Страница 17 из 100
Сэр Хорейс Мэлори настолько углубился в рукопись Дайкстона, что не сразу услышал, как звонит телефон. После второго звонка банкир недовольно буркнул, снял трубку и резко заметил секретарше, миссис Фробишер, чтобы она его ни с кем не соединяла.
– Но это человек из Оксфорда, – сказала она. – Вы ведь с таким нетерпением...
– Хорошо. Соедините. Как его зовут?
– Доктор Феликс Астон.
Голос в трубке был молодым и довольно нахальным. Мэлори едва удержался, чтобы не спросить, уж не одет ли доктор Астон в джинсы.
– Вы, кажется, специалист по русской революции?
– Глуп тот, кто считает себя специалистом по чему бы то ни было, сэр Хорейс, – жизнерадостно ответил ученый. – Я занимаюсь этой темой несколько лет. Написал книгу.
– Имя «Яковлев» для вас что-нибудь значит? – спросил Мэлори.
Пауза. Потом:
– Да, если речь идет о Василии Яковлеве. Комиссаре.
– Да, это тот самый. Расскажите мне о нем.
– Ну, это, собственно, произошло уже после революции. Яковлев – это человек, увезший с собой царя и все драгоценности, а потом бесследно исчезнувший.
– Драгоценности? – медленно повторил Мэлори.
– Чуть ли не целый поезд, – жизнерадостно подтвердил Астон. – Жутко загадочная фигура этот комиссар Яковлев. А что, обнаружили про него что-нибудь интересненькое?
– Как, простите? – переспросил Мэлори, чувствуя, что надо проявлять максимум осторожности. – О, нет-нет, ничего подобного. Очень сожалею, что понапрасну вас потревожил. Однако весьма благодарен. Весьма.
Он положил трубку и нажал кнопку интеркома, соединявшего его с Пилгримом.
– Лоренс, вы один?
– У меня только Грейвс.
– Что ж, это ему тоже будет интересно. Наш Дайкстон, оказывается, похитил все сокровища Романовых.
– Что значит «все»? – спросил Пилгрим.
– Целый поезд, – пояснил Мэлори и отсоединился.
"Пока царская семья проводила свой совет, я не бездействовал. Мой верный гусар Кознов отправился разыскивать по городу самые вместительные кошевы, а заодно и лошадей к ним.
– А если хозяева не будут меня слушать? – спросил Кознов. – Как поступать?
– Думаю, что угрозы расстрела будет достаточно, – резко сказал я. – А если кто-то все равно будет упрямиться, ведите его ко мне.
Упрямиться никто не стал. Желающих поспорить с московским комиссаром не нашлось. Постепенно двор губернаторского дома стал наполняться санями и повозками самых разнообразных видов. Я послал за Кобылинским, который участвовал в семейном совете, и велел ему укладывать имущество царя в повозки. Те, кто остается в Тобольске, должны довольствоваться лишь самым необходимым.
Меня без конца отрывали от дела, причем особенно усердствовал несносный Рузский. В очередной раз он подошел ко мне со зловещей ухмылкой и сказал:
– Я слышал, вы забираете его отсюда. – Выражение лица Рузского меня удивило – он казался весьма довольным собой. – Если не ошибаюсь, в Москву?
Депутат Уральского Совета был весьма нетрезв.
Я сказал, что ожидаю дальнейших приказов из столицы, от Центрального Исполнительного Комитета.
Рузский снова осклабился.
– Путь в Москву лежит через Екатеринбург, – заметил он, повернулся и был таков.
Это была его обычная манера: нанести удар и тут же ретироваться. Глядя в спину Рузскому, я подумал, что с удовольствием всадил бы в негодяя пулю.
Вновь он появился, когда стемнело и в комнате горели свечи. Рузский возник передо мной с бутылкой в руках и заявил:
– Не забудь оставить место для меня.
– Что это значит?
– А то. Я еду с вами в Тюмень. И дальше. Гражданин Романов, – слово «гражданин» Рузский подчеркнул, – принадлежит нам, и мы его так не выпустим.
– Кому это «нам»?
– Сам знаешь. Уральскому Совету.
– Я не позволю...
Он прервал меня, стукнув кулаком по столу:
– Попробуй-ка мне помешать. Если я не еду, то и Николай тоже.
– У тебя нет никаких полномочий, – сказал я, на что Рузский только рассмеялся.
– Полномочий? Ты имеешь в виду клочок бумажки из Москвы? Слушай меня, Яковлев. Мы отпускаем тебя вместе с Николаем, делая Москве одолжение! Причем не из-за твоей грозной бумажки или смазливой мордашки. Нет, приятель. Если я возьму и пристрелю Николая прямо здесь и сейчас – а я сделал бы это с удовольствием, уж можешь мне поверить, – в Екатеринбурге меня встретили бы как героя! Так что скажи спасибо.
