Колодец

Один раз иду и вижу: в овражке художник! Не то на корточках, не то сидит на низенькой такой скамеечке и знай себе водит кисточкой. Подхожу сзади крадучись, затаил дыхание и смотрю во все глаза. А тот водяными красками, ну… акварелями. Стою и наблюдаю, рад, что он меня не видит и не гонит. Тут он и говорит: «Смотри шею не вывихни, а то прострел схватишь» и знай себе кисточкой водит, даже не оглянется. Стало быть, все время чувствовал, что я стою за спиной, как палач. Хотел я было уходить, когда он наконец оглядывается. А личностью скорей на прасола смахивает, чем на художника — щеки во-о! Черные усищи, глазами буравит, точно двумя шилами. Спрашивает — нравится? И уставился на меня, как удав на кролика. Я нарочно отвечаю — мол, не нравится. Думал, он озлится, ан нет. Засмеялся и спрашивает: почему? «Разве это дерево? — я ему. — Это костыль инвалидный, а не дерево! И где вы видали, чтоб у вяза были синие листья? И потом у вяза они острые, как коровий язык, а у вас на картинке — бумазеевые лоскутки какие-то…» Разобрал я таким манером все подряд, а тот все смеется и под конец говорит: «Соображенья у тебя мало, а фантазии много. Наверное, сам тоже рисуешь. Признайся!» — «Какой я художник — так, балуюсь…» Покажи, говорит. Как выбрался я из оврага, где меня ему уж не видно, припустил что есть мочи. Похватал, что попалось под руку, и назад. Тот берет один лист — хм, берет другой — хм… Стал выспрашивать, сколько лет, сколько классов окончил, студию какую-то помянул. Какая там студия, господи твоя воля, Рига за тридевять земель! А потом началась война… Так оно и пошло. И то сказать, товарищ художник, обернись оно по-другому, может, мы и стали бы коллегами. Как вас величают-то? Мелналкснис? Извиняйте, что-то не слыхал. Сейчас этой братии художников расплодилось страсть. Где тружусь? Так, ремонтом больше занимаемся. Должен кто-то, хе-хе, и стены красить, а дело я знаю будь здоров. Вот свидетели — Олманы. Я им делал ремонт нынешним летом. Комнаты запущены, кухня закоптилась, но… Ну, не ори ты сразу, хозяюшка, или я сказал, что у вас клопы водятся!.. А теперь все блестит… как в ресторане.

Уф, ну и жарища тут, прямо дышать нечем! Натопили, как в Африке. Вам, молодой человек, не жарко в пыжике? Как звать-то вас? Язеп? Тракторист? Законная специальность. Моего старшего сына тоже тянет к моторам… Куда едете? Что, за мясом? А я думал, к зазнобе — таким франтом. А сами не держите, к примеру, хрюшку? Расчета нету? Стало быть, хорошо зарабатываете? Ого! Да, на двести пятьдесят целковых в месяц можно возить сало из магазина. И у жены больше сотни? Куда можно столько денег распихать! Или семья большая? Ни стариков, ни детей? Хе-хе, тоже нету расчета, а?.. Ну и порядочки: из деревни ездят в город за мясом! При немцах только тот не подыхал с голоду, у кого где-нибудь в захолустье были родичи, а то хоть ложись да помирай. Как в песне поется:

Тс-сс, чего ты шипишь, как гадюка, Кристина! Разве тут кто-нибудь спит? Может, хорошенькая барышня спит? Нет, у барышни глаза открыты, барышня смеется. Как вас величать прикажете? Огненное имя — Лиесма! Куда едете? В Ригу? А по какому делу, если не секрет? Секрет? Ну, это вы шутите! Я из тех мужчин, которым женщины доверяют свои тайны. На конкурс исполнителей эстрадной песни? Потрясно! Тот — художник, эта — артистка! Только в самодеятельности? Вы застенчивая, Лиесма, а искусство любит застенчивых. Что, она заняла первое место в районе? Тогда спойте что-нибудь, Лиесма! Ну, не краснейте! Как же вы будете петь в Риге, перед жюри? Усядутся в ряд плешивые дяди и будут смотреть на ваши ножки. Дородные тети станут носы морщить: «Соль она взяла слишком низко, ля она взяла слишком высоко!» Я вас пугаю? Зачем же мне вас пугать, красоточка Лиесма? Я буду держать за вас кулак, чтобы вы заняли первое место! Когда вам будут хлопать, вспомните Волдемара Пиладзита! Куйте железо, пока горячо. Жизнь чертовски коротка, девочка… Что я вижу — кто-то уж распрощался с нею? Чей это венок? Ваш? Эмилии? Очень рад. Кто умер, если не секрет? Хороший человек? И все-то умирают хорошие люди, вот наказание! Иной раз читаешь в газете не… некро… Как? Да, некролог… и в пору прослезиться. И то сказать: жил на свете такой хороший человек, а ты про него и знать не знал — и только теперь узнаешь, когда он умер…

