Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 85

Антоний направил корабль к пароходу, а с парохода к нему шлюпка идет, гребут гребцы изо всех сил. Приехал сам капитан.

— Антоний, — говорит капитан, — будь, Антоний, другом, спаси ты нас.

— А езжайте все ко мне, — говорит Антоний, — я гостям всегда рад.

— Нет, — говорит капитан, — нет, Антоний. Дай ты мне один свой парус. У меня дырка в боку. Я твой парус подведу, растяну за четыре угла, и он мне как пластырем дыру мою залепит. Дойду как-нибудь до порта.

— Тебе пластырь надо? — говорит Антоний. — У меня не аптека!

— Антоний, — взмолился капитан, — видишь, стоит мой пароход, а ты мимо идешь…

— Я тоже стоял, а ты мимо шел, — смеется Антоний, — я ж не плакал.

— Так ведь потонет пароход! — закричал капитан.

— А зачем кузнице по морю плавать? — сказал Антоний. — Бросай свой утюг, вези всех людей сюда. А не хочешь — я дальше пошел. Решай: раз и два.

Озлился капитан, чуть не заплакал. Однако поехал назад и всех людей перевез к Антонию на корабль.

— Пошел «Не Горюй»! — крикнул Антоний и пустил корабль в обход вдоль «зубов».

А капитан стоял на борту и все глядел, как тонул его пароход.

— Все равно другой остался, — шепнул старик Антонию в ухо.

А на другом пароходе был ловкий капитан. Осторожный моряк, изворотливый. Бегал, рыскал его пароход по всем портам. Только Антоний сунется за товаром, — глядь — уж пароход перехватил и увез куда надо.

Товарищи-капитаны смеются.

— Что, — говорят, — вози песок, Веселый Купец.

— Всему время будет, — говорит Антоний. — Чего вы пароходом пугаете? Да плевал я на это чучело, коли я Антоний! Чем пароход грузится?

— Да не для тебя это, — говорят капитаны. — Маслом прованским грузится — новое масло, брат, а за морем его нет. Сейчас какую хочешь там цену дадут — приди только вперед парохода. А уж опоздаешь — никто и бочки одной не возьмет. Повезешь домой.

— Плевал я, — сказал Антоний, и побежал в город. Накупил масла на все деньги, что были. На пароход бочки катают, спешат, а на Антониев корабль и того хлеще: вся команда в поту. И закатывают, закатывают, как орехи в мешок сыпят.

Управился Антоний раньше парохода. Скорей ставь паруса, пошел в море.

Как двинул ветер с берега — еле мачты держат, зыбь в корму шлепает, подгоняет.

— Не горюй! — кричит Антоний. — А что, ребята, не Антоний я?

Уж вот-вот он, берег. Еще немного. Спадать тут стал ветер, не дотянул. Ах, чуть-чуть бы — вон и город видать, рукой подать. Оглянулся Антоний и видит: дымит сзади пароход. Вот уж видать, как торчит черной папиросой труба из моря, а вот и весь пароход видно стало. А у Антония нет ветру в парусах, нет совсем, хоть сам дуй. Совсем нагоняет Антония черный пароход, и черным змеем далеко-далеко уходит дым, виснет над морем.

Прошумел мимо пароход и первым пришел в порт.

Все матросы оглянулись на Антония.

— Не горюй, — сказал Антоний, — все равно наша возьмет.

Только к ночи притащился Антоний в порт. Про товар никто и не спрашивает. У всех купцов полно масла.

— А куда, — спросил Антоний, — пароход пошел?

— Да сейчас, — говорят, — только вышел. Разве не встретили? Туда, знаешь, пошел — за Волчьи зубы, там масла нет. Цена, сказывали, как на золото.

— Ставь паруса! — крикнул Антоний.

Сорвался Антоний из порта, и побежало судно в море.

И снова двинул прежний ветер. Крепкий, ровный.

— Откуда снова взялся? — говорят матросы.

— Это он обедать ходил, — кричит Антоний. — Что он вам поденщик, что ли? Поспал, теперь свое возьмет. Не горюй, молодцы!

Ночь была темная, тьма густая стояла, только вода белыми гребнями вспыхивала, и птицами летала белая пена через Антониев корабль. Никто на корабле не спал, и сам Антоний на руле стоял. И как раз тут, вот уж скоро, должны быть рядом Волчьи зубы.

Вдруг Антоний повернул корабль — и все поняли, что направил прямо на Волчьи зубы. Да с такого хода!

