Страница 16 из 18
Стена
Они не виделись почти вечность. Между ними две жизни возвели стену. Встретились случайно. Поискали слов – и не нашли. Ветер подтолкнул в одну сторону.
Сделали пару неуверенных шагов на ощупь. Решение созрело одновременно. Дальше – вместе. Шли нога в ногу, как на параде; пора бы улыбнуться, но у губ на улыбку сил не наскреблось. Уперлись в обледенелое крыльцо. Домофон ответил согласием. Прихожая хрущёвки на третьего не проектировалась, до дивана в комнате рукой подать, там простыня-самобранка, без ушей подушек, оскорбительно белая без одеяла. Обнажались, как две осени на спортивной арене. Победила она. Он сдался, припал головой к ее коленям.
Она ждала оправданий, клятв, упреков. А на него навалилось счастье. Он шел им как по земле обетованной, с каждым шагом принимая тело ее как утраченную, забытую родину.
Между грудей губы споткнулись о кулон, хотели было обойти, оскалились, сорвали и двинулись дальше – к шее, с которой открывался самый трудный участок – тропа к губам. Губы в губы – как гимн, всё на свои места ставит. Когда от его губ до ее остался шаг, она впервые с момента встречи раскрыла свои: «Скажи, у вас чукчи едят сырое мясо?» Он не нашел ответа, стал спускаться к коленям, поскользнулся на шее, свалился к ключице, закашлялся, груди обошел стороной, поперхнулся у бедра, сел на пол, опустил голову.
Она ответила за него: «А у нас едят».
Помощь гуманитарная
Меня сбросили с гуманитарной помощью. Вернее, сам туда влез, закопался среди палаток, одеял, сухих пайков, крупы. Знал, что долечу; как приземлюсь, не задумывался, слава богу, обошлось. Вылез в шишках, в ссадинах, с помятыми боками, ныли ребра, голова трещала. Принимающая сторона матюгалась на чем свет стоит, но отбрехался, наврал с три короба. А тут машина с красным крестом и полумесяцем подкатила, санитары вылезли и заорали на всё летное поле:
– Наш груз, восемьдесят пять кг в нем, расписку дать или так сойдет?
– Не надо, забирайте придурка этого поскорее к себе, он тут достал всех.
– Хромай сюда, восемьдесят пять кг полезного веса.
– А он вам зачем, этот псих?
– Не нам, баба одна без любви подыхает.
– А он что, спец по этому делу?
– Она орёт, что другого не надо.
Уложили на носилки и повезли. Знать бы еще, кто она, вдруг страшная какая, а у меня и так башка раскалывается. Привезли, отмыли в ванне казенной, халат выдали, в общем – всё как положено, побрили, ногти постригли. Заводят в палату, а там под одеялом кто-то ревет так, что сердце от испуга в пятки ухнуло.
– Идите, ребята, дальше справлюсь.
– Ну, зови, если что, на помощь.
Крадусь к кровати, на окно кошусь, двери за собой они на ключ заперли. Рев стихает, высовывается симпатичная мордашка из-под одеяла и лупит словами, как из пулемета.
– Ты прости, парень, у нас тут такое творится, такое творится, все чего-то просят, жалобы строчат. А мне, кроме любви, ничего не нужно.
– Да ладно, я не против. Только как обратно? Завтра с утра на смену выходить.
– Глупый, в любви обратного хода нет. Мне тебя доктор прописал.
– Врешь, кудрявая.
– Все знают, и ты поймешь – врать не умею. Ложись, больничный на три дня дали.
Вас, конечно, интересует, кто она, и мне до поры до времени любопытно было, но трое суток спустя понял – не это главное. А вот что, не скажу. Подписку она с меня взяла, не на бумаге.
Ну, вы поняли, о добрых делах не говорят, только ухмыляются. Попробуйте, может и у вас получится.
Нагота
Наготы две, одна правая, другая левая. Почему они никого не смущают? Их близость, откровенность потрясают. Всё, что рукотворно, с их согласия. Без брака, без развода, с сердцем одним, на одном дыхании…
Ступни стыдятся быть ближе, нагота им лишь во снах доступна. Глаза видят вместе и всё, ресницы не пальцы, ласки всплеск не их удел. Но люди, люди не в свое влезли. Они вынуждают одну голосовать, другую в кулак сжиматься и хлопать, хлопать, хлопать… А разве наготой хлопают?
