Преследуя восход

Фигура выглядела гротескной, ужасной, мерзкой, но ни в коем случае не угрожающей. Вид у нее был жалкий, когда я стал кружить вокруг нее с мечом наготове, вдобавок схватив с алтаря горящую головню. Я приблизился, и она, защищаясь, комично согнула передние конечности, запищала и попятилась. Я не смог удержаться и расхохотался — от всей души. Рядом я услышал, как расхохоталась Молл, совсем так, как смеялась тогда, в замке. Ее высокий чистый смех смешался с моим, и вдвоем мы, должно быть, потрясли сами небеса — словно с покрытого тучами Олимпа раздался смех богов.

Джип тоже смеялся; я видел это, хотя и не слышал его. Клэр, пошатываясь, подошла к нам, осторожно выбирая дорогу по каменистой земле, и беспомощно повисла на наших плечах, согнувшись от смеха пополам. Пирс бросил окровавленный топор и гоготал до тех пор, пока его физиономия не побагровела, а с ним и все оставшиеся в живых члены команды — они насмешничали, показывали пальцами, гримасничали и делали грубые жесты в сторону дрожащей фигуры, прыгавшей перед нами то на одной ноге, то на другой. Хэндз-оружейник хихикал, показывал пальцем и плевался, и даже Ле Стриж, стоявший сложив руки на груди, криво улыбнулся и фыркнул. Наконец — не ради того, чтобы напасть, а просто чтобы прогнать, — я поднял головню и бросил в бывшего Дона Педро. Она отскочила от черного выступа-головы, издав музыкальный звон и не причинив никакого вреда. Однако темная фигура пронзительно заверещала и, развернувшись, помчалась в панике прочь в темноту огромными прыжками и тут же растворилась в моросящей дождем ночи.

Наш смех преследовал ее, но в конце концов замер. Великое молчание воцарилось над полем с его ужасным урожаем обгорелых трупов, разбросанных повсюду, тлевших и начинавших дымиться, как только их касался мягкий дождь. Я заткнул меч за пояс и пнул ногой лежавшие вокруг пустые бутылки из-под рома. Джип поднял одну — полную и даже неоткупоренную — и протянул мне. Я посмотрел на смолкшие барабаны, лежавшие в развороченном туннеле, перевернутые и поломанные, с изрезанными расписными шкурами. Направляясь к ним, я запутался в валявшемся под ногами одеянии ярко-красного цвета, порванном и брошенном. Я поднял его, обернул вокруг себя и завязал наподобие пояса. Рядом с барабанами я поднял железный гонг и молоток, которым в него били. Ударил несколько раз ради интереса, а затем прервался, поднес ко рту бутылку с ромом, вытащил зубами пробку и выплюнул ее на алтарь. Сделав хороший глоток, я почувствовал, как сладкий ароматный огонь полился по горлу. Затем я сделал глубокий вдох, снова стал бить в гонг — и начал приплясывать, поднимая ноги. Танец воина, одновременно радостный и суровый, благородный танец. Я щелкнул пальцами, и раздался гулкий медленный раскат грома. Я повернулся к Молл, взял ее за руку, и мы вместе закружились под стук дождя. Джип танцевал с Клэр, женщины и мужчины из экипажа — в одном качающемся ряду, и наши глаза смеялись, встречаясь друг с другом. Во мне поднялась всеохватывающая радость, такое богатство чувств, какого я прежде никогда не испытывал. В этот час моего торжества мир — даже более широкий мир, Спираль и все миры внутри ее — был, казалось, слишком мал для моих объятий, для моей огромной бесконечной любви. И пока гром и железо играли, мы медленно уплывали от этого места пустоты и разрушения к краю леса.

Штормовой ветер расшевелил зеленые листья, и они поплыли над нами, как знамена, и когда мы проходили под их сенью, я оглянулся — всего лишь раз — и, исполненный закованной в железо уверенности, выкрикнул приказ. Прежде чем замерло эхо, в землю ударил голубой палец молнии — ударил раз, другой, третий — в суровом ритме танца. Алтарь разлетелся на куски, белые камни рухнули, вершина холма была очищена словно взрывом. Все еще танцуя и держа за руку Молл — она держала за руку Джипа, тот — Клэр, а Клэр сжимала руку Пирса, мы удалились, не прерывая танца, вниз, в темнеющие джунгли, по направлению к морю.

