Страница 53 из 111
П.А. Жилин и другие историки зачисляли Барклая-де-Тол-ли в одну с Беннигсеном оппозиционную группу, которая, мол, подвергала Кутузова «несправедливой критике» и была «прямой помехой» наступательным приготовлениям844. Эта версия
строилась исключительно на посылке, что всякая критика Кутузова, от кого бы она ни исходила и в чем бы ни заключалась, несправедлива. Между тем Барклай ни в какую группу не входил. Он видел рознь между Кутузовым и Беннигсеном, но не поддерживал ни того, ни другого, равно осуждая обоих — «двух слабых стариков»845, один из которых (Кутузов) был в его глазах «бездельником», а другой — «разбойником»846. Напомню читателю, что Барклай и Беннигсен враждовали с начала войны, все время. Кутузов же занял по отношению к ним позицию «третьего радующегося».
Итак, Барклай-де-Толли и Беннигсен были устранены из армии «по болезни». Современный историк А.И. Ульянов резонно подметил, что «больные генералы пережили Кутузова и впоследствии занимали видные командные посты в армии»847, а драматург К.А. Тренев не без оснований «позволил» Беннигсену так ответить на вопрос Кутузова о состоянии его (Беннигсена) здоровья: «Я имею состояние своего здоровья лучше, чем вы имеете состояние вашего командования»848. Барклай же перед отъездом из армии в разговоре с В.И. Ле-венштерном объяснил свое (да и Беннигсена) удаление очень просто: «Фельдмаршал не хочет ни с кем разделить славу изгнания неприятеля со священной земли нашего Отечества»849.
Помимо служебных и личных интриг, физической немощи и лени мешала Кутузову и в Тарутине руководить войсками еще одна его слабость, которая для современников была притчей во языцех, а со сталинских времен и поныне замалчивается как «государственная тайна». Речь идет о похотливости Михаила Илларионовича. Про эту его слабость знали в 1812 г. не только высшие чины армии, вроде Л.Л. Беннигсена, и адъютанты фельдмаршала, как А.И. Михайловский-Данилевский, но и рядовые офицеры: Н.Н. Муравьев,
Л.А. Симанский850, А.А. Щербинин. Вот характерный штрих из воспоминаний Щербинина: Беннигсен послал Александру I «донос на Кутузова в том, что тот оставляет армию в бездействии и лишь предается неге, держа при себе молодую женщину в одежде казака. Беннигсен ошибался: женщин было две»851.
Привычку облачать своих наложниц a la cosaque Михаил Илларионович сохранял, по крайней мере, с турецкой кампании 1811 г.852. По воспоминаниям Л.А. Симанского, при первых же встречах с войсками после назначения главнокомандующим, на пути от Царева-Займища к Бородину, Кутузов демонстрировал верность этой привычке: «С ним ехала девка его в казацком платье»853. Впрочем, иные из боевых соратников Кутузова к таким его привычкам тоже привыкали и не удивлялись им. «Он возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу. Румянцев возил по четыре; это — не наше дело», — говорил в 1812 г. старый генерал (из «екатерининских орлов») Б.Ф. Кнорринг854.
Любовные утехи Кутузова к 1812 г. стали уже более декоративными (как неотъемлемый с молодых лет атрибут его «имиджа»), чем натуральными. Дело даже не в возрасте Михаила Илларионовича. Его ровесника Беннигсена современники ни в 1812-м, ни в 1813—1814 гг. дряхлым не считали. Кутузов же производил на окружающих впечатление «дряхлого», да к тому же еще «полуслепого»855. На службе у пяти монархов он давно уже растратил здоровье, а физическая немощь только усугубляла его внешнюю неказистость. «Кутузов был малого роста, толст, некрасив собою и крив на один глаз» — таким запомнил его в 1812 г. Н.Н. Муравьев-Карский856. А.А. Закревский же (в 1812 г. флигель-адъютант, позднее генерал от инфантерии, московский генерал-губернатор, министр внутренних дел, граф) обозвал фельдмаршала, как мы уже писали, «Старой Камбалой»857. Впрочем, на женщин (как и на мужчин) впечатляюще действовали не только фельдмаршальские регалии и лавры Михаила Илларионовича, но и его интеллект, дар слова, артистизм общения; ведь он был, даже по признанию его недруга Р. Вильсона, «человек обходительный и с безупречными манерами, хитрый, как грек, умный от природы, как азиат, но в то же время европейски образованный»858.