– Ну что ж, – пожал я плечами. – Мне, собственно, все равно. Хочешь – поезжай с нами, хоть я и не понимаю, товарищ, чего это ты так бесишься.
– А мне не нравится, как ты себя ведешь, – отрезал Рузский. – Смотри, как бы я не усомнился в твоей преданности делу революции.
После этой реплики, как обычно, Рузский удалился.
Мы ужинали с Кобылинским вдвоем. Полковник очень устал. Целый день он был занят сборами в дорогу. Тем не менее он почти ничего не ел, то и дело встревоженно поглядывая на меня. В конце концов я не выдержал и сказал:
– Я верю, что с ними все будет в порядке.
На глазах Кобылинского выступили слезы. Он смахнул их рукавом и печально сказал:
– Всю жизнь я служил отечеству и императору, а теперь моя служба окончена.
– Вы можете служить тем, кто остается здесь. Уже решено, кто задержится в Тобольске?
Семейный совет решил, что здесь пока останется юный Алексей, бывший цесаревич, чье право на престолонаследие было аннулировано год назад, сразу же после отречения Николая. Таким образом, в Тобольске оставался не наследник престола а просто больной мальчик тринадцати лет. Ухаживать за ним будут три сестры – Анастасия, Татьяна и Ольга. С Николаем в Тюмень отправятся бывшая царица Александра и третья дочь Мария, девятнадцати лет.
– А что будет, когда мальчик поправится? – спросил Кобылинский. – Вы вернетесь за ним?
– Если смогу.
Большего обещать я не имел права, но промолчать тоже не мог. Горестное положение императорской семьи угнетало меня все больше и больше. Я пообещал себе, что постараюсь сопровождать их вплоть до самого последнего момента, когда состоится обмен: Захаров получит свою бумагу и царскую семью, а Россия – средства для продолжения войны.
– Тогда, может быть, вы не откажете в любезности отправиться вместе со мной к великим княжнам – прошу прощения, к дочерям Романова – и успокоить их, пообещать, что семья воссоединится, – попросил Кобылинский.
У меня не было инструкций на этот счет, но я с радостью согласился. Всегда лучше, если у людей остается надежда. Я отправился следом за Кобылинским на второй этаж, в гостиную, где собралась вся царская семья, чтобы немного отдохнуть перед отбытием. В комнате чувствовалось напряжение, но в то же время я сразу ощутил сильные узы любви, связывавшие всех этих людей. Кровать мальчика тоже перенесли в гостиную, и он сидел, откинувшись на высокие подушки. Вокруг расположились его сестры. Я заметил, что девушки улыбались ребенку, нежно держа его за руки.
Увидев меня, Николай поднялся и в знак приветствия снова склонил голову. Он был одет очень просто – в гимнастерку, подпоясанную ремнем. В кругу семьи он держался еще скромнее, чем обычно.
Обсуждать, собственно, было нечего, да я и не хотел мешать родителям прощаться с детьми. Поэтому я лишь спросил, кто едет, а кто остается, и царь мне ответил.
Я решил, что пора передать письмо. Лучше сделать это сейчас, да и мне будет спокойнее, если письмо будет не у меня, а у императора – меньше подозрений.
– Ваше величество, могу ли я поговорить с вами наедине? – спросил я и отошел к окну, доставая из-за пазухи конверт.
Император заколебался, однако последовал за мной.
– В чем дело?
Я протянул ему письмо.
– Прочтите это, государь. Насколько я понимаю, вы должны это подписать.
– Что такое?
Николай не спешил взять конверт и смотрел не на него, а мне в глаза.
Я покачал головой:
– Я всего лишь посланец, не более. Однако из моих инструкций следует, что это непосредственно связано с вашим освобождением.
Лишь после этого царь взял конверт и положил его на маленький столик.
– Благодарю.
Я повернулся, чтобы уйти, и увидел, что путь мне преграждает одна из великих княжон. Я был настолько поглощен наблюдением за Николаем, что почти не обратил внимания ни на девушек, ни на Алексея. Однако, раз взглянув на это девичье лицо, я уже не мог отвести от него глаз.
– Я – Мария, – сказала княжна. – Я поеду с вами, комиссар.
Я отдал честь.
Она была очень бледна, глаза большие и темные. Лицо ее поражало правильностью черт и красотой. Мария была довольно высока, стройна. Я так и вижу ее сейчас перед собой как наяву: вот она стоит между мной и дверью, глядя на меня спокойным и мужественным взором.
– Вы можете ответить на вопрос, который занимает нас всех в первую очередь? – спросила она.
– Не знаю, но попытаюсь, – ответил я.
– Нашу семью разделяют впервые. Правда ли, что в скором времени мы воссоединимся вновь?
Как я уже говорил, легче жить с надеждой, чем в отчаянии. Поэтому я сказал:
– Да, таковы наши намерения.
Мне и в самом деле казалось невозможным, что Николая освободят, а его дочерей оставят в заточении.
