Герои Шипки

Штурм крепости готовился обстоятельно и целенаправленно. К счастью для дела, фактическим руководителем наступления стал генерал Лазарев — очень способный и решительный военачальник, полная противоположность Лорис-Меликову, номинальному командующему. Штурм решено было проводить ночью, учитывая, что турецкие войска хуже переносят нервную сумятицу ночного боя, поддаются панике, их командиры легко теряют управление.

В вечерних сумерках пятого ноября полки были построены перед атакой. В низинах уже белел снег, с гор дул ледяной ветер. Брусилов, кутаясь в бурку, закрывая лицо башлыком, выслушал приказ: полк должен не допустить прорыва противника из крепости по эрзерум-ской дороге. Хрипловатым, простуженным голосом командир полка закончил:

— ...Помните, что наша борьба с турками за избавление болгар-христиан от турецкого насилия — дело святое, а поэтому забудьте все мирское и направьте все ваши помыслы и усилия только к уничтожению врага.

В русской армии было давнее обыкновение, как надлежит всякому воину готовиться к предстоящей кровавой сече. Надевали чистые рубахи, исповедовались и причащались у полкового священника, оставляли письма родным, давали наказ товарищам, кому что отдать после смерти: тому-то кинжал в серебряной оправе, тому образок святого Георгия, покровителя православных воинов,

на серебряной цепке, а тому вот новые ненадеванные сапоги. К возможной кончине тут готовились деловито и спокойно.

Алексей Брусилов тоже проделал этот подобающий воину обряд, но скорее как дань обычаю, нежели по сильному внутреннему чувству: в двадцать четыре года в собственную смерть не очень-то верят. А к завещаниям, как и все молодые люди, испытывал пренебрежение. С неподдельным душевным волнением он исполнил одно: написал приемному отцу, благодаря его за все и, как водится в таких случаях, попросив прощения.

Как только ночная мгла плотно легла над Карсом и окрестными горами, русские пехотные колонны в полной тишине и кромешной тьме начали выдвигаться к турецким фортам. Огонь открывали только с очень близкого расстояния или уже будучи обнаруженными противником. Повсеместно происходили штыковые атаки, переходившие в рукопашные схватки. В темноте Брусилов и другие драгуны не видели, разумеется, поля боя, но своеобычную музыку его они слышали прекрасно, а понимать подобные мелодии они уже научились очень хорошо. Сомнений не оставалось: наша брала! При первых же солнечных лучах стало очевидно: почти все турецкие форты пали, участь сражения была решена.

Решена, но не кончена. Вот теперь-то и вводилась в бой кавалерия. Колонны турок вышли из ворот и двинулись на запад, то есть к Эрзеруму, надеясь пробиться к своим. Двинулись, как казалось Брусилову, прямо на тверских драгун.

Разумеется, ни Брусилов, ни командир его полка не знали, что турецкий главнокомандующий в Карсе Гуе-сейн-паша уже бежал с небольшой свитой, бросив свою армию на произвол судьбы. В покинутых ими войсках нашлись, однако, офицеры, которые сумели остановить бегущих в панике солдат, построить их в ряды и повести по эрзерумской дороге. Полк драгун быстрым маршем двинулся наперерез. Эскадроны четко, как на параде, вышли на дорогу и развернулись фронтом перед отступающими турками. Кое-как построенная пестрая их колонна приближалась. Брусилов уже хорошо различал короткие еиние куртки турок, перепоясанные ремнями, фески с пышными кисточками. Он сжимал эфес шашки, вот-вот ожидая привычной команды идти в атаку. Вдруг турецкая колонна стала. Вперед вышло несколько человек,

оживленно жестикулировавших. «Сдаются, сдаются!» — пронеслось по рядам драгун.

Так оно и было. Увидев, что окружены, и ие надеясь пробиться сквозь заслон русской кавалерии, турки сдались. Впоследствии Брусилов рассказывал об этом с обычным благожелательством русского человека к чужому несчастью, даже если это несчастье бывшего неприятеля: «Действительно, рассматривая положение турок, нужно сознаться, что у них другого выхода не было: до Эрзерума было не менее трех-четырех переходов, вышли они в одних своих куртках, без всякого обоза, и в таком состоянии, без пищи, по колено в снегу пройти им до Эрзерума было бы невозможно».

