Комиссар Его Величества (сборник)

Фраза о табаке напомнила Хорейсу Мэлори, что его собственная сигара давно погасла. Сэр Хорейс тоже выругался – очень тихо, вполголоса. Он терпеть не мог расточительства, но зажигать потухшие сигары тоже не любил, поэтому раздраженно ткнул незадачливую «Ромео № 3» в большую серебряную пепельницу. Пепельница была напоминанием о победе его первого жеребца, Сэра Бэзила, на скачках в Ньюбери, много лет назад. Мэлори извлек из алюминиевого футляра еще одну сигару, зажег ее, минуту просидел с закрытыми глазами, чтобы дать им отдохнуть, и возобновил чтение.

"Не знаю, каким образом они предвосхитили мою проблему, но когда я открыл корзинку, на которой красовалась эмблема королевских поставщиков Фортрама и Мейсона, внутри оказался изрядный запас моих любимых сигарет «Нэви Кат», а также несколько коробков спичек. С огромным облегчением я закурил и развернул один из свертков, где нашел холодные цыплячьи ножки. Весьма аппетитно выглядели и две бутылки лучшего мозельского. Я решил, что сначала поужинаю, а о сложившейся ситуации буду думать потом.

Через двадцать минут, покончив с изысканным клубничным десертом (интересно, где они взяли свежую клубнику в марте?), я закурил еще одну сигарету и углубился в изучение выданных мне документов. В руках у меня оказался первый в моей жизни заграничный паспорт (напомню, что до начала первой мировой войны путешествующие англичане не нуждались в подобных глупостях). В паспорте была моя фотография. Интересно, откуда они ее взяли? Наверное, из Адмиралтейства, хоть, сколько мне помнится, я уже несколько лет не фотографировался, не считая случайных любительских снимков. Тем не менее фотокарточку они где-то нашли. «Мы, Артур Бальфур, министр иностранных дел в Кабинете Его Величества, сим свидетельствуем, что...» Вряд ли свидетельство Бальфура могло многого стоить в России, где охотились друг на друга белые, красные, чешские легионы, да еще и немецкие войска! Письма я отложил в сторону, поскольку, согласно инструкции, должен был вручить их нераспечатанными. Уже тогда мне казалось маловероятным, что эти бумажки могут спасти семью кузена Георга V. Но я рассудил, что жалкому капитан-лейтенанту не пристало умничать в столь важных государственных вопросах.

Я сосредоточился на бумаге, которую Захаров назвал «моим маршрутом». Ничего особенно неожиданного я там не обнаружил, за исключением разве что последней фразы: «В пути старайтесь не привлекать к себе внимания».

Потом я допил мозельское, разделся и лег спать.

Поезд прибыл в Терсо вечером следующего дня. Согласно инструкции, я явился в военно-транспортное управление, после чего был немедленно переправлен на катер, перевезший меня на противоположную сторону Пентлендского пролива. Бушевал шторм. Я плохо запомнил это короткое путешествие, большую часть которого провел у борта, изрыгая из себя цыплячьи ножки, клубнику, вино и прочие деликатесы. Маленькое суденышко тошнотворно зарывалось в волны, направляясь к Оркнейским островам.

К счастью, поездка заняла немногим более двух часов. На морской базе Скапа-Флоу я доложил о своем прибытии дежурному, который посадил меня на катер, принадлежавший самому адмиралу. Катер в два счета доставил меня на эсминец «Эрдейл», уже стоявший под парами. Меня отвели в каюту первого помощника, и стремительный, низко сидевший в воде эсминец поднял якорь.

На следующий день я вышел на берег в Бергене и сел на поезд, доставивший меня в Осло по одной из живописнейших железнодорожных магистралей планеты. Поездом же я попал в Стокгольм. В шведской столице у меня хватило времени лишь на хороший обед. В «Гранд-отеле» я устроил себе настоящий пир, справедливо полагая, что в следующий раз хорошо отобедать мне удастся нескоро. Паром доставил меня в Хельсинки. Настроение мое постепенно менялось. Я приближался к стране, которую горячо люблю с детских лет, стране с непостоянным, переменчивым нравом, которая в считанные мгновения способна от доброты и щедрости переходить к холодному и грубому насилию.

