Страница 13 из 16
В те дни совершенно неожиданно для себя прежде малозаметная жена военного министра Елена Ивановна стала одной из популярных дам столицы. Многие напрашивались в гости в дом Барклая, дабы узнать положение дел на войне да посудачить. Выходили, однако, обескураженные не только скромностью приема, но и тем, что ничего путного узнать не могли. Служебные дела с женой Михаил Богданович предпочитал не обсуждать.
Для супруги полководца подобные визиты были малоприятны. Если в начале войны имелись какие-то надежды к лучшему, то в ходе ее они становились все более призрачными. К тому же если при нахождении царя на театре войны можно было хоть как-то оправдывать мужа, то с отъездом монарха вся ответственность легла на плечи Михаила Богдановича. До Елены Ивановны стали доходить весьма нелестные слухи о ее супруге. Будучи человеком умным, она, конечно, понимала, что у победы всегда много творцов. Другое дело поражение. Здесь всегда ищут одного виновника.
Именно в таком положении в начале войны оказался военный министр, генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай де Толли.
Надо сказать, что обстановка к тому времени в действующей армии создалась архисложная. Продолжая отход, 1-я Западная армия оказалась под Витебском, где было решено сделать остановку для передышки, приведения в порядок тылов, пополнения запасов, частичной перегруппировки, общего упорядочения после столь стремительного марша.
Одновременно предполагалось нанесение контрудара на оршинском направлении, чтобы создать условия для соединения с армией Багратиона. Здесь же у Островно разгорелся жаркий бой, в ходе которого русские полки стояли насмерть. Участник боя генерал Павел Коновницын писал в Петербург жене: «От 8 часов утра до 5 часов пополудни я дрался с четырьмя полками и двумя батальонами сводных гренадер… Я целый день держал самого Наполеона, который желал обедать в Витебске. Но не попал… Наши дерутся, как львы, но мы не соединены. Багратион, Платов и Витгенштейн от нас отрезаны».
Соединиться со 2-й армией в Витебске, к сожалению, не удалось. Накануне предполагаемого сражения адъютант Багратиона Н. Меншиков[37] доставил известие о занятии Могилева войсками Даву. Грубую ошибку начального периода войны пришлось исправлять очередным отходом — в ущерб полководческой репутации Барклая де Толли. Оставление Витебска было подчинено главной цели — соединению армий.
Между тем «витебский маневр» Барклая понят был далеко не всеми, в том числе и царским двором, поэтому, как бы оправдываясь за содеянное, Барклай доносил царю: «Направление, принятое армией князя Багратиона… привело меня в отчаяние. Чтобы не оставить маршалу Даву открытую прямую дорогу от Могилева к сердцу России, мне не оставалось иного решения, как идти к Смоленску форсированным маршем».
Действительно, задержка под Витебском могла быть использована противником в упреждении захвата Смоленска, что делало бы проблематичным соединение армий, да к тому же выводило противника прямо на Москву. Донесение заканчивалось заверениями в том, что по прибытии в Смоленск и по соединении армий «будут созданы условия к переходу в решительное контрнаступление с нанесением противнику чувствительнейших ударов».
Что же касается Наполеона, то он жаждал этого сражения. Навалившись всеми силами на армию Барклая, он, конечно, мог разгромить ее, что возымело бы катастрофические последствия для хода войны. Однако такой возможности корсиканцу Барклай не предоставил.
Напрасно Наполеон развертывал свои корпуса из походного в боевые построения против противника, который был в ту пору в десятках верст от Витебска. Не поверив докладам о том, что противника нет, что Барклай обманул его, обозначив свои позиции ложными огнями, Наполеон снова оказался перед проблемой «исчезнувшей армии».
Одновременно с донесениями Барклая к царю шли и другие письма, в которых отступательная стратегия военного министра всячески поносилась.
