Месть самураев

– Если он приплывет первым, то все возможно, – согласился Акинобу и подумал, что Аматэрасу не допустит этого, все-таки она скрепила союз Юки и Натабуры. – По крайней мере, кантё опережает нас на шесть страж[84]. Надо починить мачту и поднять большой парус.

Еще полдня ушло на починку. Главным образом надо было согласовывать действия людей на палубе и в трюме. Одни тянули за канаты, а другие работали ломами. К часу лошади[85] подняли главный парус, джонка перестала рыскать по курсу и как сноровистая лошадка, побежала точно на восток, к острову Кюсю.

– Там нас ждет будущее, – сказала Юка, и хотя она совсем мало жила в Нихон, она чувствовала, что соскучилась по новой родине. – Интересно, какое оно будет?

– Что именно? – уточнил Язаки, красуясь в доспехах генерала.

– Будущее.

– Примерно таким же, как и прошлое, только дороже.

Юка с удивлением посмотрела на Язаки и фыркнула, как кошка. А Натабура произнес:

– А я и не знал, что ты философ.

– Я сам не знал, – привычно шмыгнул носом Язаки. – А вот прорвало. Поесть бы не мешало.

Все трое рассмеялись, а Язаки подумал, что сегодня ночью упустил возможность разбогатеть. Он предался размышлениям, грусти и стал жалеть себя – бедного, несчастного, одинокого Язаки, которому не помогает ни хитрость, ни проказница судьба, не говоря уже о Богах, которые были явно не на его стороне.

***

Ночью повар Бугэй не спал. Его била нервная дрожь. Он дождался, когда все уснут и, подволакивая ногу и с трудом перешагивая через обломки, стал пробираться в каюту капитана, стараясь не привлечь внимания Акинобу, чья тень маячила на мостике.

Он нарочно лег на палубе под предлогом тесноты в кубрике. И сколько ни звал его боцман Дзидзо, который считал повара своим товарищем по несчастью, Бугэй остался непоколебим в своем решении, прикрываясь благородным побуждением не мешать раненым. Глупые матросы, привыкшие к дешевому сакэ, были только рады. Они завернулись в шелк и уснули как убитые, раскинув во все стороны руки и тяжело выдыхая пары сакэ, который предусмотрительный Бугэй наливал всем без меры из личных запасов кантё. Еще бы, сакэ из красного риса с добавлением перца и трав. Такой сакэ испокон веков подают только императорам. Для большего эффекта Бугэй подогревал его до нужной температуры, а вместо чашечек принес огромные пиалы. Эффект оказался неожиданным: на людей, уставших после битвы, сакэ подействовал, как Бог сна.

Даже вывихнутая рука и та служила лишним поводом для реализации задуманного. Я должен забрать свое, твердил Бугэй. Обобщая словом «свое» все те горести, которые испытывал в море. Должен на лечение, бедным детишкам на молочишко, жене на барахлишко – в общем, на жизнь. Не зря же я горбатился столько лет. А эти шторма… Бр-р-р… Он вспоминал все-все шторма, которые пережил, и пробовал шевелить пальцами. Рука отзывалась болью. Заживет как на собаке, рассуждал он, клацая зубами от боли. А эти… Он почему-то с неприязнью подумал о пассажирах, наверное, потому что они захватили джонку. Эти… ну их… Он боялся, что кто-то точно так же, как и он, вспомнит о капитанской кассе. Таким человеком мог быть только боцман Дзидзо, но он, слава Будде, тяжело ранен и пьян, как последний чжу[86].