В Хельсинки я вновь сел на поезд. Теперь повсюду слышался характерный говор жителей балтийских земель и северной России. Трудно было поверить, что всего пару дней назад я наслаждался мозельским, цыплячьими ножками и отдельным вагоном-салоном. Теперь мне пришлось спать скрюченным в три погибели на деревянной полке. Пообедал я краюхой черного хлеба с ломтиком сыра и запил эту трапезу чаем без лимона из самовара. Когда я проснулся, поезд прибывал на Финляндский вокзал в Санкт-Петербурге. Однако оказалось, что слова «Санкт-Петербург» уже не существует. Я увидел написанное белой краской новое название города: «Петроград». Незнакомое название показалось мне символом этого непонятного мира, которым стала теперь для меня Россия.

Город жил суетливой жизнью, полной страха и смятения. Первым делом я отправился пешком (чтобы привлекать к себе поменьше внимания) в Смольный институт, который в прежние годы считался лучшим столичным заведением для девочек из благородных семей. После Октябрьской революции здесь находился штаб вновь созданного Совета Народных Комиссаров. На фоне его величественного, украшенного колоннадой фасада я увидел пулеметы и множество революционеров, выглядевших довольно свирепо, но явно чем-то недовольных.

Побеседовав с людьми, я понял причину всеобщего уныния. Дело в том, что большевистское правительство недавно перебралось в Москву, и Санкт-Петербург, колыбель большевистской революции, чувствовал себя покинутым. Надо сказать, что две российские столицы всегда недолюбливали друг друга. Троцкий задержатся в Санкт-Петербурге на две недели дольше остальных, но и он в конце концов уехал. Часовым Смольного было уже некого охранять. «Разве что нас самих», – кисло пожаловался мне один из них.

Меня эта весть, естественно, не обрадовала, ибо теперь я должен был отправляться в Москву. Я уже имел возможность убедиться в том, что поезда переполнены, а пропуск на проезд по железной дороге получить практически невозможно. В старые времена маленькая взятка моментально решила бы эту проблему, но я чувствовал, что попытка подкупа должностного лица может закончиться арестом, а то кое-чем и похуже.

Тут я вспомнил о британском посольстве и отправился туда со своим тяжелым чемоданом, сел на улице напротив и стал ждать, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Я хотел во что бы то ни стало избежать необходимости действовать по официальным каналам, раскрывая свое имя и суть полученного мной поручения. Тем не менее, помощь кого-нибудь из дипломатических сотрудников пришлась бы как нельзя более кстати.

Но никого из знакомых, во всяком случае относящихся к британскому персоналу, я не увидел. Вечерело, холод усиливался. В это время внезапно кто-то с силой хлопнул меня по спине, я вскочил, обернулся и увидел Ворожина. Рот его был широко разинут, лицо сияло радостью, руки разведены и готовы стиснуть меня в объятиях.

– Я не ошибся, это Дайкстон!

Я тоже засмеялся, обрадованный встречей со старым знакомцем.

– Василий Александрович!

Ворожин в течение долгих лет поставлял фураж в посольскую конюшню. Это был здоровенный жизнерадостный мужчина, по происхождению из казаков, отличный наездник.

– Что это вы сидите тут так печально на этой штуковине? – ткнул он ногой в мой чемоданище.

– А мне некуда идти.

– Как так? А эти? – презрительно указал он пальцем в сторону посольства. – Неужто они так заняты, что не могут вами заняться?

– Так оно и есть, – солгал я. – Мне нужно отправиться в Москву, а судя по всему...

Ворожин расхохотался.

– Что, задачка не из простых? Да, дружище, это действительно трудно. А что сейчас не трудно? – Он наклонил ко мне свою лохматую голову и, не переставая смеяться, прошептал: – И в то же время на свете нет ничего невозможного, а?

– Вы можете мне помочь?

Он подцепил чемодан своей огромной лапой и взял меня за руку.

– Выпьем, дружище. Поедим, поболтаем. А там будет видно!

Ему оставили лишь треть его прекрасного особняка, но и этого было вполне довольно, поскольку Ворожин жил один. Очень помогло то, что он считал себя моим должником, так как несколько лет назад, когда наш казак ездил в Англию, я свел его с знакомым тренером верховой езды из Ньюмаркета.

На тренера неизгладимое впечатление произвели прыжки, курбеты и всякие прочие казацкие фокусы в седле. Как и все теперь, после революции, Ворожин пребывал в ожидании. Лошади всегда были нужны и всегда будут нужны – так он считал. Надо только выждать, присмотреться и решить, как подороже продать свой опыт и мастерство новым хозяевам. Вот Ворожин и выжидал, а тем временем старался не терять старых друзей. Ужин у нас был скудный: хлеб, немного рыбы и кусок жесткой конины. («Старые лошади умирают, дружище, и тем самым дают нам возможность выжить. Так сказать, последняя услуга лошади человеку».) Мы разговаривали о старых временах, пили водку, и постепенно мои проблемы перестали казаться такими уж неразрешимыми. Во-первых, выяснилось, что один бывший вахмистр служит теперь на железнодорожном вокзале и распоряжается как раз пассажирскими перевозками.

