Страница 3 из 111
Ей хотелось уйти, но ноги не слушались.
– Я думаю, что мне нужно объясниться, – неуверенным голосом проговорила она.
– А я думаю, что как раз этого вам делать не следует, – ответил он, глянув на нее, при этом бородатый рот скривился в легкой усмешке. – Хотите узнать, как я стал художником?
– Нет. – Она все так же стояла у выхода, сжимая дверную ручку, готовая к бегству.
– Мне хотелось так много сказать людям, – проговорил Джерико. – Но я понял, что тону в океане слов. А ведь они так многозначны. И тогда до меня дошло, что я просто не смогу установить контакт с людьми посредством слов. Они не понимали, что именно я хотел им сказать, а я не мог найти ключ к языку, который они бы поняли. Ведь каждый человек все понимает по-своему. Это же, – он сделал жест в сторону полотна на мольберте, – нечто базовое, основное, что понимается всеми людьми. Вы оставили мой рисунок в соседней комнате.
Луиза не могла произнести ни слова.
– Принесите его, – сказал Джерико.
К своему крайнему изумлению, она повернулась и, как послушный ребенок, отправилась в спальню. Взяв с кровати набросок углем, она снова вернулась в студию.
– Какое впечатление она на вас производит? – спросил Джерико. – Но только по-честному. Не надо никакой смеси смущения и гнева. Как она вам нравится?
Луиза облизнула губы:
– Она кажется мне соблазнительной женщиной.
– Ну что ж, с вами не все потеряно, – сказал Джерико. – Вот ваш напиток. А теперь слушайте. Разговоры о том, что сегодня произошло, способны разрушить все то, что может завязаться у нас в будущем, Луиза Пелхам. Вы вполне способны произнести два слова: «До свидания…»
Стакан, протянутый им, холодил ладонь. У нее было такое чувство, что она вот-вот уронит его, а потому прошла к столику и для надежности поставила стакан на гладкую поверхность. Потом заставила себя перевести взгляд на полотно – это было изображение негра с искаженным от страха лицом.
– Похоже на что-то из эпизодов Гражданской войны, – проговорила Луиза.
Джерико одарил ее благодарной улыбкой.
– Не в бровь, а в глаз, – сказал он. – Да, это действительно один из борцов за гражданские права, который исчез из Джексона и так и не был найден. Негуманность человека по отношению к человеку. Как видите, мой язык живописи не столь уж невразумителен, как могло бы показаться. – Он поднял ее бокал и вновь протянул ей. – Ну, давайте, вам это сейчас нужно. Расскажите мне о себе, мисс Луиза Пелхам. – И поднял свой бокал.
Луиза пригубила напитка:
– А вам, Джон, имя Пелхам ничего не напоминает?
– Это как звук далекого гонга, – сказал он нахмурившись, – но я с трудом его различаю.
– Десять лет назад Пелхамы были притчей во языцех, – сказала она. – Наше имя не сходило со страниц всех газет.
– Преступление, – сказал Джерико, медленно кивнув. – Убийство? Вашего отца?
– Да, моего отца.
– Большая часть последних десяти лет моей жизни прошла в жестоких местах. И мои картины – протест против насилия в Суэце, Алжире, Конго, Вьетнаме, Бирмингеме, где убивали младенцев в церкви, в жарком Техасе, где застрелили президента. И я еще столько мест пропустил – как и то, где что-то произошло с вами.
– Мы боремся за право быть собой, – сказала Луиза, – но другие люди делают нас такими, какие мы есть.
– Ерунда все это, – сказал Джерико, – если вы сражаетесь достаточно жестко. – Он пристально смотрел на нее. – Вы ведь не убивали своего отца? Признаюсь, что отрицать данный факт было бы трудновато.
– Разумеется, нет.
– Расскажите мне об этом деле, если это, конечно, не причинит вам боль.
– После десяти лет, Джон, это всего лишь отголосок боли.
– Вы сказали, что другие люди делают нас такими, какие мы есть. Жизнь или смерть вашего отца сделали вас такой, какой вы стали, Луиза?
