Голоса с улицы

По тротуару шел элегантный молодой человек. Он был слегка полноват, но безупречно одет. Мягкотелый мужчина в дорогом английском костюме и туфлях ручной работы. Редкие, черные, поблескивающие волосы. В карих глазах вспыхнул живой огонек, когда он мельком взглянул на Хедли. Ногти, манжеты, осанка – все в нем выдавало породу, европейское происхождение.

Хедли с завистью посмотрел ему вслед. На его месте мог оказаться он сам. В иных обстоятельствах именно он, Стюарт Хедли, высокий, темноволосый и степенный, шагал бы, перекинув через руку серое пальто. Вокруг повис слабый аромат мужского одеколона. Хедли представил себе его квартиру: современные репродукции на стенах, подушки на полу, китайские циновки, на изготовленном по заказу фонографе негромко играет Барток, французские романы в карманных французских изданиях: Жид, Пруст, Селин…

Человек свернул на автостоянку и подошел к маленькому европейскому спортивному автомобилю. Сел в машину, завел двигатель и с гудением выехал на дорогу. Через минуту машина вместе с водителем исчезла, скрывшись за выпуклым корпусом грузовика «джи-эм». Хедли отвернулся: он даже не знал, как называется эта машина. Медленно и грустно сошел с тротуара и вернулся в магазин.

Хедли немного постоял, пока глаза не привыкли к кромешной тьме. Старушечий холод, тоскливый запах старости и смерти наконец рассеялся. Хедли взял с прилавка сверхмощный канцелярский степлер и начал стрелять вокруг себя скрепками. Это устройство всегда успокаивало Хедли, который любил им орудовать. Скрепки с яростными щелчками отскакивали от стен и стеллажей, осыпаясь на пол за телевизорами. Сжимая в руках степлер, точно грозное оружие, Хедли шагнул к воркотавшему и мигавшему телевизору в середине ряда и выстрелил в упор. Скрепка весело отскочила, а Хедли побрел прочь. Как всегда, он стрелял наобум, но в это раз не получал удовлетворения. Исчерпав весь запас скрепок, отшвырнул степлер на прилавок и встал в дверях, печально глядя на прохожих и роясь в кармане пальто в поисках сигарет.

Старуха права. Он должен был уйти из магазина.

Хедли вспомнил собаку – щенка, которого вытащил из ящика в гараже Попа Михельсона. Мертвая тушка в бочке для дождевой воды, выброшенная за ненадобностью. Бесполезный хлам, старые газеты и консервные банки. Случайно уцелевшие… переходящие из рук в руки. Такой была и его жизнь – именно так он жил. Бесцельно блуждал, плыл по течению, брел наугад, куда глаза глядят. Спасался по чистой случайности, и по чистой же случайности погибал в этом бессмысленном мире.

Через дорогу светилась изящная и притягательная неоновая вывеска туристического агентства «Полуостров». Большими буквами рекламировалась поездка в Мексику: на плакате яркими красками была изображена загорелая женщина с белыми зубами, черными волосами и роскошной полуобнаженной талией. «Добро пожаловать в Мексику – страну тепла и солнца, песен и веселья! Приезжайте в солнечную Мексику!» Сто сорок долларов.

Хедли достал бумажник и развернул скомканные банкноты. Десять долларов – остаток денег, отданных жене на хозяйство. Он вытряхнул из кармана пальто восемьдесят центов мелочью, спичечные папки, скрепки, клочки грязной бумаги с фамилиями клиентов, карандашные огрызки и обрывки бумажной салфетки.

Вот и все его имущество – кости, зубы и прах Стюарта Хедли. Эта маленькая кучка будет веками лежать в его гробу. Горстка дребедени и десять долларов восемьдесят четыре цента. Он выбросил спичечные папки в корзину под прилавком и спрятал деньги. Такова объективная реальность непостижимого существа по имени «Стюарт Хедли»… Если, конечно, не считать опухшей и осоловелой жены, валявшейся в смятой постели; неоплаченных счетов в ящике стола; восьми или десяти дорогих костюмов; бесчисленных рубашек, носков, носовых платков и расписанных вручную галстуков.

Он сверился с календариком, наклеенным на кассовый аппарат. До следующей зарплаты оставалось еще десять дней, а комиссионных в середине месяца не было. Сегодня 6 июня – самый разгар лета. Впереди маячила удаляющаяся перспектива пустейших дней, и больше ничего. За десять долларов в Мексику не уедешь: он безнадежно увяз, влип по уши.

