H2o

Пиво принесли сразу, и оно оказалось действительно хорошим. В ожидании стейка Олег медленно потягивал из толстостенного бокала, разглядывая посетителей. Завтра они будут с куда большим любопытством разглядывать меня, так что все честно и справедливо. Парочка у окна расплатилась и ушла, мужчины под колесом заказали еще пива, а юноша продолжал фанатично отстукивать, судя по всему, мессиджи в какой-то чат: Олег специально пересел на другой стул, чтобы не отсвечивала картинка на мониторе. Кажется, сеть ходила тут с приличной скоростью.

От входной двери потянуло мимолетным ветром. Вошла девушка. Высокая, симпатичная, рыженькая или шатенка, в полумраке не разобрать. Девушка высматривала столик — и вдруг, заметив Олега, широко улыбнулась.

Разумеется, он видел ее впервые. Даже обернулся проверить, не сидит ли адресат ее улыбки у него за спиной. Стоило уезжать за десятки тысяч километров, чтобы в первом же пабе случайно забредшая туда девушка улыбалась мне, как хорошему и давнему знакомому.

Постояв с полминуты в нерешительности, она двинулась к нему, прямиком, словно по заранее рассчитанному курсу. Здесь мало свободных мест?

— Вы позволите?

Если б это прозвучало хоть чуть-чуть завлекательно и развязно, у нее ничего бы не вышло. Вы ошиблись, милая барышня. Вам, по-видимому, за соседний столик.

Но она выговорила эти слова несмело, с заминкой, как студенточка на экзамене, будто в последний момент и вправду засомневалась, настолько ли близко она знакома с этим мужчиной, чтобы… На ее волосах, красновато-каштановых, серебрились мелкие капельки дождя, и на меховом воротнике жакета, подпирающем круглый подбородок — тоже. Вздернутый носик, светлые глаза. Я точно никогда раньше ее не видел. А потому то неприятно-холодное, скользкое, слишком похожее на страх, чтобы классифицироваться как простая брезгливость, — подлежит безжалостному уничтожению, растворению в глотке темного из «Колеса»…

— Нет? — совсем робко переспросила она.

А женщина нужна. В оптимальной, собственноручно отформатированной жизни, которая у него теперь будет всегда — должна быть и женщина.

Улыбнулся в ответ.

(за скобками)

И началась новая жизнь.

Если б его спросили, когда именно, он мог бы совершенно точно ответить, глянув на часы: два часа двадцать пять минут назад. Никто, конечно, не спрашивал, и Женька развлекался для себя: два с половиной часа от начала новой жизни, два сорок и так далее. И, кстати, пятнадцать минут до второй пары. Первую он прогулял, однако новая жизнь того стоила.

Поднимаясь в аудиторию, вспомнил, что сейчас будет семинар по истории, а он, Женька, абсолютно не готов, потому что планировал посидеть в библиотеке как раз сегодня до обеда, перед началом пар — какая к чертям библиотека? — но даже это не сбило с драйва, не испортило искристое шампанское настроение ложкой позорного мандражу. В аудитории уже была Оксана, она всегда приходила первой, но никогда не обращала на него ни малейшего внимания — а сейчас улыбнулась и кивнула. А если б она еще знала?!

И чтоб вы не сомневались, Женька не попытался втихую отсидеться в заднем ряду, а добровольно вызвался отвечать, чем изрядно удивил молодую семинарскую историчку. Не зная ни единой даты и перевирая имена, он настолько живо и жизненно принялся объяснять, как именно они, герои французской революции, понимали свое «свобода-равенство-братство», что посыпались реплики с мест, образовалась горячая дискуссия, которую аспиранточка не решилась прервать до конца пары, а только слушала с умилением, делая пометки в журнале. В результате Женька заработал первое семинарское «отлично» с начала года. А главное, Оксана поддерживала его позицию, и все слышали, даже мажор Глеб Величко!

На перемене он видел в коридоре ребят: Гию, Олега, близнецов с филологии, а в столовой — и самого Виктора. И все они при встрече не только здоровались с ним, как с равным, как с другом! — но и легонько касались рукой плеча. И никто из непосвященных не понимал, что это означает.

