Кто ответит?

Задумался. “Москвич”... Неужели... началось? Или - продолжается? А если - попросту мерещится? Нет, будем считать - началось. И продолжается!

Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о пустяках. Так было надо.

Вечером, как условливался с Курылевым, заехал в отделение.

- А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну как? Говорили с Докукиным?

- Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не против... - Замолчал, выжидая, что ответит оперуполномоченный.

Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких переговоров вести не стоит, вора они найдут и, когда возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут.

Выйдя из отделения, Ярославцев сказал сам себе:

- Кажется, продолжается и давно... А вот когда все-таки началось? И когда кончится?

Из материалов инспекции по личному составу

...Таким образом, показания гр. Докукина на гр. Ярославцева носят характер явного шантажа с целью получения денег за похищенную неизвестными лицами картину, что, однако, не принимается во внимание оперативным уполномоченным Курылевым С.Д., работающим по данному факту квартирной кражи. Курылев С. Д. предупрежден о служебной ответственности в случае недобросовестного ведения оперативно-розыскных мероприятий.

МАТЕРЫЙ

Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим Акимычем. Законный уже хозяин - издатель - стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь, выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации отопительной системы и водопровода, после снова возвращался к предложению перекусить в честь, так сказать...

Жена издателя, без колебаний осознавшая вступление в права собственности, вела себя иначе: подчеркнуто отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.

- Достал ты ее ценой, - гляда на нее, шепнул Акимыч Матерому.

Тот снисходительно усмехнулся.

Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая крыша.

- На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч, жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым чемоданам и холщовому мешку с одеждой.

Матерый мимолетно обернулся в сторону старика.

- Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба. Не хочу тебя подставлять... сам еле вроде ушел от ментозавров, чтоб они повымерли... Но кой-чего в городе осталось. На одной квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.

- А квартиренция простреливается? - ожесточенно проскрипел старик.

- Вот не знаю... Телефон у соседа молчит, а почему?.. Вдруг уехал, вдруг запой... Ваней его кличут, соседа. А задача, Акимыч, такая. Дам я тебе ключики, войдешь в квартирку, если Ваню застанешь, скажи: просил тебе Матерый передать, что все барахло в коробках твое, Ваня, в подарок. А если нет там Вани, а другие люди околачиваются, скажешь: человек на улице за бутылку намылил меня вернуть ключи хозяину.

- Как лысого причесывать - не учи, - огрызнулся Акимыч.

- Прости, родной, - Матерый засмеялся. Ему в самом деле было весело и отдохновенно, будто все предыдущую жизнь выделывал он какую-то затейливую, изматывающую работу, а теперь - конец работе, ну разве часок еще последний остался, а там, дальше - долгий век беспечности, свободы и солнца. - Войдешь в комнатку, - продолжил. - На подоконнике - кактус. А возле кактуса - леечка. Маленькая, пластмассовая... Худая - по шву разошлась... Моя фирма делала, - цокнул языком, припомнив. - Возьмешь ты леечку, бросишь ее в пакетик, а после поблуждаешь по городу, отрываясь от возможного...

- Камушки в леечке? - спросил старик. - В пластмассу заварил? Ясно... Боюсь: стар я стал...

- Акимыч... Сделай, родной. Я бы тебе леечку на сохранение оставил, но чего уж - давай откровенно: не двадцать тебе годиков... А я в этот город теперь ни ногой, сукой буду. На риск, думаешь, толкаю? Есть такой момент, да. Но так он всегда есть - вон на машинке сейчас катим, а колесико вдруг да отскочи...

- Тьфу, дьявол, типун тебе... - заерзал старик.

Матерый вновь рассмеялся. Громко и чистосердечно, аж в легких захолонуло - отдохнуть надо, к морю надо, ветрами солеными отдышаться...

Море. Вспомнил, как еще мальчишкой после колоний, барачных ночей, заборов в колючей проволоке с бастионами вышек вернулся к морю. В каком-то давнем июле, вошел в искрящуюся золотом лазурь воды - в одежде, в ботинках. И погладил море... Как старого, верного пса у дома, к которому вернулся из скитаний, боли, тьмы. Море! Сколько же веков он не видел его!.. Вот на Каспии был недавно, а не видел. Сутолока, царящая вокруг, мешала, людишки, дела, разговоры-беседы. А где-то вдалеке, декорацией, синь... Из которой денежки качались в виде балыков и икорки.

- Ну а коли засыплюсь? - спросил старик осторожно.

- Да тебе-то что? - отмахнулся Матерый. - Криминала на тебе никакого. И по-моему, - посерьезнел он, - чисто там. Вчера проезжал - чисто. Знак на подъезде в случае провала должен быть: меловая черта. Ан - нет черты.

- Э-э, где наша не пропадала! - согласился Акимыч. - Только домой сначала давай, барахло сброшу.

Матерый кивнул, сосредоточенно насвистывая разухабистый мотивчик.

Через три часа на условленном месте Акимыч вручил ему заветную леечку.

- Квартира пустая, никого, - доложился старик. - Ну, взял вот... А после по городу до седьмого пота петлял, аки лис от гончей стаи. Но вроде от страху петлял, не от нужды.

- Спасибо, Акимыч. - Матерый стиснул его плечо. - Не поминай лихом. Будет судьба - свидимся.

- Да уж... простились, Лешка! - Старик толкнул дверь машины. - Чего там... Осторожно езжай только, спеши в меру. Далеко ведь собрался, знаю...

Матерый проводил его взглядом - старого, хромого, такого одинокого в оживленно спешащей, обтекающей его толпе.

Прощай, непутевое детство... Прощай, Акимыч!

А теперь - уходи прочь, пролетай за стеклом город-капкан, город страха и тягостных будней, город-кошмар - да, ты вернешься еще в снах и не раз заставишь вскочить среди ночи с постели с испуганно бьющимся, как птица в силках, сердцем.

На выезде из города у поста ГАИ стояло пять машин - видимо, шла какая-то проверка. Двое инспекторов на обочине пристально высматривали в потоке транспорта одним им только ведомые цели.

Пронесет? Нет. Лейтенант указал жезлом - принять вправо! Матерый стиснул зубы. Город, город, ты не хочешь выпустить меня, ты издеваешься надо мной, выкручивая, выдирая последние нервы. Отстегнул ремень безопасности, сунул палец под куртку, привычным движением спустив предохранитель с “парабеллума”. Некстати вспомнился перевод названия пистолета: “готовься к войне”.

- Ваши документы... - козырнул лейтенант. Принял водительское удостоверение и техпаспорт, бегло просмотрел их. Вернул. - Идите на пост, отметьтесь, - буркнул, отворачиваясь.

- Зачем? Не ночь же...

- Идите на пост, отметьтесь, - раздраженно повторил инспектор. - Ночь, день... какая разница? - И вновь отвел в сторону жезл, останавливая другую машину.

Ну, гады! Матерый прошел в стеклянный куб помещения, осмотрелся - коротко и чутко: двое, очевидно, водители, стояли за спиной капитана, сидевшего возле пульта и переписывающего их данные из документов в журнал.

Трое сержантов толклись посередине, обсуждая со смешками и прибаутками какой-то эпизод из служебной практики. Еще один - пожилой, в штатском, но, по всему чувствовалось, не гаишник, опер - битый, опытный, сидел на стуле в углу, бегло листая какую-то брошюрку.

Больно, невыносимо больно кольнуло в груди... Что-то горячее медленно обволокло сердце, прошибло потом. Но не это занимало Матерого, другое: в том, как стояли и сидели здесь люди, в том, как беседовали, возились с бумажками, открыл он голую, беспощадную схему.