– Утром мы сходим к нему, Дайкстон, дружище. Но сначала выпьем еще водочки и спать, годится?

Ворожин любил называть меня по фамилии, а также переделывать мое имя на русский лад, в результате чего я становился Генрихом Георгиевичем. Он был славный малый и хороший друг. Слово свое Ворожин сдержал, и на следующий день утром я уже ехал в московском поезде.

Но вечером того же дня, когда я стоял с чемоданом в руке у ворот Спасской башни, старины Ворожина со мной; к сожалению, не было. А жаль, ибо из туннеля прямо на меня глядело дуло пулемета. Где-то в вышине тренькали куранты. Когда-то они исполняли начало гимна «Боже, царя храни», теперь же с башни доносились мрачные звуки «Интернационала».

Итак, дуло пулемета было уставлено мне прямо в грудь, а пальцы часового лежали на гашетке. Часовых, собственно говоря, было несколько, и они осматривали меня весьма внимательно. Наконец чернобородый детина с яростным взглядом кивком головы велел мне приблизиться.

– По какому делу?

– У меня письмо к Ленину. 

– К товарищу Ленину. 

– Да-да, к товарищу Ленину.

– От кого?

– От старого друга.

Детина протянул руку:

– Давай сюда.

Я покачал головой:

– Только личному секретарю Владимира Ильича.

Часовой угрожающе придвинулся:

– Я сказал, давай сюда!

Я снова покачал головой.

– Неужто ты думаешь, – прохрипел детина, – что товарищ Ленин будет тратить свое драгоценное время (тут он окинул взглядом мой наряд) на всяких буржуйских почтальонов?

– Думаю, что товарищ Ленин очень рассердится, если не получит этого письма, – сказал я ровным голосом.

Бородатый злобно посмотрел на меня, явно не зная, как поступить. Повторный осмотр тоже затянулся, но в конце концов часовой кивнул и позволил мне пройти в арку.

– Иди в Кавалерский корпус и жди там.

Я прошел в ворота, по-прежнему таща с собой чемодан. Кавалерский корпус находился напротив Потешного дворца. Там меня снова остановили и спросили, зачем я явился. Я опять объяснил про письмо. После еще одной неприязненной паузы мне разрешили войти, и я оказался в начале длинного коридора. У стола сидел охранник, положив перед собой пистолет. Он не встал мне навстречу, ничего не спросил, не предложил сесть и не ответил, когда я к нему обратился. Поскольку мне так или иначе было велено ждать, я так и поступил: отвернулся от охранника и стал смотреть на икону, висевшую под потолком. Одно из достоинств, которые обретает молодой человек на военной службе, – это способность стоять безо всякого движения в течение длительного времени, не проявляя нетерпения и не нуждаясь в дополнительных развлечениях вроде журналов или газет. Поэтому я стоял себе по стойке «вольно», сложив руки за спиной, и рассматривал икону.

Не знаю, сколько времени прошло, но в конце концов я услышал быстрые шаги, и молодой голос спросил:

– У вас письмо к товарищу Ленину?

Обернувшись, я увидел молодого матроса, розовощекого и чисто выбритого.

– Вы секретарь товарища Ленина? – поинтересовался я.

– Нет, товарищ. Но я – помощник секретаря.

– Я передам пакет лишь личному секретарю товарища Ленина.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Матрос явно злился на незваного гостя, который пытается навязать ему свою волю. Я же полагал, что единственная возможность достичь поставленной цели – проявлять твердость. По коридору взад-вперед ходили люди, нося из кабинета в кабинет какие-то бумаги. Лицо одного из них показалось мне знакомым. Это был мужчина среднего роста в гимнастерке с копной вьющихся волос, козлиной бородкой и в пенсне.

– Это Троцкий? – спросил я. 

– Не Троцкий, а товарищ Троцкий, – ответил матрос, не оборачиваясь. 

