Париж

Отец появился из спальни, одеваясь на ходу, – босой, небритый, готовый спорить. Но жена не дала ему сказать и слова.

– Николь, – распорядилась она, – немедленно беги к тете и проверь, там ли Люк. – Потом, обернувшись к мужу, сказала: – Спроси у соседей, может, кто видел твоего сына. Позор тебе! – гневно добавила она.

– А что мне делать? – спросил Тома.

– Ты иди на работу, конечно.

– Но… – Тома не хотел уходить, не удостоверившись, что с братом ничего не случилось.

– Ты что, хочешь опоздать и потерять место? – сердито прикрикнула на него мать, но затем смягчилась. – Тома, ты добрый мальчик. Скорее всего, твой отец прав и Люк остался на ночь у тети. – Сын продолжал колебаться, и она добавила: – Не волнуйся. Если что-то окажется не так, я пошлю за тобой Николь. Обещаю.

И Тома побежал вниз по крутым улочкам Монмартра.

Как ни беспокоился он о брате, но оказаться без работы не хотел. Перед тем как стать разносчиком воды, его отец был поденщиком и перебивался случайными заработками. Мать захотела, чтобы Тома овладел каким-нибудь ремеслом, и он научился работать с металлом. Чуть ниже среднего роста, Тома был крепким и сильным и отличался хорошим глазомером. Учился он быстро и, не достигнув еще двадцати, заслужил одобрение опытных мастеров, которые были рады взять его в бригаду и подсказать тонкости ремесла.

Стояло чудесное весеннее утро. Тома был одет в свободную блузу и куртку. Мешковатые штаны поддерживал широкий кожаный пояс; тяжелые рабочие ботинки поднимали дорожную пыль. Ему нужно было пройти всего четыре километра.

Топография Парижа была проста. Начавшись с древнего, овального по форме поселения на берегах Сены вокруг центрального острова, город со временем разрастался. Несколько раз его обносили стеной, и с каждым разом концентрические овалы становились все шире. К концу XVIII века, перед самой революцией, город обзавелся новой, так называемой таможенной стеной, отстоявшей от Сены примерно на три километра. У многочисленных ворот появились будки с ненавистными сборщиками пошлин. За пределами этого большого овала лежало кольцо пригородов и деревень, включая Пер-Лашез на востоке и холм Монмартр на севере. После революции проклинаемую всеми таможенную стену снесли, и выстроенная перед войной с Пруссией протяженная линия внешних оборонительных укреплений охватила даже самые дальние пригороды. Но многие из них, особенно Монмартр, до сих пор казались старинными деревушками, каковыми, по сути, и являлись.

У подножия Монмартра Тома пересек старую неопрятную площадь Клиши и оказался на широком бульваре, который шел на юго-запад примерно там же, где раньше проходила таможенная стена. По левую руку разбегались в разные стороны городские улицы, а по правую лежала бурно растущая деревня Батиньоль, недавно присоединенная к Парижу. Время от времени мимо медленно проезжал конный трамвай, но, как и большинство трудового народа, Тома редко раскошеливался на конку или омнибус, тем более что лошади двигались не намного быстрее энергичного молодого мужчины.

Спустя полчаса он увидел слева от себя красивую кованую решетку, за которой виднелись зеленые просторы парка Монсо. Бывший ранее герцогским владением, этот живописный сад теперь стал общественным, но внутри его, у южной границы, сохранился закрытый уголок, где разместились резиденции богатейших буржуа. Однако самая очаровательная достопримечательность парка Монсо находилась здесь, у решетки вдоль северной границы.

На вид это был маленький круглый римский храм, а на самом деле – бывшая будка сборщика податей. Чтобы скучное, сугубо функциональное строение соответствовало благородному окружению, его снабдили куполообразной крышей идеальных пропорций и обвели строем классических колонн. Тома с удовольствием остановил взгляд на безупречном маленьком храме, который также означал, что путь подходит к концу.

Перейдя бульвар, Тома прошел пятьдесят метров на север и свернул налево, на улицу Шазель.

