Юнги с Урала

Кто-то заметил, что я «оморячиваюсь» и пора сачислить меня в штат части в качестве юнги... Я тут же согласился, хотя, кто такие юнги, какими они должны быть, толком не знал. Но уже стал мечтать о морской службе, походах, штормах, боевых подвигах.

— Батя у нас человек что надо — справедливый, добрый, согласится. Будь спок! — заверил меня кок.

Работа на кухне совмещалась с прохождением «уроков политграмоты». Об этом заботился мой новый шеф Гурьев. Вообще-то специалистов по приготовлению пищи, какие бывают в столовых и ресторанах, на малых кораблях нет. Завтраки, обеды и ужины моряки готовят сами. Старшина 1-й статьи Гурьев хозяином кухонного котла стал по иоле случая. По всему чувствовалось, что от работы этой он не в восторге, но дело свое знал, выполнял его добросовестно. И меня тому же учил.

— Как ты картошку чистишь? — нарочито с грого спрашивал он меня. И тут же, взяв нож, понизив голос, доброжелательно объяснял: —Надо вот так. Берешь картошку в левую руку. Немножко надрезаешь. Затем, не отрывая лезвия ножа, тонко срезая кожицу, крутишь вокруг своей оси. Пенял?

Как все ловко у него получается! Не картофельные очистки, а настоящие гирлянды.

Мои же руки двигались медленно, неуклюже.

— Ничего, научишься, — успокаивал Яша.

Понаблюдав минуту-другую за моей работой и убедившись, что объяснение и личный пример дают Необходимые результаты, Гурьев, не отрываясь от своих дел, брался за разъяснение очередного «урока политграмоты». Благодаря Яше я в считанные дни довольно сносно уяснил коварные планы фашизма по захвату нашей Роди-ньк покорению, а частично и истреблению советских народов, причины нашего временного отступления...

— А вот отсюда, с Волги, будь спок, мы никуда не уйдем! — уверенно заявлял мой учитель.

«Будь спок!» звучало с такой уверенностью, будто все зависело только от одного его, Гурьева. А он-то уж знает, что говорит.

— «Будет и на нашей улице праздник!»—сказал Сталин. Точно будет! В это не только я, все мы верим. — говорил старшина. — Здесь, на Волге, он и начнется. И будет до тех пор, пока поганых фашистов с нашей земли не выметем.

Заметив, что картошка вычищена и я сижу без дела, ок тут же отдавал очередное приказание:

— А теперь на Волгу! Картошку мыть будем.

Стоило мне уЕидеть необъятные просторы этой реки,

как на память тут же приходили стихи:

О Волга!., колыбель моя!

Любил ли кто тебя, как я?

Вода тянула меня к себе всегда. На моей родине, в Юрлинском районе, любил небольшую речку Лопву, на которой со своими друзьями, деревенскими мальчишками, целыми днями ловил удочкой ершей, пескарей да уклеек. В Очере по душе пришелся пруд. Не пруд, а прелесть : на обширной водной глади — остров, на острове — стадион, а вокруг — полно ягод, особенно черники. Лоп-ва — узенькая, мелководная. Даже лодки и те на ней были редкостью. На Очерском пруду лодок множество, хаживали и под парусами. А здесь то с одного конца реки, то с другого то и дело появляются настоящие речные корабли. Волга безбрежна, трудолюбива, несет на себе многотонные грузы. Днем и ночью на ней перекликаются гудками пассажирские колесные пароходы и работяги-буксиры. Вода обещала открыть мне что-то необычное, неповторимое. Я видел себя уже настоящим военным моряком, защищающим Родину от врагов.

А пока... Пока я любил и эту команду.

Ходили на реку мы вместе. Помыв начищенную картошку, обычно купались, а иногда, когда позволяло время, и загорали. Правда, недолго.

Сам Гурьев от загара был уже черек, мне же разрешал полежать на песке лишь несколько минут.

— Загорать надо умеючи, а то вместо пользы и вред для здоровья схлопотать можно, — пояснял он. — Смотри, солнышко как печет, сгоришь.

Волжские просторы под лучами солнца сверкали живым серебром. Откуда-то с высоты доносится глухое протяжное урчание. Оно все слышнее и слышнее. Вот на светлую воду падает тень, она растет. Вдоль реки, ревя, проносится бомбардировщик с черными крестами на крыльях.

