Страница 9 из 39
Разбить дверь топором — не стоит, глупая затея, а если смыться и вернуться домой раньше родителей, как я поначалу думал?
Я пошел взглянуть в окно, выходящее во двор. Мы живем на третьем этаже, под нами пани Колоушкова, а на уровне ее окна начинаются крыши гаражей. Если связать две-три простыни, что, как мне известно из книг, обыкновенно делается, можно спуститься на окно пани Колоушковой, а там уж спрыгнуть на крышу гаража.
Я пошел в спальню. Постели были застланы довольно сложным образом, мама хвастает этим своим умением. Ко всему прочему, на постелях лежали покрывала и подушечки. Связывание простыней обошлось бы дорого: если даже вернешься домой вскорости, вряд ли успеешь привести спальню в порядок.
Провод! У нас в прихожей стоит стиральная машина с длинным и крепким проводом, метров пять длиною, этого вполне хватит.
Не долго думая, я размотал его, протянул из прихожей к окну, выходящему во двор, и спустил вниз. Конец провода болтался чуть ниже окна пани Колоушковой.
В стиральной машине он сидит крепко, так что бояться нечего, не порвется. Я весело засвистел и съел полдник, чтобы подкрепиться. Через несколько минут я буду внизу, заскочу на часок на тренировку, потом быстро назад — глядишь, успею еще пропылесосить и протереть пыль.
Отлично! Я влез на окно, крепко ухватился за провод и начал спускаться к окнам пани Колоушковой.
Это был, без сомнения, выдающийся план. Только я забыл об одном пустяке, а именно о пани Колоушковой. Кухонным ножом она пыталась перерезать мой провод.
— На помощь! — взывала пожилая пани. — Воры!
— Это я, Боржик! — отчаянно закричал я. — Никакой я не вор!
Пани Колоушкова сообразила наконец взглянуть вверх.
— Ты чего там делаешь, Боржик?
— Лезу.
Я старался быть кратким и как можно скорее добраться до окна, а то еще пани Колоушкова передумает да саданет ножом по проводу.
Когда, наконец, я ощутил под ногами твердую почву, мне пришло в голову, что следовало бы принести извинения и побыстрей смыться: пани Колоушкова славится своей говорливостью.
Только ни извиниться, ни смыться не удалось. Пожилая пани живо схватила меня за ноги и втянула в квартиру.
— Так, — сказала она строго, — а теперь объясни, почему лезешь мимо моего окна.
— Меня по ошибке заперли в квартире, а ключа нет, — забормотал я неохотно, искоса поглядывая на окно, за которым качался провод.
Старая пани решительным жестом закрыла окно.
— По твоему носу вижу, что лжешь. Человека пожилого не обманешь!
Я посмотрел на пани Колоушкову довольно неприязненно. Какое ей до меня дело? Чего она выспрашивает?
— Мне надо идти, — сказал я, — я спешу.
— Никуда ты не пойдешь!
Пани Колоушкова заперла дверь и злорадно подмигнула мне. Я очутился в западне.
— Я тебе расскажу, как все было. Ты злился, что тебя заперли в наказание, и коварно хотел обмануть родителей. Стыдись, парень!
— Чего это мне стыдиться? — возразил я. — Вы ничего не знаете, и, если сейчас же не выпустите меня, я пожалуюсь милиции, потому что вы покушаетесь на свободу личности.
— Хе-хе, — засмеялась пани Колоушкова, словно злая лесная колдунья. — А если я оставлю тебя здесь взаперти и дождусь возвращения твоих родителей? Им ты тоже расскажешь такую сказку?
— Пани Колоушкова, — решил я уладить все по-хорошему, — выпустите меня, пожалуйста, на улицу.
— Вот видишь! — обрадовалась бабуля. — Боишься, и я права! Ты обманул родителей.
— Да, — признался я, — вы правы. Только выпустите меня.
— Ну что ж, голубчик, так просто дело не пойдет. Получится, что я поддерживаю твои хулиганские наклонности, и если в один прекрасный день ты кончишь исправительной колонией или тюрьмой, твои родители скажут, что в этом и моя вина.
— Я буду осторожен, — пообещал я, — и тюрьмою — факт! — не кончу.