Всего одно поколение назад это был скромный райончик из небольших мастерских и огородиков. Затем стали появляться виллы в два этажа, с мансардами под крышей. После того как барон Осман начал прорезать город сетью проспектов, по соседству выросли длинные шестиэтажные многоквартирные здания.

Объект, над которым теперь трудился Тома Гаскон, находился на северном конце улицы и вздымался над крышами соседних вилл. Это была гигантская фигура, выполненная пока только до середины корпуса, укутанная металлической драпировкой и обнесенная лесами, настолько высокая, что ее было видно от самого парка Монсо.

То была статуя Свободы.

Мастерские Гаже и Готье занимали обширный участок, который простирался до соседней улицы. Там стояло несколько больших, высоких ангаров, литейный цех и передвижной кран. Посреди участка высился огромный торс.

Сначала Тома зашел в ангар по левую сторону от входа. Это был цех, где за длинными столами трудились ремесленники, создавая декоративные фризы для головы и факела. Ему нравилось наблюдать за их работой, но сюда его привело желание сказать вежливое «С добрым утром!» старшему мастеру, лысому толстяку, который по утрам обычно бывал здесь, и тем самым напомнить всемогущему распорядителю о своем существовании.

Однако этим утром старший был занят. В мастерскую прибыл месье Бартольди. Автор статуи Свободы выглядел именно так, как и подобает настоящему художнику: красивое, тонко очерченное лицо, широкий лоб и завязанный пышным бантом шарф. Идею памятника Бартольди вынашивал не один год. Изначально он задумал установить подобную статую на Суэцком канале – у ворот на Восток, но от этого проекта отказались. Затем появилась другая замечательная возможность. Народ Франции, собрав средства от пожертвований и лотереи, заказал статую в качестве подарка Америке. Для нее выбрали место в нью-йоркской гавани, то есть у ворот на Запад. Вот так месье Бартольди стал одним из самых известных скульпторов в мире.

Не смея мешать ему, Тома торопливо покинул цех и вошел в соседний ангар.

Бартольди придумал грандиозную статую, но оставалась серьезнейшая проблема: как ее, черт побери, изготовить? Первый план предложил великий французский архитектор Виолле-ле-Дюк, и он состоял в том, чтобы дать фигуре опору в виде огромной каменной колонны. Но когда архитектор умер, никаких точных инструкций не нашлось и никто не знал, что делать. И когда некий мостостроитель заявил, что соорудит для статуи каркас, его тут же назначили руководителем всего проекта.

Инженер приступил к задаче точно так же, как взялся бы за строительство очередного моста. Статую он замыслил пустотелой. Вместо каменной колонны сердцевиной будет служить столб из металлических балок. Внешняя рама – нечто вроде гигантского скелета из металлоконструкций. А уже на этот скелет будут крепиться тонкие медные пластины. Внутренняя винтовая лестница позволит посетителям забираться на обзорную площадку в диадеме статуи.

Идея инженера имела и дополнительное преимущество: она допускала строительство разных частей статуи одновременно. Правая рука Свободы вздымала к небу факел, а в левой она должна была держать скрижали, на которых будет выбита дата принятия Декларации независимости США. Вот над этой-то левой рукой и трудился Тома в составе небольшой бригады.

В тот день рабочих, кроме него, было двое, оба – бородатые, серьезные мужчины на пятом десятке. Они вежливо поздоровались с Тома, и один спросил, как поживает его семья.

Рассказывать о пропаже младшего брата Тома показалось неуместным. И еще он подумал, что болтовней может накликать беду. Если ты что-то сказал вслух, это запросто может случиться на самом деле.

– В семье все в порядке, – ответил он и решил сосредоточиться на работе.

Рука статуи была огромной. Человек десять могли бы усесться на раскрытой ладони и пальцах. Внутренний каркас был собран из толстых металлических балок, а сверху обмотан длинными тонкими полосами меди, будто лентами. Шириной эти полосы были всего по пять сантиметров, они плотно прилегали друг к другу и точно следовали контурам модели Бартольди. Так что потом, когда их все прикрепят к каркасу, будет казаться, что это рука огромного плетеного человека.