До самого неба

Он не хотел, чтобы Шанук страдал в Шибальбе. Это не казалось Уман Ик’Чилю правильным. Но если не отдаст вражеского вождя Ицамне… «Оставить себе», — подкрался, стелясь мягким пухом, вездесущий голос алчности. — «Никто не оспорит волю халач виника. Есть много других пленников, можно всех их положить на жертвенный камень. И своей крови не жалеть, приносить её богам почаще. Неужели, видя такую щедрость и усердие, не позволит Ицамна своему избраннику взять что-то для себя…»

Оставить Шанука, взять его себе… И ночи станут жарче дней, даже в сезон дождей не придет грусть… По телу Уман Ик’Чиля пробежала дрожь возбуждения. Он почти решился, не находя в себе воли устоять против такой алчности — сладкой, пряной. Ведь и прежде случалось, что халач виник брал себе кого-то из пленников. Он даже вспомнил… Тогда Уман Ик’Чиль был ещё мальчиком. Воины Красного Ягуара вернулись с победой из долгого трудного похода. На главной площади развернулось празднество. Уман Ик’Чиль впервые видел подобное торжество, он с восторгом и любопытством смотрел на своего отца — прославленного накона в грозном боевом облачении, на других воинов и, конечно, на халач виника, приносившего дары богам. У ног Сак Йуана лежал ничком один из знатных пленников. Уман Ик’Чиль спросил про него у старшего брата, и тот объяснил: «Всё, что халач виник захватил в бою, принадлежит ему. Часть надо пожертвовать богам, как велит обычай, а остальным… можно по-всякому распорядиться. Если Сак Йуану приглянулся пленник — на то его право…»

Всё так. Право халач виника… Вот только боги благоволят щедрым, и обычай требует жертвовать самое ценное. А Шанук, без сомнения, был самой ценной добычей в нынешнем походе… Но это было не единственное, что тревожило Уман Ик’Чиля, что не позволяло алчности взять над ним верх. Уман Ик’Чиль помнил, что тот пленник Сак Йуана прожил недолго — его дух вскоре угас, будто священная птица кецаль, не выдержав неволи. То же будет и с Шануком — «большой зверь», простодушный и вольный, не сможет измениться… и уйдет даже быстрее, чем пленник Сак Йуана. Да и не захочет Уман Ик’Чиль его изменить. Одна только мысль о том, чтобы унизить Шанука, бросив его себе под ноги, казалась отвратительной. Дух Шанука так красив, так чиста его сила… Как можно искалечить, изуродовать его принуждением… «Неправильно!» Понял Уман Ик’Чиль, как безобразен истинный облик его алчности, а в пряной сладости желания таится гнилостный смрад.

И всё же… Как поступить, не исказив ни его, ни себя? Как сделать правильно? Как вернуть себе уверенность и снова увидеть путь?..

… Усталое воинство вступило в один из небольших городов на пути в Чак’Балам, где расположилось на ночлег. А Уман Ик’Чиль сразу направился в здешний храм Ицамны, жрецы которого без промедления приготовили всё необходимое для жертвования крови. Когда окровавленная бумажная лента упала в огонь, Уман Ик’Чиль глубоко вдохнул курения, и змей видений сжал его в своих кольцах-объятьях…

Но видел он только Шанука. Шанука, от которого всю дорогу старательно отводил взгляд… Они снова были вдвоём в шалаше. Уман Ик’Чиль касался губами пальцев, пахнущих костром, слушал шепот заклинаний на неведомом языке, извивался в крепких руках, принимая в себя дикую неистовую силу…

Очнувшись, он тяжко вздохнул: впервые в жизни Уман Ик’Чиль не понимал, что за знаки подал ему Творец, впервые не мог разгадать танец змея видений. А раз так… Он не хочет и не будет решать судьбу Шанука. Пусть боги поступят по своему усмотрению. А Уман Ик’Чиль, как видно, слаб оказался для такого испытания. И недостаточно щедр, чтобы получить Циновку Ягуара.

… Вернувшись из храма, он велел развязать пленного вражеского вождя и привести к нему. А когда приказание было исполнено, Уман Ик’Чиль отослал воинов, оставшись с пленником вдвоем. По-прежнему не глядя на Шанука, он повел его к темнеющим невдалеке зарослям. И там сказал:

— Уходи! — махнув рукой в сторону сельвы.

И сам повернулся, чтобы уйти. Чтобы оставить Шанука. Навсегда. Своей собственной волей разорвать их союз.