Особенно преуспевал в этом князь Багратион. «Генерал по подобию и образу Суворова», он еще до начала войны настойчиво предлагал «не дожидаясь нападения, противостоять неприятелю в его пределах». Натура Петра Ивановича никак не могла смириться со столь длительным отходом русских войск. В письмах к императору он умолял его «заставить Барклая остановить неприятеля». В письмах же к самому Барклаю он довольно резко обвинял его в совершенно недопустимой нерешительности и непонятной осторожности.
Барклай же на все смиренно отвечал: «Глас отечества призывает нас к согласию, соединимся и сразим врага России».
Еще более нетерпим Багратион был в переписке со своим другом начальником штаба 1-й армии генералом Ермоловым: «Я не понимаю ваших мудрых маневров, — писал он. — Мой маневр — искать и бить! За что вы так срамите русскую армию? Наступайте же ради бога! Неприятель места не найдет, куда ретироваться!» И далее: «Нет, мой милый! Я служу моему природному государю, а не Бонапарту. Мы преданы, я вижу, нас ведут на погибель, я не могу равнодушно смотреть. Министр сам бежит, а мне приказывает всю Россию защищать!» В заключение Петр Иванович сетует, что если и дальше так дела пойдут, то ему ничего не останется, как выйти в отставку, «дабы не служить под игом иноверцев-мошенников».
Словом, командующий 2-й армией, как всегда, был «на своем коне». Исключений ни для военного министра, ни для Бонапарта он не делал. К этому надо, конечно, добавить, что 2-я армия совершала отступательные маневры в условиях постоянного превосходства противника в силах и маневренных возможностях, при более выгодных для него операционных возможностях. Ведя тяжелые арьергардные бои, армия все время совершала тяжелые изнурительные форсированные кружные марши.
Солдаты были утомлены беспредельно. Наравне с ними переносили тяготы и офицеры. Многие из них, оказывая помощь ослабевшим нижним чинам, несли на себе их ранцы и ружья. Все офицерские верховые лошади были навьючены солдатскими ранцами и другим крайне необходимым имуществом. Однако дух багратионова войска, как всегда, был высок. Неимоверно уставшие воины шутили: «Если первая армия надеется на себя и на бога, то вторая, сверх того, еще и на князя Багратиона!»
Исследователи Отечественной войны 1812 года позднее напишут: «Князь Багратион, облегченный от ответственности, думал только о сражении. Можно утвердительно сказать, что оно имело бы самые гибельные последствия». В этой связи хотелось бы привести одно из изречений Наполеона: «Действовать нерешительно, робко, ощупью — всегда вредно на войне. Но решительность, храбрость главнокомандующего на войне отличны от решительности и храбрости начальника дивизии и капитана гренадерской роты».
И еще одно интересное (хотя и малопопулярное ныне) заключение о полководческих дарованиях Барклая де Толли, данное К. Марксом: «Он выполнял отступление с замечательным искусством, непрерывно вводя в дело то ту, то другую часть своих войск, с целью дать князю Багратиону возможность выполнить свое соединение с ним».
Что же касается самого Багратиона, рассылавшего свои письма по разным адресам, то и здесь сказался общительный и энергичный характер этого человека. О людях подобного склада характера в ту пору говорили: «Они купаются в письмах, как осетры в реке».
К сожалению, Петр Иванович Багратион в суждениях своих был не одинок. Вскоре по Петербургу поползли слухи о никчемности и даже предательстве военного министра, слухи эти усердно подогревались оппозицией и недоброжелателями, коих у Барклая было предостаточно. С одной стороны, его по-прежнему ненавидел Аракчеев, с другой — «завистники столь стремительного продвижения нетитулованного генерала, не имеющего за душой ни единого крепостного, без какой-либо видимой опоры в близких к престолу людей».
Усердствовал и претендент на пост главнокомандующего Л. Беннигсен. Много неприятностей доставлял младший брат царя великий князь Константин, покровительствовавший оставленной при армии многочисленной императорской свите и привилегированной гвардии.
37
Потомок знаменитого сподвижника Петра I.