Что ж, и в самом деле невозможно, должно быть, и Брусилов вполне тут сочувствует, сочувствует искренне: замерзнут в куртках-то... Но сам Брусилов принадлежал к той армии, которая приучена была делать именно невозможное. Суворовские полки, окруженные в снежных горах, пробились через превосходящего противника чуть ли не босиком, хотя «по правилам» им полагалось бы сдаться. И так было и до и после великого Суворова. По соседству с брусиловской дивизией турками был окружен небольшой русский гарнизон в замке крепости Бая-зет. Ни хлеба, ни боеприпасов, а осаждающих ровно в десять раз больше (это потом точно высчитали военные историки). И что же? На предложение сдаться, что было бы вполне «по правилам», капитан, командовавший гарнизоном, сказал, что русские не сдают крепостей, а сами берут их... Двадцать три дня держался гарнизон, приготовились уже было взорвать замок, да подоспела помощь. Именно в таких традициях воспитывался поручик Брусилов: брать крепости, но не сдавать их. Вот почему оа мог посочувствовать противнику, попавшему в беду и сдавшемуся. Но своим, которые сдавались, он не сочувствовал.

Для младшего офицера, как и для солдата, собственная военная судьба непредсказуема. Где он будет завтра, что произойдет, с кем встретится и расстанется — знать ему не дано, решает это высшее командование. Так и Брусилов не знал вечером 6 ноября 1877 года, когда вместе с драгунами сопровождал обратно в Карс колонну пленных турок, не знал, что для него и для всех его однополчан война уже закончилась. Основные силы русской Кавказской армии двинулись, преследуя отступаю-

щих турок, к Эрзеруму, а дивизия, в которой служил Брусилов, была отведена в глубокий тыл и стала на зимние квартиры.

Можно без преувеличения сказать, что Брусилову повезло. Второй за эту войну поход русских войск под Эр-зерум вновь оказался неудачен. Тот же генерал Гейман действовал вяло и нерешительно, осада крепости затянулась. Началась зима, очень суровая в тех местах. Турки отсиживались в хорошо оборудованной крепости, а русские замерзали в наспех вырытых землянках. Военные действия не велись, но наша армия понесла большие потери, которые на военном языке носят осторожное название «небоевые». Проще говоря, по вине Геймана и ге-шефтмахеров-интендантов солдаты гибли от холода и плохого снабжения. В довершение несчастий русскую армию поразила эпидемия тифа. Множество людей погибло. Судьба не пощадила и генерала Геймана, он тоже заболел и вскоре же умер. «Бог покарал», — крестясь, говорили измученные солдаты.

Несмотря на все невзгоды, русская армия тем не менее твердо стояла под стенами Эрзерума. Турки уже истощили все силы, когда 19(31) января 1878 года было подписано перемирие. Оттоманская империя потерпела полный военный разгром, русские войска стояли под стенами Стамбула.

Брусилов тем временем отдыхал от военных тягот в зеленых долинах Грузии. Впрочем, слово «отдыхал» надо понимать несколько формально, ибо никакой усталости новоиспеченный штабс-капитан не чувствовал. Напротив, он был преисполнен бодрости и уверенности в своих силах. Он ушел в поход всего лишь год тому назад, ушел молодым, необстрелянным юношей, теперь он стал ветераном, закаленным солдатом, опытным офицером. Он побывал под огнем, он ходил в атаку с шашкой наголо, оп глядел смерти в лицо. Теперь он стал настоящим боевым командиром.

Петр Стыпов

(Болгария)

ЧЕРЕЗ БАЛКАНЫ

У самого леса под охраной болгарских ополченцев, на островерхих папахах которых гордо блестели желтые металлические кокарды со львом, синела мундирами понурая толпа турецких офицеров, а ниже, перед сомкнутым строем победоносных русских полков, только что наголову разгромивших огромное войско Вейсала-паши, галопом мчался генерал Скобелев. Из-под копыт белого жеребца во все стороны разлетались куски льда и комья снега. Привставая на стременах, генерал приветственно махал рукой и сорванным на морозе голосом хрипло кричал: