Восток

Я остановилась, с восхищением глядя на его белоснежную шкуру. Я была слишком мала, чтобы испугаться, поэтому широко улыбнулась зверю. Он поглядел на меня немного, потом отвернулся и неуклюже побрел прочь. Я побежала было за ним, но он исчез. Вскоре я почувствовала голод и повернула к дому.

Я не сказала ни маме, ни папе, что видела белого медведя. Особенно маме, потому что знала: после такого случая она сделает все, чтобы удержать меня поближе к дому.

– Вот видишь, – сказала бы она. – Здесь повсюду бродят страшные, дикие животные. Это очень опасно!

Но зато я рассказала Недди, и его реакция меня разочаровала. Он нахмурился и заговорил тем поучающим тоном, который я ненавидела:

– Тебе нельзя подходить к белому медведю, Роуз. Они опасные и жестокие существа с длинными острыми зубами, которыми можно перекусить тебя пополам. Они всегда голодны и быстро бегают.

Как будто он все знал про белых медведей!

Я не стала его слушать. С тех пор белый медведь превратился в моего воображаемого друга и спутника. Я представляла, что путешествую на его белоснежной спине, и мы вдвоем завоевываем новые земли.

Я провела большую часть детства, страстно и тщетно желая снова увидеть белого медведя. В наших краях они попадались крайне редко, потому что жили на снежном севере.

Белый медведь

Смотрю на ребенка.

Девочка с карими глазами.

Карие глаза.

Она улыбается.

Стою между деревьев и смотрю на нее.

Девочка.

Подросла.

Не боится.

Она идет ко мне.

Доверчивые карие глаза.

Нет.

Небезопасно для нее.

Голод.

Голод.

Голод.

Должен идти.

Быстро.

Что-то съесть.

Сейчас же.

Потом вернуться.

Недди

Когда Роуз было пять лет, она начала ткать. Первой вещью, которую она собственноручно сделала, был пояс с неумелым рисунком медведя. У нее было две страсти: ткать и путешествовать со своим воображаемым белым мишкой.

Если она была дома, то обязательно плела поясочки на своем маленьком ткацком станке. Когда поясов стало больше, чем все мы могли когда-нибудь сносить (даже некоторые животные на ферме щеголяли в поясах Роуз), мама научила ее ткать на большом станке. К восьми годам Роуз могла соревноваться в этом ремесле со старшими сестрами.

Однажды она относила корзинку с яйцами вдове Озиг и заметила в ее доме ткацкий станок. Вдова была местной мастерицей, ткала накидки, коврики и что-то еще. Она продавала их в соседней деревушке Андальсины и бродячим торговцам, которые увозили ее изделия на далекие базары и рынки.

Роуз видела только наш простой станок, поэтому соседский показался ей огромным и впечатляющим. Он был в, два раза выше самой Роуз, отполированный и украшенный резьбой.

К сожалению, вдова Озиг была ворчливой старухой, которой не было дела до маленькой дикарки. Больше всего на свете Роуз захотелось иметь свой собственный станок, такой же большой и красивый, как у вдовы. Но она знала, что это невозможно, что отец никогда не сможет себе этого позволить.

Роуз была упрямой девочкой, и она не успокоилась до тех пор, пока не нашла способ получить разрешение ткать на станке вдовы.

Когда Роуз исполнилось девять лет, она обнаружила, что вдова питает слабость к лисичкам. Тогда Роуз научила свою любимую собаку Снурри находить эти грибы в лесу по запаху. И она добилась своего: за корзину лисичек раз в неделю вдова Озиг разрешала ей учиться ткать на своем станке. Хотя уроки были короткие и неприятные (часто сестра приходила домой в слезах после какой-нибудь насмешки вдовы), Роуз была настойчивой ученицей. Очень скоро корзинки с лисичками стали просто способом получить возможность поработать на станке самостоятельно. На такие упражнения у Роуз было совсем мало времени – в коротких перерывах между работой самой вдовы, многие изделия которой требовали массу времени на изготовление. К тому же если бы не ревматизм хозяйки станка, то у Роуз вообще не было бы возможности ткать. Когда болезнь разыгрывалась, вдова долго не бралась за работу, иногда даже по две недели, если было совсем плохо.

«Спасибо тебе, Боженька, за ревматизм вдовы Озиг», – приговаривала Роуз каждый вечер перед тем, как лечь спать. Однажды мама услышала это и отругала ее, поэтому впредь Роуз стала осторожнее и стана шептать слова благодарности про себя.

Но даже таким образом Роуз не могла соткать ничего значительного, на что потребовалось бы больше нескольких дней работы. Как-то раз в кладовой вдовы Роуз заметила старый ткацкий станок, прислоненный к дальней стенке. Рамка его угрожающе наклонилась, покоробившийся валок и рейки галева[5] были расколоты, поперечной балки, казалось, и вовсе нет. Запутанные прогнившие нитки болтались вверху и внизу. Но Роуз это не смутило.

Она долго и упорно носила вдове корзинки с грибами, пока та наконец не разрешила ей попробовать починить сломанный станок. К тому же вдова заставила Роуз до блеска вычистить старую грязную кладовку.

Роуз уговорила отца, Виллема и меня помочь ей. Вдова даже не разрешила уносить станок. А потом все время жаловалась, что мы очень шумим и стучим своими молотками.

Я очень удивился, что вдова Озиг сразу не отдала станок Роуз, ведь она сама-то явно не собиралась им пользоваться. Еще больше раздражало то, что противная тетка продолжала требовать лисички за пользование станком, который мы починили, и заставляла Роуз работать в своей темной холодной кладовке.

И все равно я не видел Роуз более счастливой, чем когда у нее выдавалось свободное время, чтобы пойти поработать на станке.

Я написал стихотворение про вдову Озиг. Оно начиналось так:

Может, конечно, я и преувеличил. Но совсем немного.

Роуз

Сперва я выткала на станке вдовы Озиг узкую скатерть. На ней был простой рисунок с оленем, но я безумно гордилась ею. Следующим моим детищем стала шаль для мамы и шарфы для трех моих сестер. Потом я соткала куртки для Недди и папы.

5

Части ткацкого станка