Глава 2
В тот августовский день в 1955 году в Пелхам-Холле находилось восемь человек, умевших неплохо стрелять из винтовки.
Доктор Фредерик Джордж Пелхам, директор и основатель Пелхам-Холла, был убит выстрелом через окно – пуля попала в переносицу, причем, согласно выводам экспертов, выстрел был произведен со значительного расстояния. По меньшей мере в пятьдесят ярдов. Убийца, следовательно, был первоклассным стрелком.
Все восемь человек, умело владевших оружием, были обучены самим же доктором Пелхамом. Он всегда увлекался пулевой стрельбой и привил ту же страсть остальным членам семьи – жене, двум дочерям, сыну, внуку, двум зятям и мажордому, служившему у него уже сорок лет.
Подозрение в отношении внука казалось почти безосновательным – мальчику было всего восемь лет, хотя оружием он владел не хуже своих старших родственников.
А уж странностей и нелепостей в этом деле хватало.
Практически ни у кого не было алиби в тот вечер. Все они находились где-то на территории школы. Все произошло поздно вечером, однако полиция штата и частные детективы, нанятые учредителями, так и не смогли обнаружить следов стрелявшего. Более того, не нашлось и мотивов для убийства – ни у кого-либо из членов семьи, ни у мажордома Берта Уолкера.
Спустя некоторое время, хотя и с явным запозданием, эта восьмерка лишилась повышенного внимания к себе. Выяснилось, что тысячи мальчиков и все преподаватели, перебывавшие здесь за двадцать пять лет существования заведения, также усердно разделяли увлечение директора стрельбой. Иными словами, были тысячи человек, контактировавших со Стариком и умевших управляться с винтовкой.
Дальнейшее расследование не прояснило ситуацию. Саму винтовку, из которой был произведен выстрел, так и не удалось обнаружить. Не нашли и гильзу, хотя были обысканы все лужайки в зоне Эссембли-Холла, где проходили занятия. Провели массу научных исследований того места, где мог стоять убийца, однако никаких следов на густой траве так и не удалось найти.
Советом учредителей было назначено вознаграждение для тех, кто предоставит ценную информацию по этому делу.
Вознаграждение назначила и семья.
Слухов была масса – жестоких и недоказуемых. Загадка же так и осталась неразрешенной, о чем Луиза и рассказала Джерико при их первой встрече в тот день.
Луиза радовалась возможности выговориться – смерть отца была для нее слишком важной темой. И все же ей не давала покоя одна мысль: был ли Джерико тем, кем хотел казаться, и его действительно волновала трагедия семьи Пелхамов, или вежливый интерес Джона к ее рассказу вызван чувством вины за свое недавнее поведение. Однако ближе к концу дня, когда он пригласил ее на обед, она снова почувствовала себя полноценной женщиной.
Джерико, казалось, был искренне заинтересован личностью Старика. Все называли отца Луизы Стариком.
– Вы знаете, что мне понравилось в вас сегодня днем, Джон, в галерее? Некоторое сходство с отцом.
– Я похож на него? – спросил Джерико, непроизвольно трогая бороду.
– Только ростом, – ответила Луиза. – Он был так же высок, как вы, но потяжелее. В молодости у него были темные волосы, но потом, с возрастом, они стали снежно-белыми, а вот брови не поседели и оставались густыми и черными до самой его смерти. В семьдесят лет он все еще мог сыграть партию в гольф, переплыть озеро. Он явно гордился своей мужской силой. Да и на внешность не жаловался.
– Вроде меня? – с ухмылкой спросил Джерико.
– Вроде вас.
– А это я отрастил, – сказал он, снова трогая бороду, – когда учился живописи в Париже. Я казался себе настолько молодым, что просто нуждался в каком-то камуфляже. Потом это стало своего рода торговой маркой.
Она снова заговорила о Старике.
В двадцать лет он с честью окончил Гарвард. Все ожидали, что он станет писателем или журналистом – со словом он всегда умел обращаться. И он взял да и написал роман, практически сразу после выпуска. Он был опубликован и тут же запрещен Палатой надзора и цензуры Бостона или кем-то еще.