Мария тут же освободила мне дорогу.
– Спасибо за обнадеживающие слова.
Я снова отдал ей честь и вышел. Пока я спускался по лестнице, мысли мои были всецело заняты этой девушкой. Иной раз нам приходится в жизни встретить человека, который разительным образом выделяется из людской массы. Именно такой и была Мария – я сразу это понял, невзирая на всю мимолетность нашей встречи.
Внизу меня ждал Рузский.
– Ну что еще? – спросил я.
Рузский по-прежнему ухмылялся. С каким наслаждением я стер бы с его физиономии эту мерзкую гримасу!
– Я одолжил вашего коня, – заявил Рузский и выдержал паузу, явно ожидая, что я накинусь на него с расспросами.
Однако я молчал, и он был вынужден продолжить сам:
– Отправляю посыльного в Екатеринбург. Членам Совета будет интересно узнать о вашей затее.
– Путь неблизкий, – заметил я.
И в самом деле, всаднику пришлось бы проскакать четыреста миль!
– Из Тюмени он поедет поездом, – улыбнулся Рузский. – Как и вы.
– Очень хорошо, – со спокойным видом ответил я, хотя внутренне весь клокотал – замысел этого мерзавца был мне совершенно ясен. После того как я посажу императорское семейство на поезд в Тюмени и мы тронемся по направлению к Москве, нам придется ехать через Екатеринбург. Янкель Свердлов предупредил меня, чего можно ожидать от представителей Советской власти в этом городе. Рузский своим поведением подтвердил мнение председателя ВЦИК. Этот тип явно замышлял что-то недоброе. Следовало обдумать ситуацию как можно обстоятельнее, но у меня не было на это времени – слишком много навалилось дел. Расторопный Кознов и его люди делали все, что могли, однако организовать целый караван из саней и кошев – дело непростое, поэтому вокруг губернаторского дома царил настоящий хаос. Понадобилось немало усилий, чтобы упорядочить сборы. Тем не менее к трем часам ночи поклажа была погружена в сани, и я наконец мог сообщить царю и его домашним, что пришло время трогаться в путь. Они собрались в зале; бывшая царица и Мария, одетые в меха, и Николай в коротком полушубке.
Поняв, что настал час расставания, они попрощались и поцеловали тех, кто оставался в Тобольске. Потом все мы вышли наружу, где вовсю разыгралась снежная метель. Никто из членов императорской фамилии не плакал.
– Комиссар? – раздался сзади женский голос. Я обернулся. – Я поеду со своим мужем.
Я отдал бывшей императрице честь:
– Сожалею, но это невозможно. С ним должен ехать я. Вы же поедете в кошеве с вашей дочерью.
Императрица, кажется, хотела запротестовать, но вмешалась Мария:
– Пойдемте, мама, все уже устроено. Комиссар не может оставить отца без присмотра!
Императрица была по происхождению немкой, и я увидел в ее лице черты чисто тевтонского упрямства, однако влияние дочери было велико, и царица безропотно уселась в отведенные ей сани.
Мы были готовы трогаться в путь. Однако меня тревожило, что Николай Романов так легко одет, невзирая на сильный мороз. Я послал еще за одним полушубком.
– Я всегда в этом хожу, не беспокойтесь, – сказал царь.
На это я заявил, что вопрос не обсуждается. Я должен доставить Николая Романова в Тюмень живым. Николай усмехнулся и заметил, что подобное намерение его радует.
Таким образом, в четыре часа утра, после еще нескольких досадных задержек – то порвется сбруя, то сломается санный полоз, – мы отправились в дорогу. До Тюмени и железной дороги предстояло преодолеть сто тридцать миль. Караван двигался быстро. Нельзя было терять времени – тем более что посланец Рузского опередил нас и успеет предупредить екатеринбургские власти.
Несмотря на весну, снег валил вовсю, а днем ударила оттепель, и дорога раскисла. Продвижение стало более медленным. Не стану описывать тяготы пути, скажу лишь, что мы не теряли ни единой минуты. По дороге нас ждали конные подставы, и, как я и рассчитывал, дорога заняла ровно сутки.
Все это время я почти не разговаривал с Николаем. Может показаться странным, что двое людей, оказавшихся, хоть и вынужденно, в столь тесном соседстве, не обмолвились почти ни единым словом, но так оно и было. Сани, скачущие по снежной степи, не самое лучшее место для обмена светскими любезностями. И все же молчание иногда нарушалось. Один раз Николай спросил:
– Какова истинная цель переезда?
Момент показался мне удачным, чтобы спросить о документе Захарова.
Царь улыбнулся:
– Кажется, требуется моя подпись. Ее хотели получить от меня и в марте, в Брест-Литовске. Большевики отдали немцам почти все и хотели, чтобы я санкционировал этот позор. Очевидно, чтобы впоследствии свалить всю вину на меня. Разумеется, я отказался. – Николай взглянул на меня. – Что же до вашего документа, то здесь требуется поразмыслить. Вы дадите мне несколько часов?