Итак, лагерь в Тарутине стал базой для подготовки русского контрнаступления. Сам Кутузов так объяснил в рапорте Александру I главную задачу своего тарутинского «сидения»: «При отступлении Главной армии в крепкую тарутинскую позицию поставил я себе за правило, видя приближающуюся зиму, избегать генерального сражения; напротив того, вести беспрестанную малую войну, <...> чтобы быть в состоянии отнять у неприятеля все способы» к изысканию продовольствия и фуража859 860. Под «малой войной» фельдмаршал разумел здесь постоянные угрозы коммуникациям Наполеона силами отдельных легкоконных отрядов, партизан и ополченцев, пока в Тарутинском лагере укрепляется, численно растет и готовится к переходу в наступление регулярная армия. Кутузов еще 11 сентября, по пути к Тарутину, доложил Государю: «Главная забота, которою теперь занимаемся, есть укомплектование войск»858. Лично и через своих помощников он контролировал подготовку и отправку в Тарутино войсковых резервов. Их готовили князь Д.И. Лобанов-Ростовский в Арзамасе, генерал-лейтенант А.А. Клейнмихель в Ярославле, генерал от кавалерии Ан.С. Кологривов в Муроме861. Тем временем повсюду создавалось народное ополчение. Его отряды со всех сторон подступали к Москве.
Александр I повелел созывать ополчение только в 16 губерниях (еще не объятых войной, но близких к театру войны). Простой люд, однако, рвался тогда к оружию буквально повсюду, вплоть до Сибири. Из далекого Тобольска губернатор рапортовал в Петербург; «Здешних волостей все вообще способные носить оружие <...> готовы вступить в ополчение»862. Во «внеополчающихся» губерниях пришли в ополчение 100 тыс. ратников863. Общая же численность народного ополчения в 1812 г. составила, по данным В.И. Бабкина, 420 297 человек864 865 866. Штаб Кутузова следил за формированием и заботился о распределении ополчений, используя их пока для охраны своего тыла и для «малой войны» с противником860.
Кроме ополченцев, Кутузов сформировал и задействовал в «мздой войне» 11 отрядов армейских партизан. Первым из них, а вообще вторым за 1812 г. таким отрядом (после отряда ф.ф. Винценгероде, созданного по приказу М.Б. Барклая-де-Толли) стал отряд подполковника Д.В. Давыдова. Он начал действовать еще до Бородина, с 22 августа, в составе 50 гусар и 80 казаков, которых отрядил Давыдову Кутузов*. Вслед за ним, уже в Тарутине, были созданы отряды (или, как их еще называли, «партии») капитана А.С. Фигнера, капитана А.Н. Сеславина (бывшего адъютанта Барклая-де-Толли) и полковника князя Н.Д. Кудашева (зятя Кутузова)867, а затем еще 7 отрядов: генерал-майора И.С. Дорохова, полковников И.Ф. Чернозубова, И.Е. Ефремова и князя И.М. Вадбольского, майоров С.И. Лесовского и В.А. Пренделя, поручика М.А. Фонвизина (адъютанта А.П. Ермолова, будущего генерала, декабриста)868. Самым замечательным из них, не только по составу и деятельности, но и по масштабу личности командира, был отряд Дениса Давыдова.
Денис Васильевич Давыдов (1784—1839) — двоюродный брат генералов Н.Н. Раевского и А.П. Ермолова и декабриста В.А. Давыдова, разносторонне талантливый и неотразимо обаятельный поэт, мыслитель и воин, воспетый чуть ли не всеми звездами русской поэзии первой трети XIX в. (включая А.С. Пушкина869) и ставший прообразом Василия Денисова в романе Л.Н. Толстого «Война и мир», — был одним из самых популярных в свое время людей России, чьи портреты украшали не только избы русского простонародья, но и, к примеру, кабинет сэра Вальтера Скотта в Абботсфорде870. Воинское призвание обнаружилось в нем с детства, когда ему, девятилетнему сорванцу, оказал «нечаянное внимание» А.В. Суворов, благословив его и предсказав: «Ты выиграешь три сражения!»871 С 1806-го по 1831 г. Давыдов участвовал в восьми кампаниях и был вправе с гордостью заявить: «Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика»872, но 1812 г. он ставил вне всяких сравнений: «Я считаю себя рожденным единственно для рокового 1812 г.»873.