Страница 1 из 16
Станислав Куняев
Жрецы и жертвы Холокоста
Кровавые язвы мировой истории
Увенчается ли наше стремление к новому мировому порядку успехом, зависит от того, выучим ли мы уроки Холокоста.
Эта работа была задумана несколько лет тому назад и складывалась по частям долго и трудно.
Тема оказалась чрезвычайно сложной и «горячей», если не раскалённой. Да и мировая жизнь всё время добавляла топлива в этот мистический костёр — вспомним хотя бы поистине библейскую судьбу несчастной Газы или поединок между Ватиканом и раввинатом по поводу Холокоста.
В полной мере своего собственного взгляда на предмет исследования мне выработать так и не удалось, и книга, выросшая из поначалу задуманной небольшой статьи, получилась весьма компилятивной.
Но я об этом и не сожалею: пусть читатели сами освоят избранные мною выдержки из разных книг, порой прямо враждебных друг другу, порой дополняющих или повторяющих одна другую.
Только при таком проходе «по лезвию ножа» мне удалось в меру своих сил склеить более или менее цельную картину исторического явления, именуемого Холокостом.
Несколько книг, откуда я брал оценки и факты для моей работы, образовали её каркас. В первую очередь, это были два отчёта с двух конференций — Стокгольмской (2000 год) и Тегеранской (2006 год). Немало пищи для размышлений дала мне совсем свежая книга «Отрицание отрицания, или битва под Аушвицем», созданная двумя авторами-составителями и незаурядными профессионалами А. Кохом и П. Поляном. Чрезвычайно много фактов и сведений я почерпнул из книги американского историка Нормана Финкельштейна, которую несколько раз перечитал и всю испещрил своими заметками, восхищаясь правильным чувством меры и гражданской отвагой автора. Весьма помогла мне фундаментальная и предельно объективная работа российского историка Г. В. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», а удивительную по лиризму и печальной правде книгу Исраэля Шамира «Сосна и олива» я проглотил взахлёб, как художественное произведение. Словно зловещий, но увлекательный детектив я прочитал «Протоколы допросов Эйхмана».
Пришлось изучить и некоторые книги, наполненные чёрной яростью, истерической клеветой и клиническими картинами жизни, рождённые больным воображением авторов — некогда сенсационную повесть забытого ныне писателя Валентина Ерашова «Коридоры смерти», книгу женской прозы начала перестройки «Новые амазонки» и сборник «Уроки Холокоста и современная Россия», подготовленный российским фондом «Холокост». Поистине неоценимую помощь в работе оказали мне исследования знаменитого историка Холокоста французского еврея Роже Гароди «Основополагающие мифы израильской политики». Его работа настолько аргументирована и объективна, что даже П. Полян, с саркастическим пристрастием оценивший в книге «Отрицание отрицания» труды ревизионистских историков, предпочёл воздержаться от комментариев по поводу этой образцовой работы знаменитого француза.
Поскольку почти все прочитанные и использованные книги были изданы крохотными тиражами и неизвестны массовому читателю, то я цитирую их довольно щедро. Может быть, что и чересчур щедро, за что прошу заранее читателей простить меня. Но лучше пересолить с аргументами на такую взрывоопасную тему, нежели не договорить чего-то.
На свои комментарии к прочитанному я тоже не скупился и не раз ощущал, что испытываю почти эстетическое удовлетворение от состояния творчества, довольно часто посещавшего меня.
Все другие источники, на которые я ссылался и которыми эпизодически и скупо пользовался, перечислены мною в заключении этой истерзавшей меня работы.
I. Брызги шампанского
Начался совершенно дикий шабаш.
Мягкой прибалтийской зимой 1962 или 1963 года я жил на Рижском взморье, в Дубултах и переводил стихи литовского поэта Малдониса.
В это время в литературной среде ещё не было мировоззренческого раскола, и в Доме творчества я радушно компанействовал с Василием Аксёновым, с Анатолием Гладилиным, с Григорием Поженяном и сотрудником журнала «Знамя» Самуилом Дмитриевым, которого все звали попросту «Мулей». Никто тогда и не мог себе представить, что через несколько лет после арабо-израильской войны 1967 года воздух в мире неожиданно изменится, и многие мои друзья вдруг почувствуют себя евреями. Помню, как добродушный Муля вдруг с восторгом заявил: «Ну и дали мы этим арабам!» — как будто он воевал на Голанских высотах и отрывал окопы в песках Синая.
А я несколько позже, осмысливая эти перемены, написал стихотворенье, вспомнив о мягкой прибалтийской зиме 1962 года:
«В гробу» к тому времени был Муля Дмитриев, так радовавшийся победе евреев над арабами, «другой» — это Аксёнов с Гладилиным в одном флаконе, а третий — это я. Рядом с нами постоянно возникала журналистка Алла Гербер, неумело изображавшая из себя еврейскую красавицу, что вызывало у меня искреннюю жалость к ней.
На дворе стоял сырой прибалтийский январь, ветер с моря раскачивал под моими окнами старые сосны, с которых обрушивались тяжёлые, влажные хлопья снега.
В Дубултах было ветрено и неуютно, все забегаловки в округе нам надоели, и мы решили отпраздновать старый Новый год в Риге, тем более, что наши старшие собутыльники — моряк Гриша Поженян и бывший разведчик Овидий Горчаков имели доступ в Рижский Дом кино и соблазнили нас провести новогоднюю ночь среди киношной богемы.
Столик для известных столичных писателей нашёлся чуть ли не в центре низкого зала. Мы уселись, заказали традиционный латышский «Кристалл», шампанское, миноги и начали потихоньку провожать старый Новый год.
Поскольку среди нас была единственная женщина — Алла Гербер, то вскоре то ли Гладилин, то ли Аксёнов предложил выпить за неё. Мы подняли бокалы шампанского, стали чокаться с нашей Эсфирью, но тут, встав из-за соседнего стола, к нам выдвинулся грузный, крепко выпивший великан-латыш и, обращаясь к Гербер на ломаном русском языке, громко и отчётливо сказал фразу, смысл которой заключался в том, что он пьёт за то, чтобы древняя латышская столица как можно скорее освободилась от таких жидовок, как наша Алла.
Зал в Доме кино был небольшой, потолки низкие, голос у латыша зычный… Наступила тягостная тишина, которая тут же разрешилась взрывом, потому что я, умевший в молодые годы (хлебом не корми!) попадать в любые скверные истории, свободной рукою резко ударил снизу лапу латышского медведя-антисемита, да так удачно, что его бокал с шампанским вырвался из толстых пальцев, ударился в низкий потолок, и мы все тут же оказались осыпанными осколками хрусталя и янтарными брызгами божественного напитка.
Что было дальше в эту хрустальную ночь, помню смутно. Меня вырвали из медвежьих объятий латыша, нас растащили, его вывели из зала, празднество продолжалось, латышские киношники (не только евреи!) бросились поздравлять меня с благородным поступком, все восторгались моей спортивной реакцией. Словом, ночь пролетела как нельзя лучше… К утру мы вернулись на такси в Дом творчества. Напомню, что это всё случилось 45 лет тому назад…