Страница 102 из 114
Жена Шапошникова Мария Александровна была солисткой оперы Большого театра. А в театральной среде у немцев был осведомитель
365
(или даже два агента?). Об этом знала наша разведка и использовала такой канал для обмана противника. Вот чем можно объяснить те ложные сведения, которые секретная германская служба сочла достойными полного доверия.
Немецкие потери на Московском направлении были значительными. Груйпа армий «Центр» со 2 октября за месяц с небольшим продвинулась на восток на 150 тысяч метров, оставляя на каждом из них в среднем по 2 человека. 300 тысяч трупов легло в чужую землю ради того, чтобы достичь сердца России. В пехотных дивизиях не досчитывалось 35 %, в моторизованных 40 %, в танковых — до 65 % от нормального состава. Ощущалась нехватка в боеприпасах. В тылу хозяйничали партизаны. В таких условиях было практически невозможно организовать крупное наступление. Оставалась надежда на слабость Красной Армии.
Была у немцев возможность остановиться на достигнутых рубежах и создать хорошо укрепленную полосу обороны. Но это бы означало, что все первоначальные планы, даже со временем скорректированные, потерпели крах. Война планировалась против «колосса на глиняных ногах», который рассыплется после первых мощных ударов. А у колосса оказались надежные экономические, социальные и духовные опоры. После прозвучавшего из Москвы на весь мир доклада Сталина в идеологической борьбе первенство захватил Советский Союз. Ответить на этот вызов следовало делом, дабы не ослаблять моральный дух солдат вермахта.
На рискованное наступление толкало и другое обстоятельство. Парадоксальным образом ослабление группы армий «Центр», недостатки в обеспечении техникой, боеприпасами, зимней одеждой ставили под сомнение ее возможность в таких условиях создать надежные оборонительные позиции. Русские могли бы, получив подкрепление, перейти в наступление. Следовательно, имело смысл пойти на оправданный риск. Тем более что, по данным разведки, русские готовы отдать Москву в надежде взять реванш под Ростовом. Сам факт захвата столицы СССР имел бы колоссальное значение для морального подъема в Германии и деморализации противника. Да ведь и была Москва совсем близко!
Генерал-фельдмаршал фон Бок 12 ноября высказался вполне определенно: «В военном и психологическом отношении необходимо взять Москву... Хуже если мы останемся лежать в снегу на открытой местности в 50 км от манящей цели».
Записи военного адъютанта Гитлера Герхарда Энгеля показывают, как резко менялось настроение в ставке фюрера после парада на Красной площади:
366
«12 ноября: Можно только рыдать!.. Обстановка теперь такова, что надо брать и Москву, и Юг... И к тому же становится заметным, что фюрер недостаточно ясно говорит, что хочет...
16 ноября: Безрадостная обстановка. Докладывают о положении с подвозом и ж.-д. транспортом... Фюрер все больше сомневается в том, что правильно выбрал направление главных ударов. Фюрер никогда не был убежден, что взятие Москвы решит исход войны. Браухич озлоблен против Бока, ибо Бок был одержим этой идеей, которую докладывал и фюреру. “Он хочет еще раз въехать победителем, как в Париж”. Все-таки мы до сих пор считаем, что Москва могла бы решить исход войны.
22 ноября: В узком кругу фюрер говорит о том, что его занимает в течение месяцев... Сложившаяся обстановка заставляет его принимать решения, но они, к сожалению, находятся под влиянием тех, от кого он зависит, — партии, “старых борцов”, государства и, наконец, вермахта. Из этого следует, что цели похода не достигнуты. С другой стороны, немецкие успехи не остаются без последствий для престижа в мировой политике. Все войны зависят не от человеческих, а от экономических причин. Без торговцев еще не выигрывалась ни одна война. Торговцы определяют производство пушек, танков, боеприпасов. Он (Гитлер. — Авт.) должен создать немецкий военный потенциал, дабы лишить других дыхания. Так приходится вести войну на Востоке. Захватить возможности другого — вот условие победы.