Я кивнул:
– Ну конечно.
В конце концов мы оказались в Тюмени. Люди и лошади совсем выбились из сил, но зато обошлось без травм и обморожений.
Больше всего меня интересовал вопрос, исполнены ли указания, которые я заранее оставил у железнодорожного начальства. Я прямиком отправился к вокзалу и с удовлетворением отметил, что все сделано в наилучшем виде. У перрона стоял поезд, выделенный мне по приказу Свердлова. Более того, паровоз уже вовсю пыхтел, готовый к отправлению. Погрузка заняла не много времени. Я поручил Кознову следить за переносом багажа из саней в два товарных вагона, а сам отправился к начальнику вокзала, чтобы сообщить ему: поезд будет отправлен лишь после того, как я получу из Москвы новые инструкции. Затем я пошел в комнату телеграфиста, прихватив с собой одного из козновских солдат, который, к счастью, умел обращаться с аппаратом. Я говорю «к счастью», потому что вид местного телеграфиста мне совсем не понравился. Это был юркий человечек с бегающими глазками. Я приказал ему выйти из комнаты и занялся составлением телеграммы Свердлову.
Телеграмма получилась длинной, ибо мне было о чем доложить. Я сообщал председателю ВЦИК не только о нашем прибытии в Тюмень, но и о том, что Екатеринбургский Совет вот-вот узнает о переезде бывшего царя из Тобольска. Можно ожидать любых неприятностей. Мне был нужен хороший совет. И поддержка, если Свердлов сумеет ее оказать.
Большую часть дня и половину ночи я прождал ответа из Москвы. Когда телеграмма пришла, ее содержание меня не порадовало. Как я и думал, Свердлов приказывал мне немедленно доставить моих подопечных в Москву. Однако было ясно, что воля Москвы для Екатеринбурга ничего не значит – Свердлов велел мне двигаться долгим кружным путем, чтобы объехать мятежный город. Москва находилась на западе, но железная дорога проходила через Екатеринбург, поэтому мне предписывалось двигаться на восток, к Омску. В Омске Транссибирская магистраль разветвлялась, и южная ее ветвь обходила Екатеринбург, в конце концов тоже сворачивая к Москве.
Я сидел в жарко натопленной комнате телеграфа, курил и обдумывал ситуацию. Возможно, Свердлову в его московском кабинете план казался удачным: раз екатеринбуржцы опасны, город нужно объехать стороной. Но как мне одурачить Рузского который не отстает от меня ни на шаг и уж как-нибудь сумеет отличить восточное направление от западного?
Может быть, убить его? Я всерьез размышлял над этим. Прошло много лет, но не было ни единого дня в моей жизни, когда бы я не сожалел, что не осуществил это свое намерение. Однако в тот день, когда я находился на тюменском вокзале, невозможно было предвидеть грядущие события. Мне же хотелось по возможности избежать кровопролития. Если Рузский умрет, серьезных последствий не избежать, думал я. Этот человек слишком заметен.
Поэтому я разработал хитроумный план. Я знал, что Рузский пьяница. Если суметь его как следует напоить...
Я приказал открыть вокзальный буфет и купил там две бутылки спиртного – лимонной настойки и сливянки. Обе бутылки исчезли в глубоких карманах моей гвардейской шинели. Затем я отправился к поезду, стоявшему на запасном пути, и вошел в спальный вагон, исполнявший функцию моего штаба. Бутылки я спрятал под умывальник и отправился разыскивать Рузского. Задача оказалась несложной. Депутат дежурил в тамбуре вагона, в котором расположился Николай с женой и дочерью. У ног Рузского валялась пустая бутылка.
– Ну что, получил свои приказы? – нетрезвым голосом спросил Рузский.
– Ох уж эта Москва, – пожал я плечами и потянулся. – Господи, как же я устал! – Я взглянул на бутылку. – Пустая?
– Пустая, – ответил он.
– Я бы выпил. А ты? У меня там есть кое-какой запас, – сказал я.
Рузский взглянул на меня с некоторым удивлением, как бы спрашивая: «Чего это ты вдруг решил со мной пить?» Однако он был уже сильно пьян, а потому последовал за мной без дальнейших разговоров.
Сливянку я отдал ему – меня от нее тошнит. Лимонная настойка куда чище, да и меньше дурманит мозги. Я знал это с детских лет, когда втихомолку прикладывался к бутылке, стоявшей в баре у отца. Рузский уселся на постель, держа в одной руке бутылку, а в другой стакан. Мы быстренько выпили сначала за Россию, потом за Маркса, потом за революцию, и после этого екатеринбургский депутат, и до того достаточно хмельной, стал клевать носом. Когда он совсем скис, я уложил его на постель. Он немедленно захрапел, а я погасил свет и вышел в коридор. Первым делом я отправился на паровоз и отдал машинисту соответствующие указания. Мы вместе спустились к путям, чтобы перевести стрелку.
