Страница 160 из 160
— Ладно, он был занят другими делами, но ведь он перепоручил это дело мне, о чем тебе хорошо известно. Теперь ответственность за все ложится на меня. Пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя виноватым.
Она обернулась в тот момент, когда Паско занес ногу для очередного шага. Он застыл, как мальчик, играющий в «замри на месте». Она вопросительно посмотрела на него, он глупо улыбнулся и опустил ногу.
— Ты мне нравишься, Пит. Всегда нравился. Если бы Элли не была мне таким хорошим другом, кто знает? Но партнера для секса найти легко, а хорошего друга — гораздо труднее. Запомни это. Случается, что, стараясь поступать правильно и разумно, человек превращается в отъявленного мерзавца и эгоиста. Возьми отгул на работе, Пит, и выскажи Элл и все, что у тебя на душе! Расскажи ей, что в ее поведении тебя злит, расскажи, что иногда какая-нибудь туго обтянутая юбкой задница в баре вызывает в тебе сильное влечение. Элли, может быть, после этого сломает тебе челюсть, но ты по крайней мере будешь знать, за что. Нет смысла в полуправде. Нельзя быть откровенным Только наполовину. Если твоя душа открыта не настежь, она все равно что на замке. Это цитата из какой-то пьесы или я сама выдумала? Иногда бывает трудно сказать.
— Я не знаю, — отозвался Паско, стараясь поддерживать разговор в таком же легком духе, — но на Шекспира не похоже.
— Нет? Ты так хорошо знаешь Шекспира?
— Уж получше, чем мистерии.
— Так вот, у тебя целая неделя на то, чтобы их изучить. Хотя не уверена, что они того стоят.
Она отвернулась, и он весь напрягся, готовый, если что, броситься к ней, когда она слишком сильно перевесилась через парапет, чтобы увидеть подвижную сцену, которая проезжала мимо собора. И, пока она стояла в такой позе, он не смел сделать даже крошечный шажок.
— Всему и всегда стоит учиться! — сказал он.
Она вернулась в вертикальное положение, и его пульс замедлился, превышая нормальный всего раза в полтора.
— Это зависит от того, чему же ты научишься в конечном итоге, — возразила она. — Забавно, что все пьесы всегда рассказывают о страдании. Ты это знал? Даже комедии, точнее, особенно комедии. Комедии кончаются соединением, а трагедии — расставанием, потому что люди не видят иных выходов, кроме этих двух. Я знаю, что такое расставание. Мама умерла, когда мне было восемнадцать, папа, когда мне было двадцать шесть. Тебя удивляет, наверное, что такая взрослая девочка, как я, тоскует по мамочке и папочке, да, Пит? Но без них я никто и ничто. И мне не удалось никем заменить их, потому что я сама вечно служила кому-то заменой. Мир, в котором мы живем, — полное дерьмо, Пит. В газетах пишут, по ящику показывают, какое кругом дерьмо. И его становится все больше и больше. Держись за свою Элли, милый. Когда люди держатся друг за друга, они способны противостоять этой мерзости, хотя бы какое-то время. В этом и заключается комедия, она всего лишь отложенная на потом трагедия.
Он видел, что она изнемогает от боли и отчаяния, и страдал от этого безмерно, но к его страданию примешивалось возмущение. Чанг не имела права быть такой. Чанг, которая точно богиня, сошедшая к ним с небес, не требовала ничего, кроме поклонения за свое исцеляющее прикосновение!
Он сделал еще один шаг и поспешно спросил:
— Но разве жизнь не имеет смысла? Разве не об этом говорят все книги, и пьесы, и другие произведения искусства?
— Ты так считаешь? — усомнилась она. — А что, если вдруг начинаешь понимать: в конце концов единственное, что может предложить нам Шекспир, — это уйти из жизни? А единственное, что могут дать мистерии, — это тайна?
— Чанг, ради Бога, нет, ради меня, ради нас. Что бы ты ни чувствовала сейчас, мы любим тебя. Ты нам всем так нужна!
— Любим, нужна, — повторила она неуверенно, как будто это были слова незнакомого ей языка.
Далеко внизу рев толпы достиг своего апогея. На площадь въехал Дэлзиел. Чанг вдруг улыбнулась и стала снова самой собой, прекрасной и сильной.
— Господи, Пит, на тебе прямо лица нет! Послушай, детка, все хорошо. Незачем было мчаться сюда и пытаться держать меня за руки и за ноги. Ты же не думаешь, что я позволю человеку, к которому так хорошо отношусь, увидеть, как я прыгаю вниз? Ну что ты?! Вон Бог проезжает. Шоу почти окончено, пора готовить завтрашнее представление. Впрочем, я даже рада, что ты здесь. Ты поможешь мне спуститься по этой жуткой лестнице? И поверишь ли, но я страшно боюсь упасть! Ты иди, я за тобой.
Она отошла от парапета, радостно смеясь, и Паско, чувствуя, как по телу пробегает дрожь облегчения, тоже рассмеялся и повернулся к двери.
Еще смеясь, он уже понял, что совершил ошибку.
Он резко обернулся, у него закружилась голова, пока взглядом он искал хоть какой-нибудь след, хоть что-нибудь. Но еще до того, как он обернулся, он уже знал, что остался на башне один.
И к полувосторженным, полунасмешливым выкрикам толпы, приветствующей проезжающего во всей красе и славе Дэлзиела-Бога, присоединился рыдающий, пронзительный крик ужаса и отчаяния. Этот вопль поднялся выше стен старого собора и растворился, как писк раненой птицы, в огромных пустых небесах, словно его и не было.
Устремив взгляд в небо, Паско в ярости закричал:
— Будьте вы прокляты!
Он кричал и кричал, сам не зная, к кому относились его проклятия: к Чанг, к Богу ли, к Дэлзиелу или к самому себе.