Страница 50 из 102
Перекличка началась около семи часов вечера и продолжалась до десяти. Так мы учредили собрание не третьего сословия, как хотели бы все прочие, а Генеральных штатов; собрания представителей двух привилегированных сословий были всего лишь частными собраниями, наше же — всенародным.
Из-за злой воли и козней дворян и духовенства мы потеряли месяц и неделю, и вы еще увидите, что они предприняли, дабы помешать нашим действиям.
Не стоит рассказывать, как мы спорили о названии нашего собрания. Споры отняли у нас немало времени — мы потратили три заседания лишь на то, чтобы найти название. Мирабо хотел назвать его «Собрание представителей французского народа», Мунье — «Законным собранием представителей большей части народа, действующим в отсутствие его меньшинства», Сийес требовал, чтобы его назвали «Истинные и проверенные представители французского народа». Я же спокойно согласился бы на старое название «Генеральные штаты». Дворяне и епископы отказались от участия в них; это, конечно, их дело. Но мы все же являлись Генеральными штатами 1789 года и представляли собой не менее девяноста шести сотых всего населения Франции.
И вот по новому предложению аббата Сийеса было принято название «Национальное собрание».
Отраднее всего было вот что: после нашей декларации от 12-го на нашу сторону ежедневно стали переходить по нескольку честных священников. 13 июня к нам присоединилось трое из Пуату, 14-го — еще шестеро; 15-го — двое; 10-го — шестеро, и так — ежедневно! Представляете себе наше ликование, крики энтузиазма, объятия. Наш председатель посвятил им половину заседаний, со слезами на глазах приветствуя мужественных священников. Среди первых был аббат Грегуар[83] из Эмбермениля — мне довелось продать ему не одну брошюру. Увидя аббата, я подбежал к нему, обнял и сказал на ухо:
— В добрый час! Вы следуете примеру Христа: он был не с вельможами, не с первосвященниками, а с народом.
Он рассмеялся. А я представил себе лица епископов, находившихся в соседнем зале, — какое поражение! В сущности, все священники поняли, что глупо придерживаться тех, кто унижал их на протяжении веков. Разве под сутаною священника не бьется то же сердце, что и под блузою крестьянина?
Семнадцатого, в присутствии четырех-пяти тысяч зрителей, окружавших нас, Собрание объявило себя правомочным, и каждый из членов его стал принимать присягу: «Клянемся и обещаем выполнять верно и ревностно возложенные на нас обязанности! Байи утвердили председателем Национального собрания, и тотчас же было объявлено при единодушном голосовании, что «Собрание от имени народа соглашается на временное взимание существующих налогов, хотя и противозаконных. Но согласно это будет продолжаться только до первого роспуска Собрания, — по какой бы причине это ни произошло. Как только Собрание будет распущено, прекращено будет взимание налогов во всех провинциях королевства — именно из-за роспуска Собрания».
Подумайте-ка об этом, сосед Жан, и объясните все хорошенько именитым людям нашего края. Нищета наша, длившаяся столько лет, возникла оттого, что мы были ограниченными, робкими людьми и платили налоги, не утвержденные нашими депутатами. Деньги — это душа войны, а мы всегда давали деньги тем, кто затягивал на нашей шее петлю. Словом, тот, кто стал бы уплачивать налоги после роспуска Национального собрания, был бы последним негодяем. Он предал бы своих родителей, жену, детей, самого себя и свою родину; а тот, кто стал бы их собирать, по заслугам считался бы не французом, а подлецом. Это — основной принцип, провозглашенный Национальным собранием 1789 года.
Собрание закрылось в пять часов и возобновилось в тот же вечер, 17 июня.