Мне снова было ведено ждать, и я углубился в созерцание иконы. Однако вид революционного вождя подействовал на меня. Я чувствовал себя, как в те минуты, когда видишь вдали вражеский корабль и понимаешь, что бой неизбежен. Вдруг до меня дошло, что здесь, в Кавалерском корпусе, я нахожусь в непосредственной близости от большевистской верхушки, которая так решительно и безжалостно захватила власть в стране несколько месяцев назад! Именно эти люди окончательно похоронили российскую монархию – династию Романовых, которая больше трехсот лет самодержавно правила самой большой страной мира. Сердце мое заколотилось еще сильнее, чем в Сент-Джеймсском дворце. Ведь король Георг, невзирая на свой величественный вид, был всего лишь конституционным монархом, а у большевиков в руках была реальная власть над всей Россией.

Снова шаги.

– Следуйте за мной.

Я пошел за матросом по длинному коридору. Наши каблуки гулко стучали по вымощенному плиткой полу. Коридор был узкий, и, когда впереди открывалась дверь и кто-нибудь выходил из кабинета, нам приходилось останавливаться.

Перед одним из кабинетов матрос обернулся и жестом велел мне войти. Я оказался в помещении, обставленном светлой мебелью скорее всего из карельской березы, что в этом древнем дворце смотрелось довольно странно. За письменным столом сидел мужчина в темном костюме, на носу – пенсне на длинной черной ленте.

– Вы должны передать письмо мне, – сказал он. – Хватит этих детских игр в таинственность!

– Вы секретарь товарища Ленина?

– Я? – Он вздохнул. – Допустим. – И повелительно протянул руку: – От кого письмо?

– От мистера Вильяма Кларка, служащего Британского музея в Лондоне.

Я достал пакет из внутреннего кармана пиджака и протянул мужчине.

– Не беспокойтесь, ваше письмо незамедлительно пойдет к товарищу...

Он не договорил, потому что в этот момент в дверях появился сам Ленин! Я не сразу его узнал, поскольку Ленин был обрит наголо и отсутствовала его всегдашняя знаменитая бородка. В таком виде его азиатское происхождение было явственнее, чем обычно.

Он взглянул на меня острым взглядом.

– От Кларка?

Я встал по стойке «смирно»:

– Так точно, товарищ Ленин.

– А вы кто?

– Капитан Дайкстон, флот его величества.

Ленин весело рассмеялся:

– Так-так, значит, письма Кларка доставляют морские офицеры? Вы виделись с ним? Он здоров?

Я вспомнил жалкого старичка, писавшего под диктовку непреклонного Захарова. Он, конечно, казался очень старым и испуганным, но, по-моему, его здоровье опасений не вызывало.

– Так точно, он здоров.

– Отлично, отлично, – пробормотал Ленин, вскрывая пакет. – Чудесный человек. Кто знает, что бы со всеми нами было, начиная с Маркса, если бы не Кларк... – Тут Ленин вдруг посерьезнел и бросил на меня тяжелый взгляд исподлобья. – А где другой документ, о котором здесь сказано? У вас?

– Так точно, товарищ Ленин!

– Пойдемте со мной.

Я нащупал в кармане конверт с посланием Захарова и последовал за Лениным в его кабинет. Вождь большевиков подошел к письменному столу, встал в позу Творца Всего Сущего и протянул руку:

– Давайте.

На столе лежал нож для разрезания бумаг, но Ленин им не воспользовался. Он с явным нетерпением разорвал конверт и извлек из него листок плотной бумаги, захрустевший в его руках. Я не мог видеть, что там написано, а «товарищ Ленин» не стал посвящать меня в содержание письма. Я разглядел лишь, что на листке было всего лишь несколько рукописных строчек.

Ленин повысил голос:

– Товарищ секретарь!

Секретарь выглянул из приемной:

– Да, товарищ Ленин?

– Пожалуйста, попросите ко мне товарища Троцкого и товарища Свердлова.

– Хорошо, товарищ Ленин.

Чрезмерное злоупотребление словом «товарищ» показалось мне забавным, и я, должно быть, непроизвольно улыбнулся, потому что Ленин резко спросил меня:

– Вас что-то развеселило?

Я склонил голову:

– Прошу прощения, милостивый государь. Я просто не ожидал увидеть сразу так много знаменитых людей.

Ленин бросил на меня предостерегающий взгляд, и я решил, что больше улыбаться не буду. Надо сказать, что в последующие недели у меня и не было такой возможности.

Прошло не больше минуты, а вызванные уже явились. Я отметил для себя, что Ленин тут явно лицо № 1, хотя номинально главой Советского государства являлся Янкель Свердлов, да и у Троцкого власти было предостаточно. Тем не менее оба они примчались по зову Ленина как пара фокстерьеров. Ленин предложил им сесть, и они послушно опустились на стулья, глядя на него снизу вверх. Разве что хвостами не виляли.

