Страница 128 из 146
Больше всего беспокоило нового главнокомандующего то, что кавказские войска, прежде всего пехота, потеряли былую подвижность, навыки совершать стремительные для врага марш-броски по горным дорогам. Если при Ермолове стрелковый батальон, взяв в дорогу только запас патронов и сухарей, делал в сутки переход в 30 верст, то теперь с трудом осиливал чуть более десяти.
Перед отъездом Император еще раз принял Николая Николаевича. Тот доложил Николаю I о своих планах на ведение войны с Турцией. Что же касается борьбы с Шамилем, то Муравьев прямо сказал, что дела на Северном Кавказе надо стремиться улаживать миром, умной дипломатией, а только потом использовать силу оружия.
Ситуация в ходе Крымской войны вновь поставила Муравьева, теперь уже генерала от инфантерии, во главе действующих сил Отдельного Кавказского корпуса. Перед самым отъездом в Тифлис, уже находясь в Москве, 4 января 1855 года он сделал, без недавних опасений быть прочитанным, следующую откровенную дневниковую запись:
«Не милостью царской было мне вверено управление Кавказом, а к тому Государь был побужден всеобщим разрушением, там водворившимся от правления предместника моего...»
Войска, стоявшие на Кавказской линии, встретили нового наместника откровенно восторженно. Один из офицеров-линейцев заметит в своих записках, что генерала Муравьева русские солдаты считали обломком славной памяти времен Отечественной войны 1812 года, преемником Кутузова и Суворова. Даже излишняя требовательность Николая Николаевича расценивалась нижними чинами только как справедливая.
Инспекция кавказских войск, проведенная в Грозненской крепости, только озаботила наместника. Начал он командовать Отдельным корпусом с довольно резких по содержанию приказов. По собственному признанию Муравьева, первые его шаги на Кавказе были отмечены «маленькою нетактичностью».
Николай Николаевич даже написал в Москву Ермолову, с которым не терял дружественных и заинтересованных связей, письмо, в котором откровенно и резко высказался о порядках, воцарившихся при Воронцове в среде кавказского воинства. Он назвал их «ленью, усыплением и роскошью». Думается, что здесь наш генерал от инфантерии, обманувшийся на месте в каких-то частных надеждах, все же хватил, что говорится, через край.
Случилось так, что содержание письма получило огласку в войсках. Поскольку такая оценка жизни кавказцев звучала оскорбительной для тех, кто десятилетиями воевал и на Северном Кавказе, и в закавказском приграничье, среди части офицеров корпуса началось «раздражение» против нового тифлисского правителя.
Один из офицеров, князь Д.И. Святополк-Мирский, дал в ответ на такую оценку состояния кавказских войск со стороны Муравьева резкую отповедь. Она давалась в форме письма, которое в списках быстро разошлось среди армейцев. Попало оно и на стол главнокомандующего.
Тот при всей резкости и сарказме ответа признал его вполне справедливым. Осознав собственную нетактичность (черта человека, заслркивающая только уважения), Муравьев быстро загладил ее приказом по войскам.
Настраивая воинов на скорые боевые невзгоды, он в самых ярких чертах отметил ратные качества кавказцев. И заявил, что
благоволит перед правилами генерала Петра Степановича Кот-ляревского, одержавшего немало громких побед, и что он найдет среди бойцов Отдельного корпуса немало людей тому подобных.
НАЛАЖИВАНИЕ ОТНОШЕНИЙ С ИМАМОМ ШАМИЛЕМ
Николай Николаевич, обретя полноту власти на Кавказе, стал налаживать мирные отношения с воинственным Шамилем. От поведения того во многом зависели события на Кавказском театре Крымской войны. Нападения горцев на Грузию могли отвлечь на себя большие силы русских войск. Муравьев решил воспользоваться тем, что между имамом и Стамбулом неожиданно охладились отношения.