Представляете себе, как были поражены король, королева, принцы, придворные и епископы, узнав о постановлении третьего сословия. Пока шло заседание, Байи пригласили в канцелярию — за королевским посланием. Но Собрание не разрешило ему покинуть зал до конца заседания. На вечернем заседании Байи прочел нам письмо короля, который но одобрял выражения «привилегированные сословия», употребленного многими депутатами третьего сословия для обозначения дворянства и духовенства. Это выражение не понравилось ему. Выражение это, видите ли, противоречит тому согласию, которое должно царить среди нас, — однако ж, ему не показалось, что сами факты противоречат этому согласию. А факты остаются фактами.
Вот, сосед Жан, о чем я говорил вам выше: при дворе господствует несправедливость, хотя она и называется у них справедливостью, и царствует подлость, хотя она и называется у них величием. Как мы могли ответить? Только всеобщим молчанием.
На следующее утро все мы присутствовали на торжественной процессии святых даров на улицах Версаля. В пятницу, 19-го, были учреждены четыре комитета: первый для наблюдения за продовольственным снабжением, второй — для проверки полномочий, третий — для печати и четвертый — для отработки регламента заседаний.
Все шло по верному пути. Мы быстро продвигались вперед. Но это не правилось двору, тем более что в тот же день к вечеру нам стало известно, что сто сорок девять депутатов от духовенства высказались за проверку полномочий на всесословном собрании. Стараясь выполнить свои обязательства перед народом, мы вели себя спокойно, покорно сносили все оскорбления, все дерзкие выходки. Видя, что они напрасно стараются вывести нас из себя, что они втуне подстрекают нас на ошибочные поступки, привилегированные решили применить другие способы — более грубые, более унизительные для нас.
Началось это с 20 июня. С самого утра по улицам разъезжали военные глашатаи и возвещали, что «король решил устроить королевское заседание Генеральных штатов» в понедельник, 22 июня, а по случаю приготовлений к такой торжественной церемонии в трех залах, все собрания отменены вплоть до вышеуказанного заседания и что его величество даст знать новым объявлением о часе, когда он соизволит появиться на собрании всех сословий.
В то же время стало известно, что отряд французской гвардии занял зал «Малых забав».
Всем стало ясно, что наступает решительный час. Я обрадовался, когда оба моих сотоварища — Жерар и священник Жак — поднялись к нам наверх в семь часов. Дневное заседание было назначено на восемь часов. За завтраком мы приняли решение сплотиться вокруг нашего председателя, являвшегося для нас символом нашего единения, а следовательно, и нашей силы. По правде говоря, всех, кто мешает продвижению страны вперед, мы считаем отъявленными негодяями. Люди эти сроду не жили своим трудом; все они — тунеядцы, существующие лишь работою других, бездарные, неумелые, грубые; вся их сила зиждется на забитости и невежестве народа, которого всегда пленяет великолепное обличив лакеев, — он и не помышляет о том, что все эти золотые галуны, расшитые одежды и шляпы с перьями — плоды его трудов и бессовестного поведения тех, кто выколачивает из него деньги.
А то, что перед нами закрыли двери Собрания, до того уж неумно, что мы только пожимали плечами.
Разумеется, наш добрый король ничего не подозревал, — характер у него спокойный и мягкий, и он не снисходит до таких мелочей. Мы его благословляли за доброту, за простодушие, веря, что ему чужды глупость и дерзость придворных.
Без четверти восемь мы вышли из дома. Приблизившись к залу «Малых забав», мы увидели, что сотня депутатов третьего сословия собралась на площади; среди них был и наш председатель Байи. Мне хочется описать этого достойного человека. До сих пор он еще не показывался среди толпы; мы выбрали его потому, что он слыл человеком образованным и честным. Ему лет пятьдесят — пятьдесят пять, лицо у него продолговатое, весь облик дышит достоинством и твердостью. Он никогда не спешит и, пока не примет то или иное решение, долго присматривается, прислушивается, зато, приняв решение, он уже не отступает.
