Страница 48 из 55
Американцы встретили меня радушно. Налили мне стакан теплого виски с теплой водой и повели к реке купаться. Купание вознаградило меня за все. Место было необычным и очень красивым. Выдвинутая в русло реки, высилась скала, к которой нужно было подойти по берегу. В полутора метрах над водой начиналась узкая галерея, по которой можно было пройти до самой верхушки скалы. Тремя метрами выше находилась ниша, вырытая в скале. Туда нужно было взбираться по всем правилам альпинизма. Там находилась «раздевалка», куда я и направился, чтобы переодеться для купания. Уже надев плавки, я обернулся и... остолбенел. В глубине ниши виднелась огромная плита, покрытая египетскими иероглифами. Это был картуш Рамсеса II. Сойдя на галерею, где меня ожидали американцы, я не мог скрыть своего изумления.
– Ничего особенного, – ответили они, – здесь таких полно...
Американцы предупредили меня, что близ скалы появляются крокодилы. Миллет распорядился, чтобы каждый, кто собирается искупаться, понаблюдал сперва минут 16 за поверхностью воды. Говорят, что каждый крокодил должен по крайней мере раз в 15 минут вынырнуть из глубины, чтобы набраться воздуха. Меня это не очень убедило, ибо – подумал я – может ведь найтись столь натренированный крокодил, который выдержит и 17 минут под водой. И что тогда? Но я так и не успел поразмыслить над последствиями, так как, разъяснив мне, как обстоит дело, все прыгнули в воду, не подождав даже трех минут и не беспокоясь о крокодилах. Я сразу последовал их примеру и... остался жив, как видите. Что за блаженство! Темно-зеленая вода здесь холодная и чистая, совсем не то, что у берега в Фарасе, где она бурая и илистая. Плавая в освежающей воде и испытывая несказанное наслаждение, я понял, как много мы теряли в Фарасе оттого, что не могли позволить себе ничего подобного. Мы долго плескались тогда у подножия скалы и не хотели выходить из воды, пока не стало темно.
Так я познакомился с участниками экспедиции Американского исследовательского центра, работающей в Гебель-Адде. Это молодые парни и девушки. Как большинство американцев, они веселы, шумливы и беззаботны. Не все, впрочем, американцы. Один из ребят – швейцарец, не старше 25 лет, по профессии египтолог; он нырял, не снимая часов с руки. Я спросил его, почему он столь ленив и рискует своими часами. Швейцарец взглянул на меня гордо, затем показал часы и сказал:
– The best in the world! (Лучшие в мире!) – и снова нырнул в воду.
Его слова были встречены гомерическим хохотом. Оказалось, что симпатичный швейцарец, с которым мне впоследствии пришлось делить каюту, уже успел получить кличку «The best in the world», так как это было его излюбленное изречение. Все, чего он касался, чем пользовался и что ценил, было, дескать, лучшим в мире. Бородатый арабист экспедиции американец Скэмлоун сказал мне по этому поводу:
– Он запятнал бы, видите ли, честь швейцарца, если бы снял часы перед купанием. Это означало бы, что он не верит в водонепроницаемость швейцарских часов!..
Так началось мое пребывание на судне экспедиции Миллета. На следующий день, ровно в 5 часов утра, в дверь каюты постучал заместитель Миллета, молодой статный англичанин Мине, свежий и побритый. Подъем! Одна из функций заместителя – поднимать по утрам весь лагерь. Делает он это столь безупречным образом и ведет себя в полном смысле слова столь по-джентльменски, что хотя еще темно и вы лежите в пижаме, а ночь была неимоверно жаркой и томительной, уже один вид англичанина заставляет вас подняться с улыбкой на лице и сказать, что вы как раз собирались вставать.
Над Нилом повис туман, противоположный берег едва виден. Когда солнце несколько поднялось, туман развеялся. Около 6 подали завтрак: кофе, овсянку, гренки с джемом. Не очень много и не очень вкусно. Затем все участники экспедиции отправились на место раскопок, а Миллет повел меня в большую палатку, разбитую на берегу, около самого судна. Это его рабочий кабинет. Именно тут, рядом с палаткой, раскинулось кладбище скелетов. Здесь лежали сотни скелетов, которые были перенесены из погребений, обнаруженных на месте раскопок у подножия горы, несколько поодаль от берега. Палатка Миллета просторна, в ней больше места, чем в мастерской в Фарасе, но и духота здесь сильнее. В полдень совсем нечем дышать. В палатке сложены находки последних дней: две мероитские ложки, какие-то предметы из бронзы, мероитский флакон для благовоний, великолепная кухонная посудина – не то сковородка, не то тарелка с длинной ручкой, украшенной головой барана, керамика, обломки зеленой китайской вазы, которая появилась здесь, видимо, в более поздний период.
– Еще два дня интенсивной работы, – говорит Миллет, – и прощай Нубия! Но мы еще вернемся сюда в будущем году.
Порядок здесь образцовый. Документация ведется в ажур. Когда работы на раскопках прервутся, вся документация кампании будет полностью готова. В польском лагере документирование завершается лишь в Каире. Но и людей у Миллета в три раза больше, чем у профессора Михаловского. В то же время у Михаловского на всем лежит отпечаток более богатого опыта. Это проявляется даже в некоторых мелочах лагерной жизни.
Миллету 28 лет. Его отец был американским дипломатом, семья долго жила за границей. Николас Миллет родился в маленьком городке Ричмонд в штате Нью-Хэмпшир. Впоследствии семья уехала в Пекин, где Миллет находился до начала войны. Во время войны он жил в Чили, а с 1945 года – снова в Китае, в Кантоне. Училища для иностранцев там не было. Николас поэтому имел много свободного времени. Он читал. Среди прочитанных им книг было несколько о Египте. Они заинтересовали его. Но в 1948 году, когда Китайская Народная Армия приближалась к городу, все американцы эвакуировались. Семья Миллет переехала в Австралию, где Николас окончил среднюю школу. Потом его отправили в Чикагский университет, где он стал изучать египтологию под руководством известного египтолога доктора Сили (теперь Сили ведет раскопки рядом, в трех километрах отсюда, и живет на судне, пришвартованном против Бал-ланы). В 1956 году Миллет получил первую ученую степень. В 1959 году Миллету дали стипендию, которая позволила ему впервые отправиться в Каир. Он начал работать в экспедиции доктора Симпсона в Тошке.
Миллет впервые руководит экспедицией и ведет самостоятельные исследования. В то же время это первая экспедиция Американского исследовательского центра в Каире, сотрудником которого является Миллет.
– Лишь когда начался этот «нубийский бизнес», – рассказывает американец, – нам удалось достать не много денег на исследования. Мы искали место, где можно было бы предпринять комплексные исследования, где находились бы и могильник и город. Гебель-Адда – идеальное место. Я отобрал несколько человек из тех, кто работал у Симпсона. А некоторых я заполучил из США – молодых стипендиатов, в том числе англичан, шведов, швейцарцев, немцев. Но живем мы неважно...
Экспедиция финансируется Бостонским университетом и из частных источников. Жертвователи не очень щедры.
– Мы бедны, – говорит Миллет.
Фронт работ в Гебель-Адде очень велик. Прежде всего, это могильник, на котором трудятся рабочие. Огромное кладбище, свыше трех тысяч погребений – мероитских и культуры X. К сожалению, все могилы были когда-то разграблены. Куда ни взглянешь – всюду скелеты; некоторые очень хорошо сохранились, на них видны остатки волос и даже кожи; торчат вытянутые руки, скорченные ноги. Жуткое зрелище. Странный контраст: молодые американцы, любители поплавать и потянуть виски, – и уйма мертвецов. Среди могил ходят девушки. Я обратил особое внимание на Джулию Грин, красивую, статную блондинку. Она работает в качестве field supervisor – надзирательницы полевых работ. Рабочие распевают в ее честь импровизированные песни. Я не пою, так как не умею, зато снимаю. Ветер, в воздухе несутся облака пыли. После нескольких первых кадров, на которых я пытаюсь запечатлеть юбки американок, трепещущие над открытыми погребениями, кинокамера отказывает. Только старый, добрый фотоаппарат «Зоркий» продолжает работать безупречно.