Перо и маузер

В тот момент никому не пришло в голову, что неприятель может быть не только там, впереди, но и здесь, в тылу, что предательство может ползти по болотистым зарослям и жужжать даже в порванных проводах.

Да, кто-то успел вовремя разобрать путь.

Два дня было спокойно. На третий день снова задвигался бронепоезд, опять открыли огонь батареи, застрочили пулеметы, послышались взрывы гранат. Так продолжалось еще целую неделю. Стрелки привыкли к бронепоезду, и их уже не пугали его внезапные налеты. Бойцы больше не разбегались во все стороны, как в первые дни появления бронепоезда. Борьба продолжалась.

Но вот пришел приказ приготовиться к атаке. Приказ № 325. Он призывал нас покончить с бронепоездом.

Наша рота заняла район от опушки леса до сарайчика, который спрятался глубоко в снегу. Место было неудачное: довольно открытое, поросшее редким кустарником. С бронепоезда нас хорошо будет видно, но другого выхода не было.

Наступила оттепель, подули теплые ветры, ожили в лесу зеленые ели, хотя до весны было еще далеко. Потеплело. Прислушиваясь к шуму леса, грохоту ружейных выстрелов и пулеметных очередей, мы думали, что скоро и нам предстоит перейти в наступление.

Субботний вечер и ночь прошли спокойно. Мы даже расстегнули ремни, чтобы отдохнули плечи и бока, намятые тяжелыми патронташами и гранатами. В воскресенье, к полудню, опять показался бронепоезд. На этот раз мы подпустили его совсем близко. Но он, словно жалея боеприпасы, выпустил только два снаряда и начал медленно отползать обратно.

Тут и началась наша атака. К рельсам направилась команда красноармейцев со взрывчаткой. Бойцы были уже в нескольких шагах от насыпи, когда пехота противника заметила их и открыла огонь. Видимо, она поняла, какая угроза нависла над бронепоездом, и поспешила ему на выручку. За командой шла наша рота. Закипел ожесточенный бой.

Бронепоезд двинулся обратно, прибавил ходу, чтобы не попасть в окружение, и продолжал поливать нас пулеметным и ружейным огнем. Наша команда — горсточка отважных смельчаков, приблизившихся к рельсам, — быстро таяла.

Но вот загрохотали пушки нашей батареи. Они стреляли по бронепоезду, однако эти выстрелы были опасны и для нас, если бы мы приблизились к насыпи. Положение становилось серьезным. Мы видели, как за нами спешил Фрейманис без шинели, в солдатской гимнастерке с расстегнутым воротом и шапкой на затылке. Он бежал широкими шагами, то и дело увязая в глубоком снегу.

— Ты что тут стоишь? — крикнул он Микельсону.—: Под шальную пулю лезешь?

Микельсон стоял у куста можжевельника и посылал пули в сторону противника, обстреливающего наш правый фланг. Он видел, как ползли по снегу несколько раненых стрелков из команды подрывников. Остальных не было видно.

«Неужели все погибли?» — пронеслось у него в голове. Но тут он увидел, что стрелки встали из канавы и теперь карабкаются вверх, к рельсам. Их было около десяти.

Микельсон застыл от страха за своих товарищей: противник открыл по ним ураганный огонь. Он боялся, что они не успеют ничего сделать и бронепоезд пройдет по их трупам. Минуты казались часами. Микельсон чувствовал, как по лицу его стекают капли пота.

— Ты что уставился? — услышал он голос Нейланда, который барахтался в снегу неподалеку от него. Но Ми-кельсон продолжал смотреть на насыпь. Он видел, как свалился один стрелок, затем другой. Бронепоезд быстро приближался к тому месту, где находилась, команда подрывников.

И вдруг бронепоезд остановился: один из снарядов попал в паровоз.

Раздалось «ура». Цепи бойцов бросились к бронепоезду. Но неприятельские пули и гранаты заставили их залечь в снегу.

Микельсон тоже устремился вперед и вместе с товарищами кинулся в сугроб. Хотелось пить. Он жадно хватал губами снег. Стало легче, и он начал стрелять. Но тут Микельсон увидел, что с полотна железной дороги скатились все стрелки. Он не мог понять, сами они свалились или их скосили пули. Но вот на рельсах раздался взрыв, и он радостно воскликнул:

— Нейланд, теперь им некуда деваться!