Как долго мы танцевали под бой железа и треск в небесах — об этом я не имею ни малейшего понятия. Возможно, всю дорогу до берега, ибо, когда явился первый серый вестник рассвета, я проснулся на песке: я лежал, положив голову на руки. Сначала я решил, что, должно быть, накануне я ел песок, поскольку казалось, что у меня весь рот забит им, а тело придавлено к земле находящимся в желудке грузом свинца. Я с трудом пошевелился, хотя и слышал рядом с собой голоса. Это разглагольствовал Стриж, как всегда сардонически:

— Ты что, не признал его? Ты меня удивляешь. Я сразу сообразил, кто это, и если бы даже не был уверен, достаточно было вспомнить стражей замка: фигуры в пальто и шляпах, зомби, крыс. Это Барон Суббота, страж подземного мира, бог кладбищ — персонифицированная смерть. Это и был тот лоа, союзом с которым так гордился Дон Педро.

— Похоже на то, — пробормотал Джип. — Один своей злобой под стать другому…

— Отнюдь! — сказал Ле Стриж своим обычным презрительным тоном. — Суббота не злой, он занимает почетное место среди Невидимых, потому как важен для естественного порядка вещей. А то, что он стремится расширить свои владения, свое царство, так это вполне естественно для него, какие бы возможности ни предоставляло ему для этого малоумное человечество — убийство, голод, войну. Зло в этом союзе было не от него, он бы этого даже не понял. Ты видел в нем хоть что-нибудь такое, когда он открылся нам? В их союзе все зло исходило от Дона Педро, его злобная натура в конечном счете и вывела его за обычные рамки. Хотя что бы ни было в этом человеке, Суббота поглотил все. Поэтому, когда чары исчезли, осталась только одна Смерть в чистом виде. А мы были уже хорошо подготовлены, чтобы посмеяться над страхом ее.

С тихим стоном я ухитрился перевернуться. Казалось, моя голова полна черных камней. Сквозь слипающиеся веки я разглядел склонившуюся надо мной Клэр, а за ней — Джипа.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросила Клэр, проводя прохладной рукой по моему лбу.

— Ужасно… — прохрипел я. — Во рту как в порту во время отлива. Похоже, это самое гнусное похмелье, какое у меня когда-либо было…

— Да, в общем-то, ничего удивительного, — мягко усмехнулся Джип. — Ты, наверное, не догадываешься, но тебе повезло, что ты не проснулся немножко мертвым. Вчера вечером ты выхлестал не меньше пяти кварт[30] первоклассного рома в течение получаса.

— Да, — прохрипел я, чувствуя, как в горле у меня поднимается кислота. — Я помню. Но большая часть досталась кое-кому другому. Это был не совсем я…

— Так ты помнишь? — пролаял Ле Стриж, отталкивая остальных и поднимая меня за алый пояс, который все еще был на мне. — Ты помнишь?! — пролаял он с сомнением мне в лицо. — Но это неслыханно. Ты не можешь помнить!

— Значит, могу, — пробормотал я, оттолкнув его так резко, что он тяжело плюхнулся на песок. — Я все помню, так что отстань. И без обид.

Я нетвердо поднялся на ноги. Дыхание Ле Стрижа довершило то, что начала кислота. Море было ближе, чем кусты, так что я, шатаясь, подошел к краю воды и стал извергать содержимое моего желудка в прилив. После этого я тяжело осел на песок, чувствуя себя значительно лучше, только слабее, и отнюдь не до конца осознавая, о чем Ле Стриж все еще лопочет за моей спиной:

— Но это… это невозможно! Тот, в кого вселяется лоа, всего-навсего простейший инструмент — судно, транспортное средство для Невидимого. После приступа такой одержимости… такого полного подавления собственной личности… сознание не может восстановить ничего из того, что было, когда им владел лоа.

— И тем не менее ты слышал, как я с ним разговаривал после того, как заварилась вся эта каша, разве нет? — скептически возразил Джип. — Послушай, там был Стив, и никто другой, — во всяком случае я никого больше не видел. А как же насчет Дона П.? Ты же сам говорил, там было что-то вроде партнера.

— Действительно, но там не было такой одержимости. У них было больше похоже на сознательный союз, союз такого рода, который возможен только с личностью очень большого потенциала. Но не с такой пустой и банальной тенью, как этот мальчишка… — Резкий, скрипучий голос вдруг оборвался. Я ощутил взгляд острых глаз на затылке, ощутил, что меня изучают с подозрительным вниманием, как будто впервые.

30

Кварта = 1,1361 литра.