Страница 2 из 105
Жизненный путь Сераковского начался на Волыни. Дворянство этого края, сравнительно недавно вошедшего в состав России, почти полностью было польским, а подавляющую часть крестьянского населения составляли украинцы. Противоречия и вражда между владельцами крепостных душ и их «крещеной собственностью» дополнялись национально-религиозными столкновениями католиков и православных. Но было бы ошибкой зачислять всех польских дворян в стан врагов и эксплуататоров украинского крестьянства. Из среды польского беспоместного, малоземельного дворянства выходили такие деятели, как Тадеуш Костюшко, Адам Мицкевич, Ярослав Домбровский. Из этой же среды вышел и Зыгмунт Сераковский. Его родители Игнаций Сераковский и Фортуната (урожденная Моравская) принадлежали к отпрыскам боковых ветвей знатных магнатских фамилий. Однако родство было настолько отдаленным, что Зыгмунту в трудную минуту не удалось собрать нужные документы, чтобы доказать принадлежность семьи к дворянству. Родовых или «благоприобретенных» поместий у Сераковских не было.
Родился Зыгмунт 19(31) мая 1827 года. Первые его младенческие воспоминания связаны с восстанием 1831 года. «Спи спокойно, собственной грудью прикрою тебя», — говорил отец сыну, уходя в повстанческий отряд. Домой он уже не вернулся. Нелегко было оставшейся семье «польского мятежника» в империи Николая. «Я, старший, уже не помню отца, — писал Сераковский в 1848 году. — Мать с молодых лет осталась вдовой и собственными трудами содержала свою старушку мать, нашу бабушку, и нас троих». Воззрения, воля, характер мальчика складывались 'под впечатлением патриотических рассказов о походах Костюшки — героя двух полушарий, о восстании 1830—1831 годов. По свидетельству родных, Зыгмунт в детстве отличался находчивостью, живостью ума и твердостью характера, не терпел никакой фальши. Ему было шесть лет, когда в дом Сераков-ских прибыл чиновник, производивший набор дворянских детей в кадетские корпуса. Польских мальчиков во времена Николая I зачисляли туда часто и без согласия родителей. Мать Зыгмунта, не желая расставаться с сыном, переодела его и представила как дочь. Чиновник уже вносил изменения в свои списки, когда Зыгмунт, шагнув из-за спины матери, вдруг заявил: «Я не дочь! Я сын — Зыгмунт Сераковский!» Сын остался дома, но фамильное серебро уехало с чиновником.
В 1838 году Зыгмунт поступил в русскую гимназию в Житомире, которую окончил через пять лет с серебряной медалью. Его познания, как значится в свидетельстве, в истории, языках, статистике были очень хорошие, в математике и географии — хорошие, в физике — достаточные. На выпускном экзамене Зыгмунт привлек всеобщее внимание блестящими ответами и по окончании гимназии получил право на чин четырнадцатого класса при зачислении на государственную службу. Как не вспомнить при этом пушкинские строки о станционном смотрителе — страдальце четырнадцатого класса, не огражденном своим чином даже от побоев! Подобная перспектива, естественно, не прельщала молодого Зыгмунта, мечтавшего о продолжении образования. Еще в последних классах гимназии он стал работать' репетитором, а затем два года был гувернером, собирая средства для учебы в университете. В 1845 году, успешно выдержав экзамены, Зыгмунт был зачислен казеннокоштным студентом Петербургского университета. Хорошо зная гуманитарные дисциплины, он, однако, поступил на физико-математический факультет, но, проучившись на нем около двух лет, перешел на первый курс юридического факультета по разряду камергЕль-ных наук. Университетское начальство характеризовало Сераковского как студента, в науках математических не особо преуспевающего, со скромным поведением, без предосудительного образа мыслей, тихого и неразговорчивого. Как, однако, далеки были рассуждения казенных опекунов от действительности, как мало они знали о внутреннем мире студентов!
В Петербурге Сераковский быстро вошел в круг польской интеллигенции и студенчества. В доме графа Жевуского, автора нескольких исторических романов, консерватора по убеждениям, собирался литературный кружок. Частыми гостями здесь были епископ Головинский, профессор Сенковский, известный в литературе под именем барона Брамбеуса, Пшецпавский — чиновник цензурного ведомства. Сераковский зарабатывал на жиз^ь перепиской бумаг графа. Вскоре между шляхетско-клерикальным кружком и Сераковским возникли споры. Зыг-мунт атаковал рутинеров со всем пылом своего темперамента. Ни эрудиция Сенковского, ни остроумие Жевуского, ни доводы епископа не переубедили его. Он произносил перед ними речи в высшей степени красные, приводя старых доктринеров в ужас отрицанием сословных привилегий, требованием уничтожения крепостничества и введения всеобщего равенства.