Старик подбежал к Антонию:

— Хозяин! Что делаешь? На каменья правишь!

— Не горюй! — орет Антоний. — Открывай трюм, ребята, кидай бочки за борт, пока не крикну баста. Живо!

Бросились матросы, открыли трюм и давай валить бочки за борт. С ума сошел хозяин. Да все равно — не горюй!

— Вали, вали! — кричит Антоний, — живо!

Половину груза вывалили матросы. А каждый в уме путь мерит: вот-вот уж скоро Волчьи зубы.

А «Не Горюй» всплыл выше, легче стало судно, и совсем на бок положил его ветер. А на самые на Волчьи зубы напрямик к порту гонит свой корабль Антоний.

И вот они, буруны, белеют во тьме над «зубами», ревом ревет вода, пенится. В самые буруны гонит Антоний судно, со всего ходу. Матросы глаза зажмурили. Ждут, как треснет с ходу, как полетят на палубу мачты, как горшок об камень, разлетится вдребезги судно.

Влетел Антоний в пену и крикнул:

— Антоний идет! Держись!

Затрясся в пене корабль и прошел дальше. Матросы друг на друга глядят — стоят мокрые и понять не могут: на том ли, на этом свете? А корабль полугруженый лежал боком и сидел в воде как порожний. Бежит дальше.

Ветер давит паруса, трещат снасти. Вот уж два паруса выдавило; как лист по ветру унесла погода белые клочья в черную ночь. Прет Антоний прямо в порт — вон огни по берегу рассыпались, переливаются, дышат как уголья. Влетел в порт Антоний и отдал якорь.

А к судну уж шлюпка тащится.

Кричат:

— Не с маслом ли?

И часу не прошло — полна палуба купцов у Антония. Набивают цену — дай только хоть баночку.

— А парохода, — спрашивают, — не видали?

— А не знаю, — говорит Антоний, — раньше нас вышел, видать, не к вам пошел.

Продал Антоний в тот же час все масло, что у него осталось, — и такую цену дали ему, что и не снилось Антонию.

А наутро пришел пароход. Антоний капитану шляпой машет.

И ни бочки не взяли с парохода. Повернул пароход и задымил сердито.

А Антоний пришел домой.

— Нет, — говорит, — не буду я счастья моего до донышка высасывать. Переехала мне дорогу плавучая кузница!

Продал корабль, матросов всех деньгами одарил.

— Спасибо, — говорит, — за службу, ни разу меня не выдали, ребята.

И открыл Антоний на берегу корчму «Не Горюй».

Черные паруса

Обмотали весла тряпьем, чтоб не стукнуло, не брякнуло дерево. И водой сверху полили, чтоб не скрипнуло, проклятое.

Ночь темная, густая, хоть палку воткни.

Подгребаются казаки к турецкому берегу, и вода не плеснет: весло из воды вынимают осторожно, что ребенка из люльки.

А лодки большие, развалистые. Носы острые, вверх тянутся. В каждой лодке по двадцать пять человек, и еще для двадцати места хватит.

Старый Пилип на передней лодке. Он и ведет.

Стал уж берег виден: стоит он черной стеной на черном небе. Гребанут, гребанут казаки и станут — слушают.

Хорошо тянет с берега ночной ветерок. Все слыхать. Вот и последняя собака на берегу брехать перестала. Тихо. Только слышно, как море шуршит песком под берегом: чуть дышит Черное море.

Вот веслом дно достали. Вылезли двое и пошли вброд на берег, в разведку. Большой, богатый аул тут, на берегу, у турок стоит.

А ладьи уж все тут. Стоят, слушают — не забаламутили б хлопцы собак. Да не таковские!

Вот чуть заалело под берегом, и обрыв над головой стал виден. С зубцами, с водомоинами.

И гомон поднялся в ауле.

А свет ярче, ярче, и багровый дым заклубился, завился над турецкой деревней: с обоих краев подпалили казаки аул. Псы забрехали, кони заржали, завыл народ, заголосил.

Рванули ладьи в берег. По два человека оставили казаки в лодке, полезли по обрыву на кручу. Вот она, кукуруза, — стеной стоит над самым аулом.

Лежат казаки в кукурузе и смотрят, как турки все свое добро на улицу тащат: и сундуки, и ковры, и посуду, все на пожаре, как днем, видать. Высматривают, чья хата побогаче.

Мечутся турки, ревут бабы, таскают из колодца воду, коней выводят из стойл. Кони бьются, срываются, носятся меж людей, топчут добро и уносятся в степь.