Но 6 июня из Лос-Анджелеса приезжал с выступлением Теодор Бекхайм. Хедли вздрогнул от нервного желания. Возможно, в этом что-то есть. Надо внести хоть какое-то разнообразие. Уцепиться за малейшую надежду, за соломинку.

Он сходит на лекцию Бекхайма. Стюарт Уилсон Хедли туда пойдет.

Дейв Гоулд, живое воплощение неразрывной связи Хедли с прошлым, развалился на диване в их гостиной, закатав рукава белой рубашки, выставив худые волосатые руки, скрестив ноги и сжимая в пальцах трубку. Стюарт Хедли сидел напротив него в большом кресле перед телевизором. На кухне Эллен и Лора Гоулд пронзительными голосами обсуждали ужин, который неторопливо запекался в духовке.

С тех пор как Дейв Гоулд окончил колледж, он побледнел, похудел и оброс волосами. Очки в позолоченной оправе он сменил на очки в роговой. Брюки его были все такими же мешковатыми, ненаглаженными и грязными. Туфли вопияли о новых подметках. Зубы нечищеные. Лицо небритое. Дейв Гоулд не носил галстука, и под вчерашней рубашкой, намокшей от пота и помятой, виднелась впалая косматая грудь. Он зарабатывал на жизнь статьями и передовицами для рабочих и левых изданий и даже обладал некой всенародной репутацией.

Сидевший напротив хозяин квартиры безучастно слушал монолог Гоулда. Гладковыбритый, надушенный, элегантный и красивый Стюарт Хедли, похожий на молодцеватого, беззаботного скандинава, не мог не заметить, что его друг Дейв Гоулд выглядит, словно бомж. Контраст между ними был разителен. Хедли бесило, что человек, который не носит галстука и не пользуется дезодорантом, обладает хотя бы какой-либо всенародной известностью. Это был полнейший абсурд.

– Ты как-то странно на меня смотришь, – сказал Дейв. – В чем дело?

– Просто задумался. Некоторые вещи не меняются. Ты такой же, как был, даже хуже.

– А мне тебя жаль, – ответил Дейв. – Никогда не думал, что ты будешь работать в магазине телевизоров.

В школе они с Дейвом вместе ходили в шахматный клуб. Дейв заманил его на собрание Молодежного социалистического союза, где Хедли отдал двадцать пять центов на победу революции, хотя был очень далек от подобных идей. В колледже Дейв ловко проник в штат университетского литературного журнала, юмористического ежемесячника и еженедельной газеты.

В 1948 году Дейв Гоулд уговорил Стюарта Хедли вступить в Независимую прогрессивную партию[4] и сходить на выступления Генри Уоллеса и Глена Тейлора – кандидатов от этой партии. Эллен Эйнсуорт печатала на мимеографе трафаретные надписи «Студенты – за Уоллеса». Когда Уоллес позорно провалился на выборах, Стюарт Хедли вышел из НПП, а Дейв Гоулд вступил в Конгресс гражданских прав и начал учить русский в Калифорнийской рабочей школе Сан-Франциско.

На кухне громкий хриплый смех Лоры Гоулд заглушал бульканье кипящей воды. В квартире было тепло, уютно от запахов еды, светло от желтого света, но тесно от людей и начищенной мебели. Между женщинами не чувствовалось столь же сильного контраста, как между мужчинами. Толстая и неуклюжая Эллен бродила вразвалку по кухне, ее мягкие каштановые волосы были стянуты резинкой, а спереди выпирал костюм для беременных. Из-за огромного живота ее ноги казались худыми и бледными; Эллен носила короткие белые носки, мокасины без шнурков, не пользовалась косметикой и не красила ногти. Ее кожа была слегка веснушчатой, нежной, почти молочной, губы и глаза – бесцветными. Ну а Лора Гоулд была дородной женщиной с жесткими черными волосами, толстыми лодыжками, неопрятными руками и торчащими зубами. Она носила серый свитер, мятую черную рубашку и кроссовки. Нос у нее был бородавчатый и горбатый.

Задумчиво глядя на нее, Стюарт Хедли мысленно поразился, как это его угораздило связаться с евреями. Конечно, Дейв отличался от большинства из них: он не был прощелыгой. Но все равно у него было множество еврейских черт, прежде всего – нечистоплотность… Он жевал с открытым ртом, ронял жирные кусочки еды вокруг тарелки, ставил пятна на книгах…

4

Независимая прогрессивная партия – политическая партия, существовавшая в 1948–1955 гг. и созданная бывшим вице-президентом Генри Уоллесом и сенатором от Айдахо Гленом Тейлором во время предвыборной президентской кампании 1948 г.