Страница 62 из 120
– А я-то думаю, куда вдруг туча подевалась, я там неподалеку был, в овраге. Ну, а потом?
– Что потом?
– Секли-то за что? Ведь не за то же, что хлеб от дождя уберег?
– За то самое и секли. Да ведь в засуху так бывает, явится туча, погрозит и ни с чем уйдет.
– А секли-то за что?
– А за то. Не успел, говорят, послушание начать, а туда же, чудеса творить! Рано, мол. Этак-то сызмала станешь чудеса творить, возомнишь о себе невесть что и душу свою погубишь. Гордыня, мол. И каждый раз секут.
– Теперь хоть понятно, почему они приговаривали: «Не твори чудес! Не твори чудес!» Так ты их часто творишь?
– Что творю?
– Да чудеса, что же еще!
– Какие там чудеса! Пустяки все это. Сам посуди, можно ли всуе просить Бога о чуде? Ведь то и вправду будет гордыня! Я только помощи прошу, когда никак своими силами не обойтись. А братья говорят: чудеса! И секут. Но я на них не сетую – они о моем же спасении радеют.
Отроку, видно, не очень приятно толковать о себе, и он круто переводит разговор на другое:
– Так знай, – говорит он, указывая на крест, – это крест Андрея Первозванного, первого Христова ученика. Он поставил его здесь восемь веков тому назад. Пришел сюда апостол не водой, а берегом. Переночевал у Днепра, а утром молвил ученикам: «Видите ли эти горы? Запомните: на них со временем воссияет благодать Божья и встанет город великий, и многие церкви воздвигнет Господь». Потом взошел святой Андрей на горы эти и благословил их, и поставил крест. Вот он перед тобой. И все, что сказал апостол Андрей, сбудется, и уже начинает сбываться – князья Оскольд и Дир отправились в Константинов город за корыстью многою, а воротились со светочем великой истины.
– Вспомнил! – вдруг восклицает Кукша и смущенно замолкает: он вспомнил, на чью улыбку похожа улыбка отрока.
– Что ты вспомнил? – спрашивает отрок. – Говори, я знаю, ты важное вспомнил.
– Знал я в Царьграде одного человека…
– Ты тоже в Константиновом городе побывал? Как же имя того человека?
– Андрей.
– Я так и думал. Блаженный?
– Да.
– Пресвятая Богородица! – Отрок осеняет себя крестным знамением. – Вот где истинные чудеса! Как твое имя?
– Кукша. В крещении Георгий.
– А я послушник Фармуфий. Прохожу послушание в Андреевой обители. Вот что, Георгий, сейчас мы отправимся в обитель – я должен немедленно показать братии человека, который знаком с Андреем Блаженным! Не отказывайся, прошу тебя!
Кукша не отказывается, он только предлагает Фармуфию сесть на коня позади него, на что Фармуфий возражает:
– Нет, лучше ты спешивайся, зачем мучить коня двойной ношей! Его можно вести в поводу.
Кукша слезает с коня, а послушник поднимает с земли и взваливает на плечо мешок из рогожи, которого Кукша прежде не заметил. Перехватив Кукшин взгляд, Фармуфий поясняет:
– Братия послала соли купить на Торгу, у хазар.
Так они идут через леса и овраги, ведя Вороного в поводу. Фармуфий засыпает Кукшу вопросами, однако про Андрея Блаженного не спрашивает, не хочет, верно, чтобы Кукша повторялся, когда будет рассказывать про него чернецам[122], известно ведь, что слишком скоро повторенный рассказ никогда не бывает столь же хорош, как первоначальный.
Словоохотливый послушник сам сообщает, что старший из братии, именем Стефан, давно уже пришел сюда из Корсуня, наслушавшись рассказов об Андрее Первозванном, поставившем святой крест на горах над Днепром и предсказавшем небывало яркий расцвет здесь христианской веры.
Очень хотелось брату Стефану отыскать Андреев крест и поклониться тому кресту: ведь Андрей Первозванный – первый Христов апостол! Шел черноризец Стефан, как и апостол Андрей, правым берегом, пока Господь не привел его к Андрееву кресту. Поклонился Стефан великой святыне, но уходить из Киева не захотел, нашел себе подходящую пещеру и поселился в ней.
Брат Стефан – ученый человек, знает, помимо Святого Писания, языки – греческий, еврейский и словеньский, а сам родом из таврических русов. Его единоплеменники – весьма кровожадный народ, и Стефан каждый день особо молится, чтобы Господь просветил их.