После пар Женька пошел не в общежитие и не в библиотеку, а поехал в центр. Зашел на Главпочтамт, позвонил матери и сказал, что у него все хорошо, а письмо, которое она на днях получит, морально устарело и вообще не считается. Рассказал про «отлично» по истории. И что квартиру ему искать не надо, проблемы в общаге не настолько глобальны, чтоб он не справился с ними своими силами. Уже не только своими, добавил про себя. В новой жизни он больше не был один.

Стемнело, центр расцветился огнями, словно гигантская новогодняя елка. Женька шел по проспекту, отталкиваясь ногами будто бы и не от асфальта, а от какой-то упругой и пружинистой поверхности, и чуть не подлетал на каждом шагу. Навстречу двигались люди, которые ничего не знали, и даже хуже — были согласны со всем, что происходит! — и он был готов ради них на все. Ради вот этой толстой тетки с кошелками в каждой руке. Ради лысого дядьки в очках. Ради двух ослепительных красавиц, брюнетки и блондинки, в коротеньких шубках и сапожках на высоченных тоненьких каблучках…

А если бы навстречу шла Оксана, он бы не просто поздоровался на ходу, а подошел бы и пригласил на кофе. Вот так просто: подошел бы и пригласил. Единственное, черт его знает, в каком из центральных кафе остатков Женькиной стипендии хватило бы на две чашки?

Придумав себе таким образом занятие, он еще часа с полтора шлялся по проспекту, заглядывая во все заведения подряд раскрывая у стойки меню, кривясь и удаляясь с независимым видом. Очень даже просто. И дурак он был, когда — месяца три назад, только-только приехав в столицу — с отвращением хлебал горький эспрессо ценой в половину всех его карманных денег потому лишь, что, посмотрев меню, постеснялся развернуться и уйти.

Возвращаться в общагу, если честно, не хотелось. Но было уже поздно, а Виктор назначил сбор завтра на восемь утра. Уже то, что они собирались так рано, на свежую голову, без пива и дешевого вина — только чай! — разительно отличало их встречи от банальных студенческих посиделок за полночь, вечного Женькиного кошмара. Но сегодня он ляжет спать вовремя, что бы ни думали по этому поводу сокамерники, двое мордатых четверокурсников, до сих пор с успехом отравлявших ему жизнь. Прежнюю жизнь.

Они как раз дожевывали домашние вареники из вчерашней посылки Толяна, слушая орущее на всю катушку свое любимое

«Радио-шлягер». Увидев соседа, гаденько хмыкнули: того явно ждал сюрприз. Женька сам удивился, насколько мало его это волнует. Прошел на кухню, сварил макароны, перемешал с остатками консервов, поел, вымыл посуду. Принял душ, почистил зубы и отправился спать.

Под одеялом обнаружился нераспечатанный презерватив. Четверокурсники оглушительно загыгыкали и подкрутили радио еще громче; странно, Женьке казалось, оно и так на максимуме. Он не чувствовал ни малейшего раздражения или злобы, обычно проистекавших от бессилия. Только брезгливое недоумение. Это ж надо: учиться на четвертом курсе — и быть до такой степени оторванными от настоящей жизни, развлекаясь всякой фигней?

Он поднял презерватив с кровати, мельком кивнул сокамерникам, спрятал в бумажник. Затем подошел к радиоприемнику, без единого слова выдернул из розетки шнур и тут же, на загаженном универсальном столе, кухонным ножом аккуратно отчекрыжил от провода вилку.

— Мне завтра рано вставать, — пояснил офигевшим Толяну и Костику. — А за кондом спасибо, кажется, неплохой.

Четверокурсники обалдело переглядывались. В принципе, ничто не мешало Костику, владельцу приемника, кинуться на сокамерника с матерным взрывом и даже с тем же ножом наперевес. А раз уж непонятный ступор сорвал мгновенную реакцию, придумать и осуществить какую-нибудь подляну, пока он, мозгляк и малолетка, будет спать.

Но Женька не боялся. Ни капельки. Повернулся на бок, лицом к стене, и почти сразу же заснул при ярком свете, глянув мимоходом на часы.

Новая жизнь продолжалась уже двенадцать часов пятьдесят две минуты.