Страница 40 из 71
В последний раз стоим на «линейке».
Попрощаться с нами пришли начальник Школы юнг Авраамов, замполит Шахов, почти все преподаватели, командиры рот, их заместители по политической части, свободные от несения службы старшины. Чуть в сторонке стоят две подружки — баталер Лида Алешычева и Маша Белиевская.
Вот как запомнился наш отъезд Лидии Яковлевне Адешычевой (Плотниковой), ныне живущей в городе Мончегорске Мурманской области:
«...Батальон, как и в первый день пребывания в Сае-ватиево, стоит возле учебного корпуса. Одна за другой следуют команды: «Равняйсь!», «Смирно!», «Направо!», «Шагом марш!», «Запевай!»
И более чем семисотголосый хор грянул:
Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море,
И ранней порой мелькнет за кормой...
Но что это? Дальше в песне идут слова:
Знакомый платок голубой.
А юнги как один грянули:
Знакомый мешок вещевой.
Леса и озера задрожали от всеобщего хохота.
Да, юнги, став настоящими воинами-моряками, в тоже время в чем-то еще оставались мальчишками. Мы с подружкой Машей Белиевской махали им вслед платками и... плакали. Ведь они были еще совсем детьми, а уже шли воевать, защищать Родину...»
Мы боялись опоздать на войну. Однако войны на нашу долю хватило. Досыта. Володе Лыкову, Жене Григорьеву, Володе Дьякову, Вите Сакулину, Мите Рудакову, Валентину Рожкову предстояло драться за Родину на Краснознаменной Балтике, Иолию Горячеву, Вале Боброву, Саше Плюснину, Миру Нигматулину, Сереже Филину, Геннадию (Генри) Таращуку — на Северном флоте, Ване Неклюдову, Володе Моисеенко, Ване Семенову — на Тихом океане, Феде Марукину и Алеше Макушину — на Черном море, Васе Буркову — в составе Амурской флотилии.
У каждого впереди была своя судьба.
Самое памятное
Прошло почти четыре с половиной десятилетия. И вот я опять на Соловках. Снова и снова перебираю в памяти прожитые годы. В первую очередь неизменно вспоминается последний день войны и первый день мира.
...Ясным весенним утром 9 мая 1945 года корабли нашего 1-го отдельного гвардейского Белградского дивизиона бронекатеров Краснознаменной Керченско-Венской бригады речных кораблей Краснознаменной орденов Нахимова и Кутузова Дунайской военной флотилии подошли к предместьям австрийского города Маутхаузена, печально известного своим лагерем смерти.
На мачтах кораблей развевались еще невиданные б этих краях бело-голубые с черно-оранжевой лентой, с пятиконечной звездой, серпом и молотом гвардейские флаги.
— Русские моряки! — с изумлением перешептывались жители городка.
Внимательно смотрели мы на незнакомый берег. На пристанях и прибрежных улицах пестрела толпа. Над острыми, непривычными глазу крышами домов развевались национальные флаги, поднятые впервые за много лет с начала гитлеровской оккупации. С рыбацких лодок, причалов, из распахнутых окон зданий сотни любопытных глаз смотрели на советские корабли.
«Конец войне. Дошли», — подумал я и спрыгнул на берег, чтобы принять швартовы. Неожиданно мне на шею бросилась девушка в рваном рабочем халате, в тяжелых деревянных башмаках на ногах.
— Товарищи! Родные! Спасибо вам, милые! Не дали на чужбине погибнуть.
Девушка смеялась и плакала от радости. Не находя слов от волнения, она сияющими глазами смотрела на нас.
— Матросики, дорогие, откуда же вы так далеко заплыть сумели?
— Из Сталинграда! — веско произнес кто-то.
— Сталинград? О, колоссаль! — оживленно заговорили местные жители, с уважением снимая шляпы.
Бронекатера сюда, к границам Германии, пришли действительно из-под Сталинграда.
О, Волга, Волга...
В непосредственной битве за Сталинград участвовать мне не довелось. В осенние месяцы 42-го и в начале 43-го я учился еще в Школе юнг. Опаленный войной город впервые увидел осенью 1943 года, когда после завершения учебы прибыл на Волжскую военную флотилию.
