Страница 38 из 47
Пляж был небольшой, с закрытым бассейном, отделенным от океана бетонной стеной с решеткой. Такого цвета воды я не видела никогда – она была золотой! Представьте себе: пустынный пляж, золотая вода, за низкой стеночкой – океан, ощущение бесконечности бытия. Мы на пляже одни, да еще несколько уборщиков, которые с удовольствием дарили нам ракушки, выброшенные на берег океаном. Мы плавали одни в этом огромном бассейне. Если спросят, что такое счастье, – это оно!
В то время на Кубе была карточная система, в магазинах– пусто. Денег нам не заплатили, зато дали карточки, которые можно было отоварить в специальных распределителях (что-то типа советской «Березки»), где тоже толком нечего купить, только всевозможные коньяки, вина, ликеры, сигары.
Однажды, зайдя в магазин, мы с Галей Соколовой и Леной Миллиоти услышали радостный возглас Рогволда Суховерко: он встретил писателя Габриэля Гарсиа Маркеса, который случайно оказался здесь же. Мы познакомились, Суховерко представил нас: Соколову – как писательницу, Миллиоти – как актрису, а про меня сказал, что я сочиняю песни и попросил спеть. И я спела песню «Может быть». Потом мы взяли у Маркеса автограф, который я храню до сих пор.
Я понимаю, что это идиотически выглядит, когда вот так ни с того ни с сего начинаешь петь в доказательство того, что сочиняешь песни. Но со мной такое случалось не раз.
Когда мы во второй раз приехали на гастроли в Тбилиси, я получила телеграмму, что должна срочно лететь сниматься в Вильнюс. Билетов на самолет не было, я стала упрашивать кассира, и она вдруг сказала: «Я слышала вашу песню „Может быть“ в исполнении Гелены Великановой, не могли бы вы мне ее спеть?» За билет я была готова на все. Я просунула голову в окошко кассы и начала петь. Провожавший меня ученый-физик Дмитрий Дараселия был потрясен: он не думал, что такое вообще возможно! А кассирша дала мне билет.
«Фантазии Фарятьева»
Олег Ефремов мечтал, чтобы все ведущие актеры попробовали себя в режиссуре. Одной из больших удач можно назвать спектакль «Фантазии Фарятьева», поставленный Лилией Толмачевой по романтической пьесе Аллы Соколовой. Лиля оказалась интересным, умным режиссером, терпеливо, подробно работала с актерами, хоть ей и было нелегко.
Игорь Кваша играл в этом спектакле скромного зубного врача, пытающегося решать глобальные мировые проблемы, а его идеалистка-тетя мечтала и верила, что ему поставят памятник, поскольку он найдет средство от рака.
Тетя Фарятьева – одна из моих любимых ролей. Мне редко доводилось играть таких женщин, чтобы быть самой собой. Я играла в седом парике и специально купила огромный оренбургский платок – белый, кружевной, чтобы тетя моя была «воздушной». Я бегала по двухпролетной лестнице (декорации к спектаклю сделал Давид Боровский) и рассказывала, как мечтаю о том, что племяннику поставят золотую статую.
Герой был безумно влюблен в учительницу музыки, Сашу– ее играла Алла Покровская. Ее героиня была умной, готовой составить счастье главного героя. Но любила она другого человека, и стоило тому только позвать Сашу, она убегала к сопернику, а Фарятьев оставался с разбитым сердцем. Его безуспешно пыталась утешить Люба, младшая сестра Саши – это одна из самых удачных ролей Марины Неёловой, которой всегда удавались роли подростков. Началось это с роли в фильме «Монолог», затем – Люба в «Фантазиях Фарятьева», очень современная, смелая, безоглядно любящая. Еще одна замечательная работа Неёловой – спасенная девочка в спектакле «Спешите делать добро», о котором я расскажу чуть позже. Очень интересной была работа Елены Козельковой: она играла мать Саши и Любы, хлопотунью, бесконечно любящую дочерей, но не всегда их понимающую.
Лилия Толмачева хотела ввести на роль Фарятьева Станислава Садальского, и я репетировала с ним. Но худсовет не принял его работу, посчитав этого актера недостаточно серьезным для такой роли. Садальский довольно быстро ушел из «Современника»: в конце сезона труппа за него не проголосовала. Мне кажется, ему просто не повезло. В это время в театр пришел Костя Райкин, и Садальского назначили с ним в очередь на роль Епиходова в «Вишневом саде». Но во время репетиций Садальский так ни разу и не вышел на сцену. Тогда он стал потихоньку исчезать из зала, потому что начал сниматься в кино, и этим разгневал режиссера.