План завладеть деньгами капитана созрел у Бугэй давно, – как только началась битва с каменными чудовищами. Что-то нехорошее шевельнулось у него в душе, он стал беречься и даже один раз отсиживался на камбузе, с испугом прислушиваясь к звукам битвы и вздрагивая при каждом ударе в хлипкие стены. Три раза во всей этой круговерти он пробовал проникнуть в капитанские покои, и три раза ничего не получалось. Первый раз он почти добрался до тайника кантё, но пол в каюте внезапно с треском вздыбился, из дыры выскочил глиняный демон – ганива, и если бы неизвестно откуда взявшаяся прыть, Бугэй остался бы лежать на полу капитанской каюты с перекушенным горлом. Ганива успел только расцарапать Бугэй лицо. Зато крови было море, и Бугэй сразу заслужил уважение. Глаза у него сделались черными, словно в них накапали туши, а лицо страшно опухло. Второй раз он предпринял попытку в тот момент битвы, когда ганива взломали палубные крышки, и проник в каюту через окно. Кто-то, скорее всего, Акинобу, заботливо завалил дыру в полу. Бугэй на этот раз никто не мешал отодвинуть капитанскую постель и поддеть ножом половицу. Тайник был сделан в балке. В него вмещались не только мешок с деньгами, но и драгоценности, которые кантё Гампэй покупал жене во всех портах, где они побывали. Здесь были индийские золотые стронги, звенящие, как водопад, и радующие душу голубые китайские тама, похожие на бездонные озера, бусы-ятано из очень редкого камня, переливающегося всеми цветами радуги, и даже бриллиант величиной с маленькую черепаху. Бугэй уже держал деньги в руках, заигравшись, словно ребенок, но в этот момент джонку так тряхнуло и она так сильно накренилась, что Бугэй подумал о крушении. Страх заставил его вылететь на палубу. Его тут же втянули в бесконечную беготню среди каменных чудовищ. Тогда-то Натабура и отбил его у хирака и ганива, которые схватили Бугэй, едва не разорвав пополам. Третий раз добраться до тайника он сумел лишь, когда битва подходила к концу. На этот раз в каюте капитана все было раскидано, в полу снова зияло отверстие. Бугэй даже показалось, что в нем кто-то мелькнул. Он не успел вскрыть тайник, как последний хирака – дикий человек с дубиной, так дернул его за руку, что Бугэй потерял сознание и очнулся на палубе в тот момент, когда Язаки хвалился победой над каменным генералом. Пришлось слушать глупые речи друга. Язаки долго изображал, как все вышло. Как он кричал, плакал, молил генерала его не убивать. И как, в конце концов, победил с помощью хитрости. Хвастовство Язаки, казалось, достигло небес, в которых что-то ухнуло, и молния рассекла черный небосвод. Все посчитали это дурным знаком, а пристыженный Язаки тотчас замолк. Одного Бугэй не знал – спас его на этот раз Акинобу, в последний момент зарубивший лохматого хирака, который тащил Бугэй в трюм, где его ожидала верная смерть.

Джонка, мерно покачивалась, бежала на восток, и Бугэй старательно прятался в тени. Он прислушивался к каждому звуку, но кроме скрипа дерева и плеска волн, ничего не было слышно. Казалось, все благоприятствует задуманному.

Бугэй двинулся дальше. Одна из тех кур, что осталась жива, едва его не разоблачила, подняв отчаянный крик. Наверное, она решила, что целью дневной потасовки было изловить всех кур. И очень гордилась тем, что осталась цела.

– Тише!.. Тише!.. – зашипел на нее Бугэй. – Это я!

Курица внезапно успокоилась, словно действительно признала его. Взлетела на ящики и, устроившись там, с большим подозрением поглядывала на Бугэй. Затем она закрыла оранжевые глаза кожистой пленкой и уснула.

Только-то и дел, подумал осмелевший Бугэй, подтаскивая ногу, на пять кокой – отколупнуть дощечку, вытащить мешок и отнести его на кухню. Драгоценности брать не буду, хватит и денег. Волочь тяжело. Но потом передумал и решил, что сходит еще два раза. Его глодала мечта о харчевне в порту Хаката и о тихой спокойной жизни.

Пространство между камбузом и ящиками с медными гвоздями, освещенное луной, пришлось преодолевать ползком. Он проделал это очень медленно, замирая при каждом подозрительном звуке и поглядывая на силуэт Акинобу. Для воплощения задуманного он намазал лицо и руки сажей и не боялся, что лунный свет выдаст его.

Наконец, оказавшись в тени надстройки, ткнулся лбом в дверь капитанской каюты, и тут его ждал сюрприз. Кто-то крепко схватил его за шиворот – Бугэй от ужаса даже присел – и прошептал демонским голосом:

– Куда-а-а? Куда-а-а ползем? А?! Я за тобой давно слежу!

Повар Бугэй обмер – на него смотрел тот генерал, которого вроде бы убил хвастливый Язаки. Два рога и наплечники, отливающие синевой в лунном свете, не оставляли Бугэй никакой надежды остаться в живых. Он слышал, что хирака и ганива приходят лунными ночами и что они являются проводниками людей на тот свет. В душе он считал себя буси[87] и с гордостью готовился к смерти. Только не думал, что это произойдет так быстро.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.