Страница 9 из 12
Такое поведение для меня необычно. Я не о прогулках по газону посреди ночи, а об утрате самоконтроля. Конечно, бывали и на работе напряженные дни, когда требовалось перенастроиться, но это другое. Я себя чувствую по-другому. Сейчас я слишком много размышляю, мое внимание обращено на то, что раньше меня вообще не занимало.
Очень часто, когда я что-нибудь пытаюсь найти, то вслух произношу название этой вещи, чтобы мысленно ее себе как следует представить, визуализировать и дать мозгу соответствующую команду: ищи вот это. Например, потеряв ключи, брожу по дому и бормочу: «Ключи, ключи, ключи». Или: «Красная помада, ручка, счет за телефон…» И в итоге быстрее нахожу то, что требуется. Не знаю, почему так происходит, может, какой-нибудь ученый и мог бы это объяснить, привлекая всевозможные отвлеченно-умозрительно-философские обоснования, но мне главное, что оно работает. Когда я точно знаю, что надо найти, я это нахожу. Приказ дан – послушный организм его исполнил.
Нередко бывает и так, что искомый предмет обретается прямо у меня перед глазами. Но я его не вижу. Сплошь и рядом со мной такое происходит и последний раз не далее как сегодня утром. Я искала в шкафу свое пальто. Оно висело ровно передо мной, но, поскольку я не сказала «черное пальто с кожаными рукавами», оно себя не обнаруживало. И я бестолково перебирала содержимое вешалок, не в силах узреть очевидное.
Я думаю – на самом деле даже точно знаю, – что применяю этот прием довольно широко, не только для поиска конкретных вещей, но и вообще в жизни. Говорю себе, чего я хочу, хорошенечко себе это мысленно представляю, чтобы проще было искать, и нахожу. Проверенный способ, всегда он у меня срабатывает.
А сейчас я оказалась в ситуации, когда все, что я себе напредставляла и потом получила упорным трудом, у меня отнято и больше мне не принадлежит. Первое побуждение – вернуть все обратно, снова присвоить себе как можно быстрее, а лучше немедленно. Но поскольку сие невозможно – я реалист, а не колдун вуду, – то надо придумать взамен нечто новое, нечто иное, к чему можно стремиться. Понятно, что я говорю о работе. Знаю, со временем я опять начну работать, но в данный момент меня держат на привязи, и ничего с этим поделать невозможно.
Я сейчас в так называемом «садовом отпуске». К садоводству он, по счастью, никакого отношения не имеет, а не то мне пришлось бы целый год возделывать узенькие трещинки между плиток мощеного двора. Сажать туда семена и поливать их слезами. «Садовый отпуск» – это когда уволившийся (или уволенный) сотрудник некоторое время не имеет права наниматься на другую работу. Бывший шеф оплачивает ему этот вынужденный простой. Обычно так делают, чтобы сотрудник не мог воспользоваться ценной информацией, передав ее конкурирующей фирме, куда он, вполне вероятно, направится в поисках места. Я не собиралась переходить к конкурентам. Я вообще изначально никуда не собиралась, как уже было сказано. Однако Ларри был уверен, что я прямиком двину в ту самую компанию, которой хотела продать нашу «Фабрику идей», а они, безусловно, наши конкуренты. Ну что же, они и правда позвонили мне на следующий день после того, как он меня вышвырнул, и предложили место. Но, когда услышали про годичный принудительный отпуск, признались, что так долго ждать не могут. Этот чертов отпуск отпугивает всех работодателей! И я вынуждена тупо ждать, ничего, абсолютно ничего при этом не делая.
Похоже на тюремный срок. Двенадцать месяцев. Это и есть тюремный срок. У меня такое чувство, будто я стою на полке и покрываюсь толстым слоем пыли, а мир вокруг живет своей бодрой, деятельной жизнью. И я в ней участвовать не могу, я вне ее. Но нельзя же допустить, чтобы у меня ссохлись мозги, надо же их как-то подпитывать. Пользуясь, черт бы ее побрал, садоводческой терминологией, надо возделывать почву, чтобы она давала всходы.
Влажные травинки липнут к ногам, я меряю газон шагами. Взад-вперед. Туда-сюда. Что, если так и придется весь год сидеть на привязи? Что мне делать?