Несколько минут спустя залитый огнями поезд выехал с вокзала в сторону Екатеринбурга.
Должно быть, вас, читающего эти строки, это ставит в недоумение. Почему в Екатеринбург? Ведь он собирался ехать в противоположном направлении, думаете вы. Все так.
Когда поезд проехал несколько миль, паровоз остановился. Я прошел по всему составу, гася повсюду свет. Теперь вы понимаете? Обратно к Тюмени двинулся совершенно темный поезд. Мы ехали на небольшой скорости, ибо я надеялся, что случайные наблюдатели на тюменском вокзале примут наш поезд за обычный. Когда состав поравнялся с вокзалом, я затаил дыхание. Все было тихо, и мы миновали опасный участок без проблем. Когда. Тюмень осталась позади, я вздохнул с облегчением. Теперь предстояло преодолеть триста миль до Омска, а затем совершить относительно безопасное путешествие по южной ветви к Москве. Екатеринбургская угроза осталась позади – во всяком случае, так я считал.
Хоть я и очень устал, но внутренне торжествовал, чувствуя, что теперь моя миссия движется к благополучному исходу. Я улегся в постель и, как полный идиот, считал цыплят, пока не уснул. Во сне меня благодарил и поздравлял его величество король. Откуда мне было знать, что построенный мной карточный домик вот-вот рассыплется?
Казалось, что все устроилось наилучшим образом. Утром я проснулся, умылся и отправился в плацкартный вагон, где ехал царь с семьей. Меня встретили довольно дружелюбно.
Николай весело поздоровался со мной и спросил:
– Мы едем в Омск?
Я кивнул:
– Так, конечно, дольше добираться до Москвы, но зато...
– Значит, все-таки в Москву?
– Да. Ночью я получил приказ.
– Хорошо.
Как и я, Николай был полон оптимизма. Как и мой, его оптимизм был необоснован. Мы оба жили в мире грез.
– Как с документом, государь? – тихо спросил я. – Было ли у вас время для того, чтобы...
Николай взглянул на меня как-то по-новому, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я терпеливо ждал. В конце концов он с серьезным видом сказал:
– Я подписал.
– Хорошо, – улыбнулся я. – Могу ли я?..
Николай не сводил с меня глаз.
– Но документа здесь нет.
Я нахмурился.
– Как нет? А где же он?
– В Тобольске. Я подписал его еще перед отъездом.
– Но вчера в санях вы говорили, что вам понадобится время на обдумывание, – напомнил я.
Царь кивнул:
– Сожалею, но я счел необходимым прибегнуть к обману.
Я почувствовал, как во мне закипает гнев, но сдержался.
– Но зачем, государь? Какая в этом была необходимость? Документ – важнейшее условие вашего освобождения.
Он положил руку мне на плечо.
– Комиссар, у меня не было намерения отвечать на вашу корректность неблагодарностью. Но я обязан сохранить семью. Письмо осталось у моего сына. Когда Алексей присоединится к нам, вы получите свой документ.
Я мысленно выругался. Впрочем, поступок царя был вполне понятен – я ведь обещал, что семья в конце концов воссоединится. Более того, я говорил, что сам вернусь в Тобольск за Алексеем и великими княжнами. Надо же, какая незадача!
– Есть еще одно дело, государь, которое я должен с вами обсудить, – сказал я.
Я отошел в дальний угол вагона, и Николай, немного помедлив, последовал за мной. Я достал из кармана второе письмо и протянул императору. Николай вопросительно взглянул на меня, развернул конверт и удивленно поднял брови.
– Это ведь подпись моего кузена, комиссар?
Я ответил по-английски, зная, что этим языком Николай владеет в совершенстве:
– Это всего лишь письмо, которое Гиббс, гувернер ваших детей, написал одной женщине в Англию.
– Я вижу это. Но почему тут стоит подпись моего кузена Георга?
– Чтобы вы поверили мне, государь.
– Не понимаю.
– Государь, я не советский комиссар.
– А кто же вы тогда? И вообще, что происходит? – На лице Николая отразилось беспокойство. – Куда мы едем?
– Меня зовут Дайкстон, государь. Я офицер Королевского флота, посланный в Россию вашим венценосным кузеном, чтобы обеспечить безопасный переезд царской фамилии в Англию.
– Слава Богу, – произнес Николай. – А ведь мне говорили, что в Британию мне путь закрыт.
– Только никому не говорите, – попросил я. – Мне предстоит и дальше играть свою роль.
Я оставил императора и вернулся в спальный вагон, собираясь переодеться. Однако не успел я войти в купе, как меня ждал весьма неприятный сюрприз.