Из «уроков политграмоты», преподанных моим шефом, я знал, что фронт пока не рядом, но гитлеровское командование свою авиацию бросает далеко на восток, к Волге. Фашисты пытаются парализовать движение по великому водному пути, ведь по нему идут караваны с грузами для войск Сталинградского фронта, сдерживающих на дальних подступах к городу натиск множества немецких, итальянских и румынских дивизий.

— Вот и до нас добрались, -— задумчиво говорит Гурьев. — Не иначе, как быть большой драке. Ну, да ничего, мы ведь не одни.

Я уже знал, что еще осенью 41-го года Государственный комитет обороны издал приказ о создании Волжской военной флотилии. Гитлеровцы лишь мечтали о захвате Сталинграда, а моряки молодой флотилии уже готовились к отражению их вторжения на суше и в воздухе, противоминной защите судоходства на Волге.

Самолет с черными крестами на крыльях рыщет над рекой. Время от времени поливает берега пулеметными очередями.

— Наугад бьет, — со знанием дела заверяет кок.

Видно, так оно и есть, потому что на берегах никого не видно, и никто немцу огнем не отвечает.

Мы тоже стараемся на глаза не попадать. Забрались в кусты. Даже бачок с картошкой и тот спрятали.

— Они даже по женщинам и детям, гады, бьют, — говорит старшина. — Хуже всяких варваров.

Из-за берегового поворота показался маленький буксир серой военной окраски. За ним тянутся две большие баржи.

Бомбардировщик описывает над рекой широкий круг и, как бы не спеша, заходит на караван сзади. Немецкий пилот чувствует себя совершенно спокойно: здесь, вдали от фронта, вряд ли есть основания опасаться наших зениток или авиации.

Снижаясь, воздушный хищник устремляется на караван. Еще минута — и на баржи обрушатся бомбы. Но вдруг перед самым носом машины в воздухе вспыхивают дымчато-огнистые клубки разрывов. Откуда-то снизу огненной сверкающей строчкой летят трассирующие пули. Бомбардировщик рывком, как ошпаренный, бросается в сторону. Около барж, неизвестно откуда взявшиеся, мчатся, оставляя за собой пенистые следы, два небольших военных корабля.

— Наши бронекатера, — с гордостью говорит Гурьев.

Замолк, тревожный гул улетевшего восвояси немецкого самолета. Караваи продолжает путь. Деловито шлепая плицами колес, тянет баржи пароходик. Два бронекатера — охрана каравана — замедляют движение и на ходу пришвартовываются к баржам.

— Основная наша работа — сопровождение караванов, — поясняет кок. — Оставайся у нас. Моряком будешь. Служба нужная, почетная, людьми уважаемая. Можешь стать рулевым, сигнальщиком, комендором или как я, радистом...

Сердце мое охватила неописуемая радость. Пробыв

несколько дней в кругу краснофлотцев, мне и самому захотелось стать моряком.

— Наш Лысенко — командир, будь спок, что надо. Просись на корабль юнгой, — учил меня кок. — А я тебя радистом сделаю. Лады?

Стать флотским радистом было теперь моей мечтой. Гурьев нс раз подил меня в радиорубку своего ремонтируемого катера. Она мала, тесна. Вдвоем мы в нее едва втискивались. Радист включал приспособленный для тренировок, сделанный его же руками, зуммер, надевал на меня наушники и начинал стучать на ключе. Точки и тире, словно кем-то брошенный в уши горох, летели с непостижимой скоростью. Я пробовал их сосчитать. Не получалось. Тогда Гурьев начинал давать каждую букву в замедленном темпе. Результат почти тот лее.

— А ты их не считай, а запоминай, — советовал радист. — Как мелодию песни.

Когда Яша был занят, такие же уроки со мной, по его просьбе, проводили его друзья — радисты Чернышев и Решетняк.

Совместными усилиями они научили меня правильно держать ключ, давать «строчку» точек, «строчку» тире, соединять их вместе.

— Точка и тире — буква «а», точка два тире— «в»...

Получал задания на дом. Одним из них, помню, было

выучить азбуку Морзе, переписанную из какого-то учебника на отдельный листок бумаги. Этот листок я постоянно носил с собой вместе со справкой из детдома.