Это было вызвано в немалой степени тем, что могущественный посол Англии в Блистательной Порте лорд Стрэтфорд де Редклифф убедил султана направить Шамилю строгое письмо с выговором за «ведение войны против женщин и детей и с приказом немедленно освободить их». Речь шла о набеге мюридов на Алазанскую долину, когда среди пленников оказались жена князя Чавчавадзе с сестрой, княгиней Орбелиани, их дети и гувернантки-француженки. Известие о таком событии прокатилось по Европе и вызвало в официальном Лондоне негативную оценку.
Впоследствии имам Шамиль изложил свою версию тех событий, когда осложнились его отношения с Османской Портой и, естественно, с ее союзниками в войне против России. В самом начале Крымской войны он получил предложение приготовиться к встрече союзных войск в Имеретии. Известив о своем согласии, Шамиль сразу же приступил к реализации своего плана... Весной 1854 года он выступил в район Чарталаха... Его намерением было идти на Тифлис, но чтобы действовать наверняка, он направил османскому командованию в Карс и в Абхазию сообщение о своем намерении. В ожидании их ответа он послал своего сына с отрядом конников и пехоты в Кахетию, а сам с основными силами стал лагерем вблизи одного из русских редутов... Скоро пришел ответ, содержание которого показалось ему просто оскорбительным. Вместо благодарности за его готовность действовать в соответствии с планами союзников и за быстроту, с какой он исполнил свое обещание, его стали упрекать и отчитывать, как последнего подданного.
Чтобы наладить мирные отношения с Шамилем, кавказский наместник своим приказом возвращает ему любимого сына Джемал ал-Дина (Джемалэтдина), некогда отданного отцом в аманаты — заложники. Сын имама к тому времени уже вырос и служил в русской армии поручиком Владимирского уланского полка.
Начались переговоры с Шамилем, которые велись под покровом секретности. Начал их ведение командующий на Кумыкской равнине Л.П. Николаи. Русская сторона сделала «немирным» горцам большие послабления в торговых делах. Оказалось, что имам идет на установление связей с царским командованием «на выгодных для себя условиях» намного охотнее, чем можно было ожидать. В конце 1855 года стороны договорились организовать нормальный товарооборот имамата с Хасавюртом. Так Муравьевым был сделан первый шаг в длительном процессе мирного покорения Чечни и Горного Дагестана.
Переговоры русских с Шамилем стали известны в Стамбуле, и это вызвало там большую тревогу. Имам на какое-то время даже прекратил военные действия. Тем самым рушился план соединения отрядов горцев с турецкой армией, изготовившейся для вторжения в Грузию и «дальше».
Появление генерала от инфантерии Муравьева на Кавказе для высшего командования султанской армии означало только одно. Русские войска отказываются от стратегии обороны на государственной границе и переходят в наступление, причем на территорию самой Оттоманской Порты. В ситуации, когда началась блокада героически сражавшегося Севастополя, это стало для союзников весьма неприятным сюрпризом.
Муравьев, прибыв в Тифлис, стал действовать с присущей ему энергией. Он сосредотачивает в Закавказье максимум действующих сил Отдельного корпуса. Таких набиралось всего около 40 тысяч человек. Больше половины из них при 76 орудиях под начальством генерала Бриммера расположилось у Александро поля, прикрывая собой баязетское направление.
Остальные войска главнокомандующий расположил на флангах русско-турецкой границы. Отряд правого (западного) крыла под командованием генерал-лейтенанта Ковалевского встал у Ахалцыхской крепости — десять тысяч человек при 16 орудиях. Отряд левого крыла генерал-майора Суслова в пять тысяч человек при трех орудиях занял позиции под городом Эриванью. Такая диспозиция позволяла растянуть по пограничному рубежу силы неприятеля, которому предстояло (с помощью лазутчиков) угадывать направление главного атакующего удара противной стороны.
Не менее серьезную проблему составляла защита Черноморского побережья Кавказа. Сложность здесь виделась в том, что после блестящей Синопской победы русский флот оказался запертым во внутренних гаванях Севастополя. Парусный преимущественно флот не мог соперничать с паровыми эскадрами Британии и Франции. Корабли союзников безнаказанно бороздили воды у берегов России.