Но Шанук… Так и стоял, не шелохнувшись, у кромки сельвы. И Уман Ик’Чиль стоял, будто к земле прирос…

Сын Севера заговорил первым. И его голос — разве что ниже стал, совсем уже мужским, но звучал так же уверенно… будто они и не покидали маленький шалаш у реки.

— Когда вода принесла Чиль, Шанук хотел быть вместе. Всегда быть с Чиль. Просил Великий Дух. А Чиль?.. Хочет уйти? Опять оставить Шанук?

Уман Ик’Чиль молчал, отвернувшись. Но и не уходил. Его держал голос Шанука. Держал испытующий взгляд. Держал вопрос, на который Уман Ик’Чиль не находил в себе ответа. Долг требует отдать Шанука Ицамне. Желание плоти — оставить себе. А сердце… Нет, не одарит Уман Ик’Чиль Творца самой ценной своей добычей. И откажется от Циновки Ягуара — чтобы не навлечь несчастья на свой народ. Откажется от всего, к чему стремился с рождения, для чего пришел в мир… Всему своя цена. «Уходи же! Уходи скорей… иначе решимость откажет мне…»

Наконец, шаги… Но Шанук не скрылся в сельве, он приблизился к Уман Ик’Чилю, обошел, встал напротив него.

— Нет, Чиль не хочет уйти от Шанук. Зачем делает, что не хочет?

Не мог Уман Ик’Чиль на него смотреть… Не должен. Стоит поднять глаза — вот он, рядом совсем! — алчность снова заговорит сладким голосом, и уже никому не отдаст Уман Ик’Чиль эти глаза, эти скулы, и не отпустит, не пощадит…

Шанук тихо рассмеялся — будто ветер принес горечь трав. Вздохнул.

— Шанук не годится вождь. Плохо заботится о свой народ. Не как Чиль. Но Шанук может позаботиться о Чиль.

И неожиданно схватил за руку, стиснул запястье. Уман Ик’Чиль попытался вырваться, да не смог. И тогда вынужден был посмотреть на Шанука… Как же он вырос, сын Севера. И сколько решимости в открытом взгляде.

— Шанук знает, как сделать хорошо, — он уверенно улыбнулся и положил руку Уман Ик’Чиля себе на грудь. Где сердце. Где запретный знак птицы с огненными крыльями. — Теперь можно.

И зашептал тайные заклинания… Вздрогнул Уман Ик’Чиль — словно ожил знак под ладонью, забился, обжигая кожу горячими толчками. Но Шанук не позволял отдернуть руку, наоборот, крепче — до боли — вдавил ладонь Уман Ик’Чиля.

— Твоё! — произнес, глядя в глаза.

Как только Шанук освободил его руку, алчность оставила Уман Ик’Чиля, и пришло долгожданное спокойствие. Он хотел, чтобы пленник решил сам. И Шанук решил. Сын Севера ясно видел свой путь. А Уман Ик’Чиль — по-прежнему нет… Но всё уже решено.

— Ты выбрал, — сухо сказал Уман Ик’Чиль.

Твердым шагом он направился обратно, к своим воинам. И пленник, не отставая, последовал за ним.

14. Тайное Слово

Заря цвета крови едва занялась, а площадь перед храмом Ицамны уже полна. Из самых дальних поселений собрался народ Красного Ягуара на большой праздник. Вернулся с победой доблестный Уман Ик’Чиль. Сегодня день его славы. И сегодня, принеся великие дары Творцу, воссядет он на Циновке Ягуара. И все земли Чак’Балама назовут его халач виником. Отныне Уман Ик’Чиль и его род будут хранить священный обычай и вести народ Красного Ягуара.

… Уже облаченный в праздничные одежды, он стоял, скрестив руки на груди, у входа в паровую баню. Темнота коридора скрывала его — негоже мешать обряду омовения. Он смотрел…

Только самые красивые и чистые девы могли прикасаться к тому, кто будет дарован Творцу. Гордые выпавшей им честью, прекраснейшие из дочерей Чак’Балама кружили вокруг пленника, словно подхваченные ветром яркие перья. Нежные руки старательно расчесывали гладкие волосы с огненным отсветом, омывали и натирали благоухающими маслами кожу, которая слишком светла для этих земель, украшали стройное сильное тело — не по-здешнему рослое и широкое в кости…

Уман Ик’Чиль наблюдал издалека — невидимый, неслышный. Смотрел, не отрываясь, точно желая наверстать упущенное. Это не была алчность — он знал, что не подойдет и не прикоснется. И сожалением это не было — Уман Ик’Чиль уже отдал, в мыслях и в сердце.