавшаяся патетическим восклицанием солиста: «Россия моя, Родина! Я твой русский солдат!» В конце 1944 г. коллективу Костецкого был придан официальный статус ансамбля песни и пляски при отделе пропаганды и агитации центрального штаба. В частях власовской армии на территории Германии и Чехии в 1945 г. также были популярны несколько самодеятельных стихов, положенные на нехитрый мотив и представленные в виде строевых песен. Исполняли их на маршах, привалах и строевых занятиях.
Власовскнй фольклор казался не просто патриотичным в противовес русофобской германской пропаганде. Для подчеркивания патриотических чувств было бы достаточным лишь исполнять некоторые старые песни Русской Императорской или Белой армии. Но власовцам хотелось, чтобы
в песнях обязательно нашли отражение их специфическое положение и пропагандируемые цели. Так выдвинулись несколько собственных поэтов - И. Градов, Н. С. Фрейберг, А. Фролов (А. Я. Флауме), А. Яковлев и другие. Наиболее известным автором музыки стал М. Давыдов. Написанные ими песни не блистали особенными художественными качествами, и к ним нужно относиться так, как вообще относятся к любому солдатскому фольклору. Но мы должны учитывать, что в этих непритязательных стихах, превратившихся в популярные строевые песни, исполнявшиеся в последующие десятилетия и в русской эмиграции, в достаточной степени отразились настроения не только авторов, но и многочисленных непосредственных исполнителей.
Здесь нам кажется уместным привести несколько отрывков из наиболее популярных власовскпх строевых песен, любопытных, во-первых, сточки зрения демонстрации выразившихся в них переживаний, а во-вторых, для сравнения с известными нам и популярными песнями, исполнявшимися в Красной армии. Власовский фольклор в каком-то смысле опровергает распространенный до сих пор и поверхностный тезис о власовской армии как о «примитивном сборище трусов и уголовников». Согласимся, у многих граждан Советского Союза могли быть достаточные основания петь подобные песни.