24 ноября: Снова неудовлетворительная, неясная обстановка...
30 ноября: Россия находится перед своей гибелью. В промышленном и военно-промышленном отношении с ней покончено, так как самые ценные и необходимые источники сырья находятся в немецких руках. Направление главного удара — Кавказ, Персидский залив и далее Ближний Восток...»
На чем был основан такой оптимизм? Прежде всего, на катастрофической недооценке силы советского строя. К тому же любой западный специалист, верящий в ценности капитализма, не мог даже вообразить, что при народовластии, при социализме люди способны не только на боевые, но и на трудовые подвиги — небывалые в истории!
И еще раз подчеркну: сыграла свою роль и дезинформация, исходившая из окружения Б.М. Шапошникова о якобы подорванной экономике Советского Союза, плачевном состоянии Красной Армии, планах отдать Москву фашистам. (Между прочим, некоторые горячие головы в Великобритании готовили претендента на
367
русский престол — принца Луи-Фердинанда, женатого на дочери великого князя Кирилла, а в США полагали, что новое русское правительство в Сибири возглавит Керенский.) Врагам России казалось, что уж теперь-то достаточно только толкнуть обессиленного «советского монстра» и он падет к их ногам.
«Уверенность врага в скорейшем захвате Москвы, — писал Вадим Валерианович Кожинов, — ярко выразилась в двух фактах, которые до последнего времени, в сущности, замалчиваются: прорыве колонны немецких мотоциклистов 30 ноября почти в границы Москвы, на мост Москва—Волга (вблизи нынешней станции метро «Речной вокзал»), и осуществленной тогда же, в ночь с 30 ноября на 1 декабря, дерзкой высадке на Воробьевых горах и в Нескучном саду — в четырех километрах от Кремля — авиадесанта, который имел задачу выкрасть Сталина...
Впрочем, гораздо важнее, конечно, тот факт, что к концу ноября сам фронт на северо-западном участке проходил менее чем в 20 (!) км от тогдашней границы Москвы (от нынешней границы — всего в 10 км) и менее чем в 30 км — от стен Кремля! Речь идет прежде всего о поселке вблизи Савеловской железной дороги, недалеко от станции Лобня (26-й километр), Красная Поляна и окрестных деревнях Горки, Киово, Катюшки (ближайшей к Москве)».
В конце ноября Гитлер объявил: «Война в целом уже выиграна» (выходит, он продолжал верить в беспомощность Красной Армии, по крайней мере на центральном фронте). Германский штабной офицер А. Неймген писал своему дядюшке: «Я видел тяжелые пушки, которые к вечеру будут обстреливать Кремль. Я видел полк наших пехотинцев, которые первыми должны пройти по Красной площади. Это конец, дядюшка, Москва наша, Россия наша... Тороплюсь. Зовет начальник штаба. Утром напишу тебе из Москвы...»
В исследовании «Россия. Век XX (1939—1964)» В.В. Кожинов, рассказывая о сражениях под Москвой, особо выделил их символическое значение для советских людей. Он привел выразительный фрагмент из воспоминаний героя этих боев Баурджана Момыш-улы, сподвижника генерала И.В. Панфилова. Батальон Момыш-улы, выйдя из окружения, занял оборону восточнее Крюкова, на 38-м километре Ленинградской (Октябрьской) железной дороге.
Лейтенант Петр Сулима, адъютант Баурджана, принес ему топографическую карту. На ней была нанесена Москва.
«По привычке прежних отступательных боев, — писал Момыш-улы в книге “За нами Москва. Записки офицера”, — я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было
368
бы зацепиться, и этого рубежа не нашел. Я представил врага на улицах Москвы... строй гитлеровцев в парадной форме во главе с очкастым сухопарым генералом в белых перчатках и с легкой усмешкой победителя.
— Что с вами, товарищ командир?..
— Дайте мне перочинный нож, — прервал я Сулиму... Я аккуратно разрезал карту и протянул половину ее Сулиме. — Нате, сожгите. Нам больше не понадобится ориентироваться и изучать местность восточнее Крюкова...»