Оказавшись в овеянном боевой славой Сталинграде, узнал, что моих друзей Гурьева, Чернышева и Решетняка •здесь уже нет. Гоня немцев, они ушли дальше на запад. С болью в сердце смотрел я на обезображенные берега моей любимой реки. Тут и там из-под воды торчали затонувшие пароходы и баржи. По реке плыли доски, разбитые ящики, а изредка еще и трупы. Не лучше выглядел и сам город. Смотрел я на обгоревшие остовы зданий, на зияющие глазницы мертвых окон и очень сожалел, что не был рядом с его защитниками в тяжелое для города время. Отчетливо понимал, что в сравнении с прошедшими горнило Сталинградской битвы моряками я пока настоящий салага.
— А что это у тебя на плечах написано? — глядя на узенькие погоны с буквой Ю, спросил меня командир корабля, на который я был направлен радистом.
— Юнга! — громко, по-военному ответил я, гордясь своей принадлежностью к Военно-Морскому Флоту.
Тут неожиданно внимание ко мне у командира и команды пропало. Что-то произошло с кораблем. Он внезапно остановился: не вращался винт. Вскоре выяснилось, что на него намотался трос. Катер тут же подхватило течение. Надо было немедленно устранять неисправность. Но как? Водолазного костюма на корабле не было. Никто из команды опыта работы под водой не имел.
— А что, если противогазы? — робко заметил я.
— Что противогазы? — тут же переспросил командир.
— Ну, несколько трубок и маска... — стал я невнятна* объяснять.
-— А ведь верно, — с удовлетворением сказал командир. — Кто попробует? — спросил он, обращаясь к морякам.
— Разрешите мне! — обрадованный поддержкой, попросил я.
— А справишься? Плавать-то хоть умеешь? — по-отечески заботливо поинтересовался командир.
— Пять раз в Очере пруд переплывал! — совсем осмелев, выпалил я. Будто командир мог знать, где этот Очер находится и что там за пруд. — Дно доставал, — не удержавшись, похвастался я.
Впрочем, все это было правдой. Проводить время на Очерском пруду мы с Сережкой Филиным и Митькой: Рудаковым очень любили. По нескольку раз переплыв.i-ли его из конца в конец. На нем же сдавали нормы на значок «Юный моряк», были членами ОСВОДа.
— Ну, что ж, попробуй, юнга! — решился наконец командир.
Краснофлотцы быстро соединили несколько гофрированных противогазных трубок и прикрепили их к маске. Надев ее, я спустился с кормы в воду. Она была холодной. Дух сразу же перехватило. Дышалось тяжело.
Размотать трос оказалось делом нелегким. Но мке так хотелось сделать это, что, кажется, поступи прикаа бросить работу, и то не вылез бы из воды. Время шло,, но я его не замечал: так был увлечен работой.
Трос все же размотал, сбросил с впита. Порядком измученный, продрогший поднялся на палубу. Мотор заработал. Катер снова обрел ход.
— Молодец! — похвалил командир. — А говорил: юнга... Да какой же ты юнга? Настоящий матрос!
Вечером того же дня, во время вечерней поверки, мне объявили благодарность и тут же перед строем зачитали приказ о досрочном присвоении звания «краснофлотец».
А старшина выдал мне новенькие погоны с буквами «ВФ», что означало «Волжская флотилия».
Штабной фотограф-любитель по секрету позвал меня к себе в кубрик, усадил на стул и сфотографировал.
— Такой момент и запечатлеть не грешно. Не часто бывает, когда в первый день службы на корабле присваивают очередное воинское звание. Вспоминать будешь, — сказал он.
В то время я еще не знал, как крепко подружусь с моряками этой части. Со многими из них мне будет суждено служить на Черноморском флоте и в составе Дунайской флотилии пересечь шесть государственных границ.
С первых же дней они показались мне людьми особенными. На Соловках, получив газету с описанием подвига Ивана Решетника, я, как и другие юнги, восхищался его умением управлять любой боевой техникой. Оказавшись среди волжских моряков, я убедился, что такими же умелыми воинами здесь были и другие старшины и матросы. По всему выходило, корабельному радисту тоже мало знать лишь свое дело.
— Моряк должен быть воином широкого профиля, — говорил мой новый командир. — Без глубоких разносторонних знаний даже самые лучшие помыслы могут принести не столько пользу, сколько вред.