Кхм, кхм, просто в горле пересохло. Ром сушит, выжимает из тебя последние соки. Как приеду в Вецумниеки, так точка — и капли в рот не возьму. Войду к Эмме, перво-наперво деньги в руку, а потом скажу: «С нынешнего дня я непьющий!» Представляю себе, как Эмма обрадуется. Все ведь потягивают, один больше, другой меньше — святых нет, а я все же лишку разболтался. Мало разве у Эммы было передряг из-за меня? Ну господи боже мой! Другая б пустилась во все тяжкие, а Эмма не таковская! Золото! Как-то пили мы с ребятами в чайной. Один Луринь такой здорово набрался, берет меня за пуговицу и давай загибать, что младший сын будто бы не мой. Где-нибудь в кустах приблудила. Как вы думаете, что я сделал? Я ему — бац! — по физиономии. «Не поливай грязью честных женщин, мерзавец! Сам небось клинья подбивал, пока меня не было, да вылетел пробкой из окна».

Что это там звякнуло? А, бутылка! Вражья сила, когда это успело в ней так поубавиться? Отпивал помалу, все помалу, а поди ж ты… И то сказать — вся она, жизнь, так устроена: потихоньку идет, полегоньку, еще один денек, еще одна радость и глядишь — пролетела как единый миг, и выносят тебя ногами вперед, и нет тебя больше… Чтоб тебе пусто было — рюмка разбилась! Когда это откололась ножка? По дороге или сейчас, пока я вертелся? Надо было положить бутылку в один карман, а рюмку в другой. Ну, пить можно и без ножки. Глянь, стоит только взяться за бутылку — у Теодора Олмана кадык прямо ходуном ходит. Я не жмот — отвинчиваю пробочку, наливаю Олману. На что хошь спорю — Кристина сейчас взовьется. Так и есть — уже взвилась. Но если подумать хорошенько, наверно, на свете нужна и такая Кристина. А то не с кем было бы сравнивать Эмму… Белый свет и держится вроде как на парах. Белое и черное, мужчина и женщина… Как вы говорите, товарищ художник? На противоположностях? На них самых!.. Жар и холод, к примеру, огонь и вода, жизнь и смерть, Эмма и Кристина…

Выпей, хозяин! Это тебе не самогон, но штука первоклассная. Алиса достала по блату. Что, печет? Хе-хе. Закусить нечем? Вон, товарищ художник дает яблоки. У кого есть нож, отзовись!

Ну и косарь у тебя, хозяин, таким слона заколоть можно. Передайте, коллега, сюда ваши яблоки, мы их разрежем, так, так, так, на равные половинки. Закусон что надо! Где рюмка, хозяин? Древние латыши угощали, но не забывали и себя. Ух, прямо как жаркие уголья! Закусить? Это можно. Есть, правда, неохота, я дома смолотил яичницу из трех яиц. Однако закусить после стопки — это не обжорство. Это… ну, как в церкви… Что, товарищ художник? Ага, как ритуал…

Милая барышня, Лиесма, теперь ваша очередь. Не пьете? Да что за притча! Все артисты пьют. Почему же вы нет? Просто так? Женщины, они такие: одно они делают, другое не делают, и никогда они сами не знают, почему одно делают, а другое не делают… Ну хоть половинку! Я из тех мужчин, которым женщины не отказывают. Так вы будете первая? Не позорьте старого кавалера, девочка! Мне больше достанется? Вы меня считаете за пьяницу. Разве я вам навязываю, господи боже мой, да никогда я ни к кому не навязывался со своей водкой… Выпей ты, Кристина. Не обзывай чертовым зельем, хозяюшка, попробуй! Слаще меда. Из самой Румынии. Нет, нет, хозяюшка, Румыния не в России. Вот она бабская натура: губы говорят «нет» и «нет», а руку тянет, Ну вот, и не померла! Пожалуйте яблочка! Смотри-ка, и на щеках сразу две красные розы, как у девушки. Когда ты, хозяюшка, смеешься, так сразу будто десяток лет сбросила, а когда серчаешь — на десять лет старше кажешься. Намотай это себе на ус! К примеру, Алиса. Как только… Эх, да что старое вспоминать!