Рузский сидел на постели – небритый, с папиросой во рту и налитыми кровью глазами, однако на лице его блуждала всегдашняя ухмылка. Но меня поразил вовсе не его внешний вид – к нему-то я уже успел привыкнуть. Дело в том, что Рузский скрипуче рассмеялся и сказал:
– Ты самозванец? Яковлев! Теперь я точно это знаю.
Я бросил на него высокомерный взгляд, отчего он расхохотался еще пуще.
– Разве вам не говорили, чтобы вы вошли в контакт с неким человеком? – спросил он.
– Меня прислали сюда за Романовыми, и вам это известно, – отрезал я.
Рузский нетерпеливо отмахнулся.
– Нет-нет, я имею в виду инструкции, полученные вами в Лондоне.
У меня отвисла челюсть, а Рузский так и покатился со смеху.
– Ну как, удивил я вас?
– Кто вы?
Рузский насмешливо отсалютовал:
– Анри Бронар, к вашим услугам.
– Анри? Вы что, француз?
– Так точно, мсье.
– Что же вы здесь делаете, посреди Сибири?
– О, я выполняю различные задания. Сейчас, например, я намерен оказать вам помощь, ибо вы в ней будете нуждаться.
Я захлопал глазами:
– Ничего не понимаю. Вы же член Уральского Совета?
Рузский усмехнулся, и эта усмешка была еще хуже, чем отвратительная ухмылка, к которой я уже успел привыкнуть. В чертах лица этого человека читалась надменность, а также явное удовольствие от притворства, которым он столь искусно владел.
– Это было нетрудно. Надо быть лишь самым крикливым из всех.
– Но вы ведь отправили посыльного в Екатеринбург!
– Это пришло в голову не мне, а я лишь настоял на том, чтобы посыльный поехал на вашей лошади. Остальным это очень понравилось.
– Послушайте, Рузский, Бронар или как вас там, вы идиот! – вскипел я. – Вы разворошили весь муравейник!
– Какая разница – ведь мы едем в Омск, не правда ли? Ну как, подписал он?
Я снова потерял дар речи, а Бронар еще раз надменно усмехнулся.
– Так подписал он ваш документ или нет?
– На кого вы работаете? – вскинулся я.
Бронар потер пальцем кончик носа и ответил:
– Ни на кого. А точнее, на Анри Бронара. Так что, Николай подписал?
Я оставил его вопрос без ответа и вышел из купе. Он крикнул мне вслед:
– Главное – добейтесь его подписи!
Около полудня поезд вдруг замедлил ход и остановился, заскрежетав тормозами. Что-то стряслось. Я открыл окно, высунулся наружу и увидел, что у паровоза толпятся какие-то люди. Спрыгнув на насыпь, я побежал вперед.
Это были железнодорожные рабочие, человек восемь – десять.
– Что случилось? – спросил я у машиниста.
– Спросите у них, – ответил он, – говорят, дальше нельзя.
Я повторил свои вопрос, обращаясь к рабочим.
Железнодорожный путь был перегорожен наскоро сооруженной баррикадой из камней и бревен. Я в недоумении уставился на этот завал, чем немало развеселил рабочих. Определив по виду того, кто казался среди них за старшего, я сунул ему под нос свой мандат.
– А вы кто такие? – спросил я.
Он назвался, но я уже не помню, как его звали. В конце концов это не важно, важно то, что сделал этот человек! Он был руководителем Омского союза железнодорожников – нервный, изможденный мужчина с фанатично горящими глазами.
Он медленно прочитал мой мандат, потом нахмурился и взглянул на меня.
– Извините, товарищ, но поезд дальше не пойдет.
– Почему? Вы же видите, что мандат подписан Центральным Исполнительным Комитетом, лично товарищем Свердловым. Это распоряжение из самой Москвы!
Рабочий перебил меня. Он весь трясся.
– Мы должны уважать всех наших товарищей. Вы тут приезжаете со своими приказами. Мы привыкли, что все нами командуют. А товарищи из Уральского Совета не приказывают нам, а просят. Не большие шишки из Москвы, а наши братья пролетарии. Пожалуйста, просят они нас, не пропускайте этот поезд. Такая вот у них просьба. «Пожалуйста» – понятно? А ваша бумага угрожает нам расстрелом. Москва всегда ведет себя подобным образом. Товарищ комиссар, мы теперь живем в новом мире, где рабочие стоят друг за друга.
Я холодно окинул его взглядом.
– Значит, вы задерживаете поезд. И что дальше? Мы будем торчать тут среди снегов до скончания века?
– Нет, товарищ. Вы возвращаетесь назад, в Тюмень, а потом следуете до Екатеринбурга.
– Если я это сделаю, приказ Центрального Исполнительного Комитета будет нарушен и меня расстреляют.
Рабочий сказал, что его это очень беспокоит, но явно солгал. Я не мог ничего поделать ни с ним, ни с его людьми, а ведь у них не было никаких полномочий – просто кучка железнодорожников. В Омске наверняка есть люди, более разумные, чем екатеринбуржцы – те омичи, кого я видел в Тобольске, давали основание надеяться на это.