– Этот человек привез нам письмо, – ткнул в мою сторону пальцем вождь. Внимательно посмотрел на Свердлова, на Троцкого, снова на Свердлова. – Он англичанин.

Те быстро взглянули в мою сторону и снова перевели глаза на Ленина.

– О чем письмо? – спросил Троцкий.

Ленин положил перед ними на стол бумагу. Вид у него при этом был весьма довольный, почти торжествующий.

– Компания «Викерс», – сказал он. – А также Захаров.

Троцкий повернул голову в мою сторону.

– Вы посланец Захарова?

Я отрицательно покачал головой:

– Нет, сэр, я всего лишь доставил письмо.

– Никаких «сэров». Называйте меня «гражданин».

Троцкий взял письмо, быстро прочел его и передал Свердлову. Пока третий из большевиков пробегал взглядом написанное, все молчали, хотя им явно не терпелось начать обсуждение. Через пару секунд Свердлов поднял глаза и тихо проговорил: 

– Пятьдесят миллионов? 

Казалось, он чрезвычайно удивлен.

В тот же миг Троцкий воскликнул:

– Но можно ли ему верить?

Ленин поджал губы, наклонил голову набок и, по-французски воздев руку ладонью вверх, спросил: 

– Дар? В виде поставок вооружения? Да это стоит дороже, чем все они, вместе взятые! 

Троцкий поморгал глазами и возразил: 

– Но они-то доверились Захарову, и что из этого вышло? Ничего они от него не получили. – В его голосе звучала горечь. – Россия заплатила «Викерсу». Захаров получил деньги. Мы же потом не получили ничего! 

– На пятьдесят миллионов оружия, – напомнил Ленин, – Оно нам крайне необходимо, Лев Давыдович. Вчера в этой же самой комнате вы сами говорили, что без... – Тут он взглянул на меня и замолчал. – Выйдите и подождите снаружи. Я пошлю за вами.

Я сел на стул в приемной и стал размышлять, кто такие эти самые «они». Те, что доверились Захарову и каким-то образом отождествлялись со всей Россией. Еще мне, при всей моей наивности, показалось невероятным, что кто-то мог доверять такому субъекту, как Захаров. Я вспомнил его ястребиное лицо, пронизывающий взгляд. К такому человеку нужно относиться очень осторожно, стараться не вызвать его гнев, но доверять – ни в коем случае. Однако сам король, судя по всему, безгранично в него верит...

Из кабинета Ленина быстро вышел Свердлов. Не останавливаясь, он властно поманил меня пальцем и зашагал вперед по коридору. Я вскочил на ноги и последовал за ним. Свердлов впустил меня в свой кабинет, закрыл дверь и жестом велел садиться. Я опустился на стул так же послушно, как и он в кабинете у Ленина.

– Достаточно ли хорошо вы говорите по-русски? – спросил Свердлов.

– Совершенно свободно, – ответил я.

– Выговор у вас чистый?

– Я вырос в Перми, но по-русски говорю без провинциального акцента. Обычно меня принимают за петербуржца.

– За петроградца, – сварливо поправил он.

– Разумеется. Прошу извинить.

Свердлов кинул на меня сердитый взгляд:

– Кто вы по профессии?

– Я офицер Королевского флота.

– Значит, командовать людьми вы привыкли, так?

– Так точно.

Свердлов замолчал, все так же сурово глядя мне в лицо. Старый трюк, призванный смутить собеседника. Я попросту выпучил на него глаза и ждал. В конце концов он нарушил затянувшуюся паузу:

– Другие языки знаете?

– Немного по-французски, прилично по-немецки. Ну и, естественно, по-английски.

Свердлов кивнул.

– А с языком революции вы знакомы?

– Пока не очень, товарищ комиссар. Но общая терминология мне известна. Мне случалось читать и Маркса, и Энгельса, и товарища Ленина. Когда нужно, я учусь быстро.

– С этой учебой, уж поверьте моему совету, вам лучше поспешить. В Уральском Совете много горячих голов. Фамилия Яковлев вам что-нибудь говорит?

– Нет.

По лицу Свердлова промелькнуло нечто похожее на улыбку, в которой мне почудилось не то презрение, не то жалость.

– Привыкайте к этому имени – Василий Васильевич Яковлев. Завтра утром будьте здесь ровно в девять.

На следующее утро я узнал, почему мне так необходимо запомнить это имя – Яковлев. И еще я был назначен командиром отряда из ста пятидесяти кавалеристов".