Велик и непостижим Небесный Промысл! Именно Стефану, выходцу из этого нечестивого племени, указал Господь подвижнический путь! В Таврии еще до рождения Стефана подвизался благочестивый муж святитель Иоанн Готский. Он-то и переложил на язык русов «Отче наш» и некоторые церковные службы. Господу было угодно, чтобы переложения эти попали в руки юному русу, будущему брату Стефану.
В Киеве к Стефану в разное время присоединились еще трое, все трое из племен языка словеньского: полянин, дулеб и древлянин[123]. Стефан их просветил, крестил и постриг в монахи. Выдолбили они себе в пещере кельи и устроили подземную церковь во имя Андрея Первозванного. Ныне Стефан здесь игуменом[124]. Сам же Фармуфий пока еще белец[125], проходит послушание, готовится к постригу.
Наконец они поднимаются по склону оврага, в котором Кукша с Вадой прятались от дождя, и оказываются на поляне, уже знакомой Кукше. Братья заняты делом, особенно важным по случаю засухи, – носят воду из-под горы, с родника, и поливают огород, у каждого два ведра на коромысле, а здоровенный Феофан, самый сильный из троих, несет еще третье ведро в левой руке.
– Оставьте ведра, – возбужденно кричит Фармуфий, – и идите все сюда!
Удивленные монахи послушно ставят ведра на землю и идут к Фармуфию, приведшему какого-то незнакомого юношу с вороным конем в поводу.
– Сей муж, – торжественно возглашает Фармуфий, указывая на Кукшу, – только что приплыл из Константинова города, он знает Андрея Блаженного!
Игумен Стефан, не говоря лишнего, садится на пенек, Кукшу сажают напротив него. Игумен слушает гостя, глядя куда-то вниз, на Кукшины ромейскис сапоги, короткие, едва достигающие голени, схваченные ремешком над лодыжками. Впрочем, Кукша скоро убеждается, что сапоги не занимают игумена, его взгляд слишком сосредоточен и неподвижен, чернец глядит сквозь все, что перед ним, может быть, даже сквозь землю.
Вокруг него стоят другие монахи и послушник Фармуфий. Иногда игумен задает вопросы, из коих явствует, что слушает он внимательно, не пропуская ни единого слова, что ему необходимо знать все в подробностях, но только то, что было на самом деле.
– Так тебе помечталось, – настойчиво допрашивает он, – или ты въяве видел язвы на руках и ногах Андрея?
– Думаю, что помечталось, отче, – отвечает Кукша, – из-за того, что видел перед тем сон…
– Продолжай, – велит игумен Стефан.
Кукша продолжает, пока игумен не перебивает его новым вопросом:
– Ты это верно запомнил, что Блаженный приподнялся, чтобы помочь тебе вытащить из-под него плащ?
– Так же верно, – отвечает Кукша, – как то, что у меня два имени.
– Значит, он не спал, – задумчиво говорит игумен. – А ты не слыхал, не сказал ли он чего-нибудь?
– Чего не слыхал, того не слыхал, – сокрушенно отвечает Кукша.
– Должен был сказать, – тихо, почти про себя, молвит игумен.
Рассказывая, Кукша замечает, что у Фармуфия в руках две легкие доски, с одного края скрепленные ремешком, раскрытые наподобие книги. Ему не нужно гадать, что это такое – еще живя в доме доброго Епифания, он учился писать на воске, разлитом по едва заметному углублению, обрамленному своего рода полями, как у иконы. В Царьграде все так учатся письму, это удобно – заровнял лопаточкой написанное, и опять перед тобой чисто, можешь писать снова. Фармуфий не праздно держит перед собой восковую доску, а быстро-быстро пишет на ней – записывает то, что Кукша рассказывает об Андрее. Другие держат точно такие же доски наготове, чтобы отдать Фармуфию, когда понадобятся.
– На сегодня довольно беседы, – говорит наконец игумен и встает, – тебе надо поспеть домой засветло, негоже в темноте с конем по оврагам шататься.
122
Чернец – монах.
123
Дулебы – славянское племя, жившее по Бугу. Позже их называли бужанами, а еще позже – волынянами. По-видимому, предки нынешних жителей Волыни. Древляне – в VI–X вв. союз восточно-славянских племен к северу до реки Припяти между реками Случь и Тетерев.
124
Игумен – настоятель монастыря.
125
Человек, живущий в монастыре, но еще не постриженный в монахи.