По другим проходам пришли остальные депутаты третьего сословия. Ровно в девять часов раздался звон колокольчика, и все стали приближаться к залу Генеральных штатов во главе с Байи и двумя его секретарями. Несколько французских гвардейцев прохаживались у дверей. Только мы приблизились, появился офицер, их начальник; он подошел к нам — и между ним и Байи завязался спор. Я стоял поодаль и не слышал слов, но тут же стало известно, что двери для нас закрыты. Офицер (граф де Вертан) учтиво объяснил, что ему приказано не пускать нас. Мы были возмущены. Минут через двадцать собрались почти все депутаты; и так как офицер стражи, несмотря на всю свою учтивость, не пропускал нас, многие депутаты стали протестовать, силою протискивались вперед и добрались до решетки. Смятение в толпе росло. Одни кричали, что следует отправиться в Марли и там, прямо перед окнами королевского замка, открыть собрание, другие, негодуя, кричали, что король хочет ввергнуть народ в ужасы гражданской войны, уморить народ голодом, что испокон веков ничего подобного не случалось даже под властью самых жестоких деспотов — Людовика XI[84], Ришелье[85], Мазарини[86].
83
Грегуар Анри (1750–1831) — деятель французской революции, священник, выходец из крестьянства. Будучи депутатом Генеральных штатов, настойчиво добивался присоединения низшего духовенства к представителям третьего сословия. В 1790 году первым присягнул гражданскому устройству духовенства. На первом заседании Конвента потребовал упразднения королевской власти. В 1793 году составил проект декларации, в которой выдвигал идеи народного суверенитета; выступал против рабства негров. В период Реставрации Бурбонов примыкал к либеральной оппозиции.
84
Людовик XI (1423–1483) — король Франции (с 1461 г.). Вступив на престол, начал борьбу с феодальной аристократией с целью укрепления королевской власти и политического объединения страны. Герцоги Бургундии и Бретани и другие крупные феодалы объединились против короля и образовали так называемую Лигу общего блага. Но против феодальной верхушки ополчилось среднее и мелкое духовенство, а также значительная часть буржуазии. После двенадцатилетней войны с крупными сеньорами Людовик XI победил своего главного противника бургундского герцога Карла Смелого и подчинил своей власти остальных. Следствием этого было объединение Франции под властью короля и присоединение девяти новых крупных провинций и ряда мелких областей. Король проводил политику строгой централизации власти. Укрепление абсолютизма сопровождалось усилением эксплуатации крестьянства.
85
Ришелье Арман-Жан дю Плесси — французский государственный деятель (1585–1642) — епископ, а затем (с 1622 г.) кардинал. В течение восемнадцати лет управлял Францией в качестве первого министра короля Людовика XIII. Вел решительную борьбу против политических притязаний феодальной аристократии, беспощадно подавляя заговоры представителей знати. С целью укрепления королевского абсолютизма ликвидировал политические права гугенотов (после взятия их крепости Ла-Рошель), ввел институт интендантов — высших чиновников, назначавшихся в провинцию и получавших всю полноту власти, ограничил права парламентов, поставил под свой контроль литературу и печать. Вместе с тем поощрял развитие торговли и промышленности. Огромное увеличение налогов вызывало частые восстания крестьянских масс и городских низов, жестоко подавлявшиеся с помощью войск. Во внешней политике Ришелье добился присоединения к Франции ряда территорий.
86
Мазарини Жюль (1602–1661) — французский кардинал, выходец из сицилийского дворянства. В 1634 году прибыл в Париж (в качестве папского нунция) и вскоре перешел во французское подданство. После смерти Ришелье стал первым министром Франции. Во время Фронды вынужден был дважды бежать из страны. В 1653 году (после полного подавления Фронды) снова стал у власти и руководил всей внешней и внутренней политикой. Выдающийся дипломат, Мазарини добился больших успехов при заключении Вестфальского мира 1648 года и Пиренейского мира 1659 года. Во внутренней политике продолжал начатое Ришелье дело укрепления и централизации государственного аппарата, жестоко подавлял народные восстания.