— Этого ты знать не можешь, — отрезала пожилая пани, — и я хочу, чтобы совесть моя была чиста. Ну, а чтоб ты не думал, будто я злая женщина, ладно. Я тебя выпущу, только сначала помоги мне с уборкой.
Вот тебе и раз! Я заскрипел зубами, только это не помогло. И пришлось пропылесосить всю квартиру старой колдуньи, вытереть пыль, вымыть окна да еще передвинуть половину мебели.
Она и пальцем не пошевельнула, — закурив виргинскую сигару, пани прохаживалась по квартире да командовала мной. Когда я был уже весь грязный и обессилевший от работы, пани Колоушкова отпустила меня — широко улыбнувшись и одарив конфетой от кашля.
Я открыл окно и по проводу влез обратно в нашу квартиру.
— Не бойся, я ничего вашим не скажу! — кричала мне вслед пани Колоушкова. — А если снова полезешь на улицу, закрою глаза!
Ничего себе утешение, подумал я с горечью и, хотя был довольно уставший, пропылесосил нашу квартиру и навел всюду порядок. По сравнению с каторжным трудом внизу это было почти развлечением.
Вечером папа сказал:
— Вот таким, Боржик, ты нам нравишься. Видать, ты принял наказание близко к сердцу.
А мама добавила:
— Завтра можешь снова пойти на улицу — один или с ребятами, как хочешь. Мы оценили твои старания.
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что, наткнись Монте-Кристо во время своего бегства на колдунью вроде пани Колоушковой, из него никогда бы не вышло Монте-Кристо. Но поскольку на смену плохому приходит хорошее, мне торжественно вручили ключ от квартиры, и я утешал себя, что даже без всяких специальных тренировок одержу победу в троеборье и стану вожаком компании.
Это было такое прекрасное видение, и мне даже приснился сон об этом, он был так ярок, что я проснулся весь в поту на целый час раньше обычного.
В школе ребята удивлялись, что же я вчера не пришел на площадку, но раз уж я им однажды соврал, не так сложно сделать это вторично, и я высокомерно заявил, что ни в какой тренировке не нуждаюсь, потому и не пришел.
— Мы себе такую нагрузку дали… — прошептал мне на уроке музыки Ченда, потому что, когда поют, шептаться удобнее, — у меня все мышцы болят.
Я тоже чувствовал себя совсем разбитым, но вовсе не из-за тренировки. А впрочем, у меня тоже была тренировка, пусть невольная. Если я о чем-то и сожалел, так только о том, что не успел раскрыть тайну Руженкиного местожительства, но теперь уж поздно, после обеда мы и так все узнаем. Обыкновенно мы на переменках развлекаемся, но сегодня совсем другое дело. У меня было такое чувство, словно четверо бойких любимцев публики прощупывают друг друга перед важным чемпионатом.
— Интересно, что Руженка для нас придумала, — сказал Мирек возле школы.
Он выглядел озабоченным, справедливо полагая, что у нас двоих больше всего шансов на победу. А поскольку я молчал, он сделал еще одну попытку разговорить меня:
— У меня немного болит горло. У тебя, Боржик, ничего не болит?
— Нет, я в форме.
— Я тоже! — живо воскликнул Мирек. — Выиграем или ты, или я. Выходит, это просто справедливо, что мы оба в форме.
— Но у тебя же болит горло.
— Утром болело, — скорчил гримасу Мирек. — Я напился холодного молока. Теперь уже все в порядке.
На площадку мы пришли значительно раньше условленного и нетерпеливо высматривали судью.
Руженка примчалась минута в минуту.
— Привет бесстрашным бойцам! — крикнула она. — Вы готовы?
— Победа от меня не уйдет, — процедил сквозь зубы Мирек.
— Ха-ха, — засмеялся Ченда, — это мы еще посмотрим.
— Это мы еще посмотрим, — угрожающе повторил Алеш и толкнул Ченду животом так, что тот отлетел метра на два и чуть не свалил Руженку.
— Ну, без ссор, — решительно сказала Руженка. — Следует поторопиться, пока папа не вернулся домой.
— А где ты живешь?
— Это ведь сюрприз!
Мы ехали на трамвае, и Руженка шепнула, что будет болеть за меня, потому что только я один не задавака!
Когда мы приехали к Летенской равнине[5], Алеш увидел цирковой шатер и произнес:
5
Летна - часть Праги, входящая в район Голешовиц.