Боль библиотек
– Воровать перестали совсем.
– Вот и хорошо, радуйтесь на здоровье.
– Чему радоваться? Книги воровать перестали.
– У вас еще читают?
– Да.
– Где?
– В гардеробе.
– Кто?
– Пальто.
Плакат: «Книги не собаки, не кусаются».
Поехали!
Людей таскаю с места на место. Летчикам за сбитые самолеты на кабинах звезды рисуют. Нам, таксарям, шашечки за просто так малюют, хоть ты ас, хоть рядовой извозчик. В поддавки любой дурак играть может. Мы тут потолковали, на нотах сошлись. Нота на кабине – особый знак. Вы, верно, уже заметили: в городе несколько машин ноты украшают. Уважают наш знак, повыше синих мигалок котируется, зазря на постах не тормозят, и честь отдать не гнушаются.
Порой приезжие интересуются:
– У вас все водители музыканты?
– У нас дворники все художники, а в школах фокусники с клоунами вместо учителей трудовую вахту несут.
– А как власти на это реагируют?
– Власть наша вся из общества глухонемых набрана.
– Вы серьезно или это шуточки водительские?
– Так удобнее, разочарование не грозит.
– А мэр кто у вас?
– Мы никогда не видели, наверно – Бог.
Заболтался совсем, от главной темы в сторону ушел.
В общем, ноты за баб награда, за поддатых, бухих, при бутылке с немудреной закусью. Они обычно парами садятся, не подумайте чего плохого, бабы настоящие, таких на руках носить надо.
– Шеф, врубай, погнали.
– Куда гнать, милые?
– А куда глаза глядят, туда и гони.
– Кого слушаем?
– Круга ставь. Миша парень что надо!
И понеслось-поехало: и «Владимирский централ», и «Кольщик», и «Кресты». Круг поет, бабы пьют, ревут в два голоса. А ревут так, что тормоза отказывают.
– Вы чё, бабы, одурели?
– Жить, мужик, хочется, а не с кем, мужиков не осталось.
Думаете, с баб деньги берем? На свои докупать приходится. Так что ноты на кабинах нам за души рваные рисуют.
– Скажи, мужик, где в России света не хватает?
– Думаю, во дворах.
– Дурак ты, в головах света нет.
– А чего ему там делать?
– Темный ты. Без света в голове чемпионами мира по футболу не стать.
– А вам, бабы, футбол к какому месту?
– Ты не обижайся, водила. Давай тебя бабой нарядим,
с нами гулять будешь? Понимаешь, мужиком быть стыдно…
Всё, приехали, давлю на тормоза, а те не слышат, отказывают.
– Не напрягайся, мужик, пропили мы твои тормоза, крути баранку и не мешай Мише петь.
Кручу, время от времени догоняет машина с мигалкой, делает дозаправку баб и бака, и несемся дальше. «Бардак молчит. Здравствуйте, я говорю вам, здравствуйте».
Не знаю, чем поездка закончится и закончится ли.
Вам решать, заслужил я ноту на кабину или нет…
Сидельцы
Я не так шел. Не туда. Не в свое время, не по их правилам шел. Идти оставалось совсем немного, когда меня повязали. Допрашивали нудно, долго, ненасытно, со скрипом стульев, полов, пальцев. Их было семь, как дней в неделе, каждый норовил непониманием отметиться, унижением полакомиться.
– Родился когда?
– Не помню.
– Зачем?
– Не знаю.
– Проживаешь где?
– Там, где иду.
– А адвокат у тебя свой есть?
– Моим шагам он не нужен.
– Это еще почему? Всем нужны, а ему без надобности.
– Людям – да, они необходимы, как воздух.
– А ты что, не человек?
– Когда-то был им, но отказался.
– Один или в компании с кем-то?
– Нет, я не один такой. Всё, что и сейчас считается прекрасным, отказалось быть среди вас.