Кто ответит?

- Да откуда двадцать рублей я те найду, откуда?!

- Тогда - пока!

- Э, ну до вечера потерпи, до вечера...

- Где живу, знаешь. Занесешь.

- Принесу, ей-Богу... Голубков не трогай, а? Куртку я щас... пошутили, чего ты...

- Небось на понт мелкоту брал? - осоловелый с похмелья Сухарь миролюбиво прищурился. - Ну, умник...

- Будь здоров, - коротко попрощался Ярославцев.

Дома отец удивился:

- Куртка-то... неужто нашлась?

- Вещь приметная, - сказал он.

Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми - со сверстниками, родственниками, учителями и, может, поэтому, хоть и не ходил в рубахах-парнях, сторонился шумных компаний и молодежных забав, единогласно был избран одноклассниками в комсорги. Воздержавшихся не имелось. Объяснялись же подобные выборы просто: он всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась, бескорыстно.

В райкоме комсомола его заметили сразу, пригласили на работу; затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение; перевод в горком - там он познакомился с Вероникой; первый его поход с ней в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на сцене, что-то говорящие, о чем-то переживающие, но он не слышал их, а видел только профиль Вероники и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони.

Наконец, разговор с будущим тестем.

- Значит, вы и есть тот самый Володя, - иронически констатировал тесть, поднимаясь из большого кожаного кресла, массивно стоящего за письменным, тоже весьма основательным столом - со столешницей, окантованной витиеватым узором бронзы.

- Да, я самый, - подтвердил Ярославцев, робея про себя в просторе такого огромного домашнего кабинета, где полки, вплотную доходившие до четырехметрового потолка, были заполнены собраниями энциклопедий, мемуарами политиков и трудами экономистов, - беллетристикой хозяин не увлекался.

- Тогда, Володя, будем знакомы. - Он вышел из-за стола, пожал руку и вернулся обратно в кресло, указав ему на изящный стул с гнутыми ножками, хрупко ютившийся в уголке кабинета. Как просителю указал, в приемные часы пожаловавшему. - Хотел бы, - продолжил глубокомысленно, - поговорить с вами наедине, без Вероники. Разговор же, как понимаю, назрел. Итак, без преамбул: расцениваю ваш брак как несколько ранний, однако вам, молодым, виднее... И я близок к тому, чтобы намерения ваши благословить. Но сначала желал бы задать несколько вопросов. Можно на “ты”?

- Конечно, - смущенно замялся Ярославцев и вдруг испытал стыд перед собою, будто пришел сюда клянчить нечто у сильного, от которого единственно все и зависело. Благоволящего к нему сильного, да. Это мирило, но и унижало.

- Ну, так кем же ты представляешь себя? В перспективе? - вздернулся в мягкой усмешке волевой подбородок.

- Организатором, - рассудительно молвил он нелепое слово, в интонации передавая собеседнику всю подспудную и, по его мнению, весомую значимость его. - Партийным. - Выдержал паузу. - Хозяйственным... Каким - решится, естественно, не мною.

- Организатором! - удивленно, но и одобрительно прозвучал отзыв. - Научились выбирать обтекаемые формулировки, молодой человек! Руководителем - нескромно, да?

- Наивно, я бы сказал.

- У вас, у тебя, вернее, все задатки дипломата. Не привлекает такая стезя?

- Предлагаете мне протекцию?

- Я выясняю твои устремления. - Голос зазвучал жестко. - Я вправе выяснять устремления человека, претендующего на роль моего зятя.

- Хорошо, отвечу. Дипломатическая работа, видимо, не для меня. Я бездарен в иностранных языках, неуклюж, из довольно простой семьи.

- Ну, коли о происхождении, то все наши дипломаты...

- Во-первых, не все. Во-вторых, у меня нет тех высоких соображений, благодаря которым жизнь можно было бы прожить в чужом, что называется, доме. Материальные же соображения такой жертвы, по-моему, не стоят. В-третьих, мне проще и интереснее работать с создателями материальных ценностей. Я, конечно, молод, резок в суждениях...

- А вот резкость-то эта - достоинство обоюдоострое. Начинай становиться мудрее. Меньше давай конкретных ответов. Затем учти: не все собеседники заранее искренни... А потому, - усмехнулся, - особенно для... организатора, необходима тактика разоружения партнера по переговорам, раскрывающая его планы, сомнения, умозрения... Не стремись опередить ход чужих мыслей, демонстрируя свою логику и провидение, это удел не организатора, а уже руководителя... Прости за нотацию. Что же касается дипстези, будем считать, в начале твоего пути я сделал тебе любопытное предложение. Ты от него отказался. Хотя... есть еще время подумать. Однако если твердо не жаждешь спланированной не тобою карьеры, то позволь предупредить: на данном, самостоятельном этапе один опрометчивый шаг будет стоить тебе... ну, скажем, много времени, ибо уведет тебя с широкой дороги на тропинку окольную, а по ней придется долго блуждать... чтобы выйти, в лучшем случае, на то место, где оступился. Ты хочешь делать судьбу сам? Благородно, достойно сильного и думающего человека. Но все же советую чаще обращаться ко мне, когда принимаешь решение... Большое решение. Или малое, влекущее за собой большие последствия. Особенно когда решение подобного рода диктуют тебе эмоции, принципиальность, нетерпимость и прочая...

- Вот я и обращаюсь, - перебил Ярославцев. -Представьте: я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая...

- Ну, это мы уже обсудили... Вы же понятливый человек, Володя.

...Мудрый покойный тесть, думал он, ты старательно вытаскивал меня из передряг, помогал, сначала пылко отчитывая за промахи как мальчишку, сына, затем - терпеливо, без упреков: дескать, таков уж крест, судьба... Ты мог бы рассорить меня с Вероникой, вообще смешать с прахом, отлучить от всего, но ты не делал этого, наоборот, ты всегда протягивал руку, ты если не ценил, то прощал людям их искренность и убежденность, как дар редчайший и главный, воистину Божий... Может, поэтому и не сумел ты достичь высоких вершин, а ведь наверняка стремился к ним, хотя ни мечты свои, ни разочарования не поверял никому.

... Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, и слово было предоставлено ему, Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре, он, дрожа от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими юными чиновниками с комсомольскими значками “взрослых” мест, о лжи, о большой лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть по самому естеству и определению.

И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:

- Примеры, пожалуйста!

Он выложил “примеры”. И прокололся. Взаимосвязь людей, их поступков, отношений - все перепуталось; он боялся обидеть невиновных и показаться банальным склочником, обвиняя заведомых недругов; очевидно вопиющие факты вдруг обрели себе оправдание, а сам запев обличительной речи увиделся нелепым до сумасбродства...

Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе испуганные и невероятно глупые...

А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать позицию активную к недостаткам и недочетам; затем комиссия завершила работу, и его как “принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям” отправили в огромное, разваливающееся от неорганизованности и пьянства автохозяйство.

- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовал его автор замечательной характеристики, - и уж на месте, уверен, сумеешь проявить всю боевитость своего характера. Со своей стороны, готовы поддерживать тебя ежеминутно и по любым вопросам. Уж не забывай нас!