Позднее я снималась с Садальским в фильме «Кот в мешке», где он играл отца четверых детей, очень доброго, обаятельного, смешного и наивного, каким сейчас его трудно представить. По-моему, это уникальная работа, хотя, конечно, его визитной карточкой стал образ Кирпича в фильме «Место встречи изменить нельзя».
«Спешите делать добро»
Спектакль по пьесе Михаила Рощина «Спешите делать добро» был, как мне кажется, на главной линии театра. О чем этот спектакль – говорит его название. Я уже рассказывала о великолепной работе Марины Неёловой, которая к этому времени стала ведущей актрисой театра. Ее обожали зрители, всегда болели за ее героинь, и за эту в особенности, поскольку она играла девочку, которая из-за беспросветных неурядиц жизни решила броситься под поезд. В этом спектакле играли лучшие актеры нашего театра: Гафт, Покровская, Дорошина, Крылова, Кваша – это его герой спас девочку, выхватив ее из-под поезда, и привел в свою семью. Но тут-то и начинались все неприятности, от которых в конце концов убежала спасенная. Вмешались общественные организации и даже детская комната милиции. Единственная абсолютно отрицательная роль Филаретовой, работника детской комнаты, досталась мне, в очередь с Наташей Каташевой.
Галина Волчек просила меня сыграть «в государственном масштабе». Филаретова все время повторяла: «Мы так не построим!», имея в виду коммунизм. Когда мы играли спектакль, это утверждение хотя и не воспринималось как бесспорное, но имело право на существование. Построение коммунизма было государственной установкой, многие действительно верили, что это возможно. А теперь я с ужасом думаю, что та женщина, оказывается, была права, – все разговоры о коммунизме канули в прошлое.
Роль давалась мне нелегко, и только случай из жизни помог мне ее осилить. Этот случай описан в моей книге «Я люблю вас».
Случилось так, что в это время я как председатель месткома ходила и хлопотала за одну женщину, которую выселяли из квартиры за самовольный захват. До этого она, одинокая мать с двумя детьми, жила в комнате, признанной эпидемстанцией непригодной для жилья. Ее старшая дочь, будучи студенткой ГИТИСа, играла у нас в театре.
Прошли все инстанции, суды. Наконец попали к какой-то большой начальнице с простой русской фамилией. Нам сказали: она разрешит – все будет в порядке. Входим: я, истица и ее старшая дочь.
Сидит элегантная женщина, в сером английском костюме с красным платочком в кармашке, хорошо причесанная, глаза серо-голубые, стальные. Смотрит на нас эдак сверху, спокойно, терпеливо.
– Садитесь, пожалуйста, – ледяным тоном. – Вы кто?
– Истица…
– А вы кто?
– Дочь…
– Вы? (Это мне.)
– Я председатель месткома, я прошу, у нас так принято…
– Напрасно пришли, – перебивая холодно, железно.
– Мне уйти? – вдруг я тоже «железно».
– Нет, почему же, раз пришли, сидите. Я вас слушаю (к истице), говорите. Теперь вы говорите (к дочке). Ну, теперь я вам скажу (это уже выслушав их сбивчивые объяснения и просьбы). Никаких прав вы не имеете. Еще хотите сказать? Говорите. Мы должны выслушать. Так, так, ну а теперь я скажу: никаких прав.
Мы вышли раздавленные, униженные. Я все время ждала, что она скажет: «Мы так не построим!..»
Назавтра спектакль «Спешите делать добро». Я спокойно и уверенно вышла на сцену. Оглядев всех партнеров сверху, тихо так сказала: «Садитесь… Вы не знаете, а мы знаем… что люди-то творят! На иного и не подумаешь вовсе, а он… только что звучит гордо, а колупни – козел!» Зал замер. Гафт после этой сцены сразу подошел ко мне:
– Старуха, как ты это сделала? Вот это то что надо, слушай. Гениально! Я теперь должен тоже играть по-другому.
Волчек, увидев меня позже, тоже сказала, что это наконец то, что она хотела. «Молодец!» – похвалила она.
Я заплатила за это знание собственным унижением, ощущением беспомощности, бесправности. И у нас так всегда: за все надо платить.