– Вы не возражаете, если я один съезжу в город? – спросил я.
– Сколько угодно.
Я отсоединил паровоз, и железнодорожники убрали свою баррикаду, чтобы локомотив мог проследовать до Омска. Стоя на подножке, я добрался до города и разыскал там трех членов местного Совета, включая секретаря. Битых два часа я спорил, угрожал, умолял, размахивая мандатом. Они стояли насмерть. Ни малейшей враждебности члены Совета не проявляли, во всяком случае ко мне. Зато их отношение к императорской фамилии не оставляло ни малейших сомнений. Членам Совета было наплевать на царя. Они считали, что Николай Кровавый сам навлек на себя свои несчастья. Позиция омичей была проста: если Екатеринбургский Совет настолько заинтересован в этом вопросе, что обратился в Омск с настоятельной просьбой, надо пойти навстречу екатеринбургским товарищам, иначе вся пролетарская солидарность гроша ломаного не стоит.
– Но они экстремисты! – воскликнул я. – Они убьют Романова!
– Они такие же рабочие, как мы, – ответили мне. – Теперь все решения принимаем мы сами.
Мне не удалось их переубедить. К моей личной проблеме члены Совета относились с сочувствием, они были вполне вежливы и даже любезны. Но непреклонны как скала. Поезд должен отправляться назад, на запад.
– Я должен телеграфировать в Москву.
– Конечно, конечно. Сообщите обо всем товарищу Свердлову. И передайте ему наши наилучшие пожелания. Передайте ему, что Омский Совет с каждым днем становится все более сильным и крепким, – сказал секретарь.
Я изложил все это в телеграмме, добавив в заключение:
«В связи с вышеизложенным возвращаюсь в Екатеринбург тчк Необходимо ваше срочное вмешательство тчк Яковлев».
После этого мне ничего не оставалось, как поворачивать вспять. На обратном пути я не торопил машиниста. Мне нужно было время, чтобы найти какой-то выход из капкана, расставленного обоими Советами. Надо было не допустить, чтобы мои подопечные попали в лапы к екатеринбуржцам. Кое-какие идеи у меня были. Можно, например, вернуться в Тобольск и попробовать отправиться на север по реке Обь, к Ледовитому океану.
Однако эта затея казалась трудновыполнимой. Я знал от Кобылинского, что пароходов в Тобольске нет. Очевидно, полковник и сам вынашивал подобные планы. Пароходы придут лишь после окончания ледохода. Это будет скоро, но недостаточно скоро.
Какие еще возможны варианты? Отправиться пешком? Увезти Романовых на юг? Пойти навстречу белым? Можно попытаться, но снежный покров еще довольно толст, а расстояние придется преодолеть немалое. Подобное предприятие было чревато не меньшими опасностями.
Вот вдали показалась баррикада, пора было принимать решение. И я решился. Московские вожди, Ленин, Троцкий, Свердлов, хотели оружия. Николай был платой за него. Они просто обязаны спасти царя! Неужели Ленин и Троцкий не сумеют справиться с кучкой полуграмотных рабочих и крестьян? Наверняка сумеют! Ради блага своей революции должны!
Главарь железнодорожников направился к паровозу, едва тот остановился.
– Ну как, товарищ комиссар?
– Что «как»? – кисло переспросил я.
– Куда же вы направитесь?
– В Екатеринбург.
Он удовлетворенно кивнул:
– Я так и думал. Теперь царь поступает так, как того хотим мы, верно, товарищ?
Я отвернулся от него, и железнодорожник, очевидно по привычке, произнес:
– Бог в помощь.
Я резко ответил ему, что в результате его самоуправных действий некоторые из нас наверняка отправятся прямиком к Господу.
До сих пор я мысленно называл Николая Романова «Николаем» или «бывшим царем». Теперь я стал думать о нем иначе – это был настоящий государь. Недостатков у него было множество, это несомненно, причем очень серьезных. Я хорошо знаю историю его царствования: Николай был слабоволен, во всем слушался жены, отличался инфантильностью, был недальновиден и не сумел понять, что самодержавие ведет к краху. Все это правда. Но я моряк и привык судить о человеке по его мужеству. В мужестве у царя недостатка не было.
Должно быть, он ждал меня в тамбуре. Подойдя к вагону, я увидел сквозь стекло знакомый силуэт. Царь стоял с сигаретой в руке и смотрел на меня серьезными, грустными глазами. Когда я приблизился, он бросил окурок на пол и раздавил его каблуком.
– Нас повернули назад?
Мне не пришлось отвечать – император прочел ответ по моему лицу. Он отрешенно улыбнулся.
– В Екатеринбург, не так ли?
– Да, – сказал я. – Я сообщил в Москву, в Центральный Комитет.