— Кому некуда деваться?

— Ну тем, на бронепоезде!

Да, теперь бронепоезду не уйти. Подбитый, он стоял на рельсах, как открытая мишень, и яростно отстреливался. Так стреляют люди, оставленные на произвол судьбы и потерявшие последнюю надежду на спасение.

Приближался вечер. На поле боя легли сумерки, смешанные с пороховым дымом. Вероятно, поэтому так быстро стемнело. Густой дым долго не рассеивался. Но и в дыму на снегу ярко алела кровь. То здесь, то там черными точками на снежном поле мелькали неподвижные тела стрелков.

Бой затянулся. Бронепоезд не сдавался и отчаянно метал в разные стороны красные языки пламени. Наступила ночь, и пламя освещало землю далеко вокруг бронепоезда. В этом зареве было отчетливо видно, как время от времени из бронепоезда выскакивали солдаты и тут же падали, сраженные нашими пулями.

Наши пушки успели хорошо пристреляться и снаряд за снарядом направляли по железнодорожному полотну, по бронепоезду, который все еще огрызался. Цепи противника перешли в атаку, но их встретили в штыки и разгромили, заставив отойти с тяжелыми потерями.

Вдруг ночную тьму озарили громадные столбы пламени, и по лесу покатились звуки непрерывных взрывов.

Видимо, один из снарядов попал в вагон с боеприпасами. Долго еще с грохотом и воем взрывались гранаты и снаряды. Отдельные взрывы сливались в один общий грохот, все кругом гудело и стонало. Когда грохот стал наконец затихать, языки пламени еще стремительнее взвились вверх и высоко поднялось громадное зарево пожара, будто извещая весь мир о кострах революции, зажженных на тихих полях Латвии.

Теперь сопротивление белых было бессмысленно. Изредка из бронепоезда еще раздавались отдельные запоздалые выстрелы. Но вот в отблеске пламени заметался на нем белый флаг. Неприятно запахло гарью.

Первым на паровоз бронепоезда прыгнул Яник Кал-нынь. Перед топкой лежали убитые осколками гранат машинист и какой-то офицер. Калнынь понял: машиниста силой принудили вести этот поезд смерти! Он осмотрел паровоз и увидел, что тот почти не пострадал. Топка еще не успела остыть, и Калнынь начал подбрасывать в нее дрова. Напрягая последние силы, он пытался поднять пар. Скорее, скорее привести паровоз в действие. Ведь теперь он наш!

И вот окрестности огласились громким гудком паровоза, радостным, победоносным. Стрелки были взволнованы до глубины души.

Вскоре бронепоезд двинулся в сторону станции. Но долго еще пламя озаряло ночное небо и огненные языки лизали снег и придорожные кусты. Потом на поле боя наступила тишина. Где-то вдали прогремели последние выстрелы, посланные вдогонку отступавшим белым. Но вот и они смолкли. Наступила тишина.

Утром на станции собралось много народу посмотреть на отнятый у врага бронепоезд. Все смеялись над хвастливыми лозунгами «Смерть большевикам», написанными на вагонах, и дивились невиданным рисункам — черепу с двумя скрещенными костями.

Подойдя к обгоревшим вагонам, люди с содроганием увидели на почерневших платформах, между искривленными стержнями, обуглившиеся трупы, разбросанные в самых диковинных позах. Это были белогвардейцы: оглушенные выстрелами и раненные, они не успели спрыгнуть с поезда и сгорели.

— Господи, страсти какие! промолвила старуха в сером платке, утирая глаза. Кто знает, стало ли ей жаль погибших или она вспомнила о сыне, убитом под Борисоглебском. — Неужели же нельзя без этого?

— Нет, нельзя, — ответил ей Антон Нейланд, стоявший у поезда. Он хотел что-то сказать ей, но, вспомнив, что прошлой ночью в бою погиб его лучший друг Алфред Микелсон, промолчал. Потом посмотрел на старую женщину и еще раз твердо сказал: — Нельзя!

колокольня