В университете вокруг Зыгмунта вскоре стали группироваться патриотически настроенные студенты, а его квартирка на Васильевском острове превратилась в своего рода штаб польского землячества. Здесь были выходцы из беспоместного дворянства: Юзефат
Огрызко, Александра Оскерко, Владимир Спасович, Балтазар Ка'линовский. К ним тянулся и вновь отходил от них Якуб Гейштор — выходец из среднепоместного литовского дворянства Все они стали впоследствии известными учеными или крупными общественными деятелями. Зыгмунт уже в те годы был первым среди своих коллег. «Собирались по нескольку десятков человек, — вспоминал позже В. Спасович, — увлеченно спорили на политические и научные темы Наши мысли были облечены в самые поэтические формы. Наши души были наполнены самыми возвышенными стремлениями». В воспоминаниях товарищей Зыгмунт встает как обаятельный человек, превосходный организатор, внимательный товарищ. Прирожденным трибуном, неодолимым в диспутах диалектиком, обладателем больших знаний и глубокого ума называли его товарищи.
В дружеском общении происходила кристаллизация взглядов, совместно искали друзья ответы на вопрос о смысле жизни Они стремились, по их собственным словам, к истине, к той высшей жизненной правде, которую хотели бы видеть в основе политических порядков и общественных отношений. Их сердца и умы были наполнены самыми горячими патриотическими чувствами и стремлениями. Но в понимании этих благородных идеалов, в путях их осуществления у друзей не было ни ясности, ни единства.
Зыгмунт под влиянием Адама Мицкевича выдвигал не только национальные, но и социальные проблемы, доказывал необходимость освобождения крестьян и наделения их землей. Якуб Гейштор проповедовал полюбовное решение распрей между дворянством и «хлопами» во имя объединения всех в битвах за отчизну. Постепенно студенческий кружок стал приобретать черты нелегального политического общества. Его члены проникали в среду слушателей военных училищ столицы, в аудитории римско-католической духовной академии, завязывали переписку с товарищами, остававшимися на родине. Большим достижением Сераковского было установление контактов с русскими демократически настроенными студента-,ми, офицерами, публицистами. В то время оскорбленные национальные чувства заставляли многих поляков сторониться русских. Зыгмунт был одним из первых, кто смело ломал лед национального отчуждения. Конечно, не все русские стремились к дружбе с поляками. С кружком Сераковского был связан студент П. Филиппов, будущий петрашевец, имевший большое влияние на молодежь. Гейштор же был .противником сближения с русскими и упрекал Сераковского за дружбу с ними.
Огромное влияние на Зыгмунта и его товарищей оказали события 1846 года — краковское восстание, поднявшее над древней польской столицей знамя аграрной революции, и «галицийская резня»1. Общий рост революционного движения в Европе, оживление общественного движения в России — все это наполняло сердца польской молодежи уверенностью, что час освобождения отчизны не далек и не пристало в такое время сидеть сложа руки. В эти годы Зыгмунт устанавливает связи с литовской патриотической интеллигенцией, в среде которой около 1845 года возник кружок, душой которого были два брата — Францишек и Александр Далевские. Позже в него вошло несколько групп молодых виленских и минских ремесленников, и он принял название «Союз литовской молодежи». Кружок Сераковского стал петербургским отделением Союза литовской молодежи, принеся с собой дух демократизма и стремление к единству действий с русскими республиканцами. В Вильно всегда были сильны традиции филаретов, Адама Мицкевича и Иоахима Лелевеля. Произведения русских и польских демократов, призывавшие к революционному русско-польскому союзу, широко ходили по рукам. В середине 30-х годов в Вильно был центр «Содружества польского народа», основанного Шимоном Конарским — последователем Лелевеля и Мицкевича. В Виленской медико-хирургической академии возникло демократическое общество студентов во главе с Францем Савичем, боровшееся за осуществление республиканских идей и социальных лозунгов Мицкевича и декабристов. Среди офицеров виленского гарнизона тогда же действовала группа последователей декабристов (поручик Аглай Кузьмин-Караваев и др., всего около тридцати человек). Когда Конарский, Савич и др. были схвачены царскими властями, Караваев сделал попытку подготовить их побег и пошел за это на каторгу. Подвиг Конар-ского, Караваева, Савича не был забыт в Литве, как не был он забыт в России и Польше. Лелевель и Герцен видели в этом подвиге образец революционного содружества и залог грядущей дружбы русского и польского народов. И разве случайно молодой ви-ленский художник Э. Андриоли (позже повстанец 1863 года, иллюстратор «Пана Тадеуша» и других произведений А. Мицкевича) посвятил один из рисунков Конарскому и Караваеву. «Конарский пострадал за отечество, внушается поступать так же», — читаем мы в документах Союза литовской молодежи. В этой среде горячее слово Зыгмунта Сераковского о необходимости общих революционных действий с русскими находидо сочувственный отклик.