– Благодарю вас. – Николай слегка кивнул. – Прошу меня извинить, я должен сообщить эту новость членам семьи.
– Конечно, государь.
Дверь за ним закрылась, а я, сам не свой от ярости, отправился на поиски Рузского, чтобы сообщить ему о случившемся. К моему удивлению, он ничуть не обеспокоился.
– Не стоит волноваться из-за Екатеринбурга, – заявил Рузский и с хитрым видом почесал кончик носа.
Итак, мы отправились в обратный путь. Между Омском и Тюменью есть городок Куломзино – ничем не примечательное поселение, попавшее в мой отчет лишь потому, что поблизости от этой станции, которую мы миновали ночью, точнее милях в десяти к западу, мы вдруг услышали звуки стрельбы. Машинист нажал на тормоза, и поезд остановился так резко, что все чуть не попадали со своих мест. Вскочив на ноги, я распахнул окно и выглянул наружу. Поезд был со всех сторон окружен солдатами, многие размахивали саблями. Очевидно, на состав напал один из многочисленных отрядов, опустошавших зауральские земли.
Я так и застыл, высунувшись из окна. В это время ко мне подскакал какой-то офицер и ударом клинка пришпилил воротник моей шинели к обшивке вагона.
– Кто вы такие, черт подери?! – взревел я.
Офицер ухмыльнулся, чувствуя себя хозяином положения.
– Не так громко, приятель. Мы белоказаки, разве не видно?
– Кто у вас за старшего?
Ухмылка стала еще шире.
– Любишь задавать вопросы?
– Кто у вас командир?
Он расхохотался.
– Какая разница покойнику, кто у нас командир?
– Немедленно отведите меня к нему!
Мой голос и выражение лица, должно быть, подействовали – поведение офицера изменилось.
– Спускайтесь вниз, – приказал он.
Так я и поступил, после чего меня с обнаженной шашкой над головой отконвоировали к началу состава.
– Стойте здесь!
Я остановился. В десятке шагов от меня на белоснежной лошади сидел худощавый мужчина в папахе.
Мой конвоир обратился к нему:
– Ваше превосходительство!
Всадник обернулся.
– В чем дело?
– Могу ли я поговорить с вами наедине? – спросил я.
Предводитель громко расхохотался.
– Как так «наедине»? Да вокруг нас по меньшей мере тысяча свидетелей!
Я достал из кармана бумагу, карандаш и набросал несколько слов. Конвоир передал генералу мою записку. Прочитав, тот моментально соскочил с лошади и подошел ко мне.
– Николай Александрович здесь, в поезде? – недоверчиво спросил он.
Я кивнул:
– А также царица и великая княжна Мария.
– Господи Боже! – ахнул генерал и шлепнул себя по бедру. Надо сказать, что вид у него был весьма странный и мелодраматический: белоснежный конь, мохнатая папаха, размашистая жестикуляция.
– Ведь я когда-то присягал Николаю! Вот уж не думал, что придется вспоминать старую присягу! Где он? Отведите меня к нему!
Так я и сделал, все еще не зная, как зовут этого человека. Зато Николай узнал его сразу. Я постучал в дверь царского купе. Царь открыл, увидел нас и воскликнул:
– Генерал Дутов!
Дутов опустился на колено.
– Ваше величество! Я не верю своим глазам. Куда вы направляетесь?
– В Екатеринбург.
– Это невозможно! Там ваша жизнь будет в опасности! – вскричал Дутов. – Поедемте со мной. У меня достаточно людей, чтобы обеспечить вашу безопасность.
Людей у генерала и в самом деле было предостаточно. Если бы Николай отправился с ним в ту ночь, возможно, ему удалось бы спастись.
Но император отказался:
– Благодарю вас, генерал, но не могу.
– Господи Боже, но почему? Ведь в Екатеринбурге вам угрожает верная смерть, государь!
Рядом с громогласным Дутовым немногословный и спокойный Николай выглядел особенно величественно.
– В Тобольске остались мои дети, генерал. Я не могу их бросить.
– Но, государь, детям-то они ничего не сделают! – настаивал Дутов. – Другое дело – вы и императрица. Поедемте со мной!
Нет, Николай не соглашался. На прощанье он сказал Дутову:
– Когда моя семья воссоединится, я с удовольствием приму вашу помощь. Сейчас же, генерал, я ничего не могу поделать.
Вскоре Дутов со своими разбойниками исчез в ночи, даже не ограбив поезд. Ночь была темной, мы вновь остались одни на бескрайних просторах Сибири. От холода меня стал бить озноб, и я приказал машинисту трогаться дальше в путь. Я стоял в неосвещенном коридоре царского вагона, когда дверь одного из купе приоткрылась, и девичий голос удивленно воскликнул:
– Ой, комиссар Яковлев?
Я сразу узнал, кто это. Очень тихо она спросила:
– Могу я с вами поговорить?"