Ноги постепенно начинают мерзнуть, зато в голове забрезжила одна мыслишка. Проект. Цель. Точка приложения усилий. Мне будет чем заняться. Надо исправить то, что неправильно. Искоренить зло, которое сама же и содеяла.
Я преподнесу своим соседям приятный подарок. Верну обратно свой сад.
Глава пятая
Какой он замечательный, – шепотом хвалю я младенца, которого моя подруга Бьянка нежно держит на руках.
– Да, замечательный, – улыбается она, с обожанием глядя на сына.
– Есть в этом что-то поразительное, правда?
– Да, это… поразительно.
Взгляд у нее потерянный, губы слегка дрожат, и вокруг глаз глубокие черные круги после двух бессонных ночей.
– Ну а ты как? Нашла другую работу?
– Нет, я не могу. Ты же знаешь, у меня этот проклятый принудительный отпуск.
– А, точно. – Она кивает, вдруг вздрагивает, как от боли, а затем снова успокаивается в отрешенной задумчивости. Я не рискую нарушить ее молчание. – Ты обязательно что-нибудь найдешь, – говорит она с ободряющей улыбкой.
Я уже начинаю тихо ненавидеть, когда мне так улыбаются.
Я в больнице, в очередной раз пришла навестить кого-то, кто при деле. Все мои визиты в последнее время таковы – захожу к друзьям на работу, к сестре на курсы, встречаюсь с отцом, когда он «выпасает» Зару, болтаю с подругами, а они присматривают за детьми, пока те занимаются танцами или плаванием или просто играют на площадке. Последнее время я выступаю в роли стороннего наблюдателя, люди уделяют мне внимание, но лишь постольку-поскольку. Что поделаешь, у всех полно забот. И я терпеливо жду, когда они выкроят минутку и для меня. Я как будто застыла, вокруг меняются декорации, что-то происходит, а я из этого выключена. Словно бы смотрю на себя со стороны, покидаю свое тело и наблюдаю, что происходит вокруг, пока я пребываю в молчаливой неподвижности. Осознав это, я попыталась договариваться о встречах на вечер, чтобы общаться на равных, глаза в глаза, один на один. Но всем некогда, одни не могут платить няне, у других вечера расписаны надолго вперед, и выбрать время, которое всем было бы удобно, очень непросто. Каких трудов мне стоило организовать ужин у себя дома – не меньше двух недель мы это утрясали и наконец сошлись на ближайшей субботе. Уж тогда-то я выступлю в роли хлопотливой, занятой хозяйки, а они будут праздными гостями.
Ну а пока что я здесь, в больнице, сижу у постели своей дорогой подруги, которая только что родила первенца. Конечно, я чрезвычайно за нее рада, но немножко рада и за себя – ведь Бьянка будет целых девять месяцев в отпуске по уходу за ребенком. Впрочем, в глубине души я знаю, что она не сможет составить мне компанию в моем вынужденном безделье, ей уж точно найдется чем заняться. Так что если мы и будем видеться, то я опять окажусь в роли стороннего наблюдателя, который получает свою порцию внимания по остаточному принципу.
– Мы тут с Тристаном подумали… – отвлекает меня от грустных мыслей Бьянка, и я невольно настораживаюсь, почти наверняка зная, что сейчас последует. – Лучше бы, конечно, его дождаться, но ничего, я сама скажу…
Ну точно. Боже, мне плохо. Старательно делаю заинтересованное лицо.
– Ты согласна стать его крестной?
Та-да-дам. Третий раз за два месяца, это не иначе мировой рекорд.
– О Бьянка, с радостью! – улыбаюсь я. – Спасибо вам, это такая честь…
Она улыбается в ответ, довольная тем, что предложила мне разделить с ними один из самых светлых моментов в жизни. Только вот я себя ощущаю как нищий, которому подали милостыню. Все как сговорились – зовут меня в крестные, чтобы я почувствовала себя востребованной. Но, увы, я знаю, что все одно останусь не у дел. Родители будут держать ребенка, священник – кропить его святой водой, а я – праздно болтаться рядом.
– Ты слышала про сына твоего приятеля?
– Какого приятеля?
– Ну, Мэтта Маршалла.
– Никакой он мне не приятель, – с раздражением говорю я. Потом, решив, что лучше не спорить с женщиной, едва оправившейся от родов, спрашиваю: – Что сделал его сын?