Взмах ножа (сборник)

Многие ее клиенты оказались женщинами — богатыми белыми женщинами. С ними со всеми можно было управиться, следуя одному и тому же плану. Она изображала горничную (надевала ярко-красные бюстгальтер и трусики под просвечивающее черное платье), якобы совращающую свою хозяйку. Чтобы совратить, она иногда уводила клиентку в спальню, иногда на кухню, иногда в гладильню, на чердак, в ванную. Она трахала их всем, что попадалось под руку: шлангом от пылесоса, ручкой метлы, массажными щетками и полотенцами, тряпочками для мытья посуды. Она продолжала это делать до их полного изнеможения.

Все это было настолько просто, что стоило ей, проходя мимо, задеть их, как они уже начинали фантазировать, а потом кричали, испытывая оргазм. Затем обычно они задирали ноги кверху. Интересно, что каждая, как бы мало она ни смыслила в этом деле, вызывала глубокий, громкий профессиональный оргазм Мари.

Мужчины хотели собственного унижения. Они требовали, чтобы она надевала на себя что-нибудь кожаное или из нержавеющей стали. Чтобы она их ругала, заставляя совершить один унизительный поступок за другим. Это их распаляло, они ее просто умоляли об этом, и наконец она соглашалась. Если они того стоили, то она пальцами легко касалась низа живота и помогала рукой. Это было все, что требовалось.

Теперь уже Джордж Вэнг говорил о Мари не иначе как о «своей лучшей», даже когда она работала с кем-нибудь в паре. И Мари не считала зазорным то, что сутенер смотрел на нее как на собственность. Больше всего она ценила то, что в свободное от работы время могла уходить из квартиры, когда и куда хотела, а деньги в банке были положены на ее собственное имя. Джордж оставался главным клиентом Мари.

Единственной тенью в новой жизни Мари было пристрастие к наркотикам. Поначалу привычка росла вместе с денежным успехом, но через год Мари поняла, если не прекратить их употреблять, она снова окажется на улице. У нее был сильный характер, и она уже привыкла сама себе быть хозяйкой. Джордж Вэнг помог ей записаться в группу по лечению наркоманов в больнице, которая находилась в малонаселенном районе Олбани. Врачи прописали ей тридцатипятидневный курс метадона. В первый день дали достаточно этого препарата, чтобы удовлетворить желание уколоться. На второй день уменьшили дозу. Она уже готова была лезть на стену. Но на самом деле все это, конечно, можно было вытерпеть, и к тому времени, когда курс лечения закончился, от пагубной привычки не осталось и следа.

Мари считала проституцию унижением, но секс был ее триумфом. Исключение составлял Извращенец, он просто достал ее. Уходя из его квартиры, Мари испытывала такое чувство, будто ее обманули, хотя Джордж Вэнг сказал, что четыреста пятьдесят долларов, которые они получали от него, неплохая компенсация за все.

— Ты забыла, как клиенты орут тебе «черножопая», пока ты их порешь, или говорят то же самое, когда порют тебя.

— На самом деле они мне не причиняют боли. Это просто игра.

— Ну, а Марек разве причиняет боль? Ты подаешь ему ужин, потом трахаешься с ним и идешь домой. Так в чем же дело?

— Все не так просто, Я должна появляться у него в отрепьях и играть роль рабыни. Он насмехается надо мной в присутствии своих приятелей.

— А они до тебя дотрагиваются? Если да, мы должны просить больше денег.

— Их смех хуже прикосновений. Мне нельзя поднимать глаз, я должна уставиться в этот чертов ковер и повторять: «Да, сэр, нет, сэр». Подаю им мерзкий обед, а он мне читает лекции про негритосов и преступления, которые они совершают, и про то, как они все сидят на наркотиках. Он держит меня для того, чтобы помнить постоянно про дно общества… Он меня держит для вдохновения.

— Мари, ты говоришь ерунду! Иногда я посылаю тебя в дом, где ты должна скрести на коленях туалет, а потом трахаться с шестидесятилетней белой женщиной. И это тебя нисколько не волнует.

— Миссис Бламм меня любит. Когда мы заканчиваем, она поит меня кофе с пирожными и рассказывает о своих противных внуках. Ты умный человек, Джордж Вэнг, но ты не хрена не понимаешь в жлобах.

— Не произноси слово «жлоб». — Вэнг поднял свой тонкий, костлявый палец. — «Жлоб» — это уличное слово, а ты не на улице. Мы называем их клиентами. Может быть, так ты будешь лучше понимать. Послушай, если бы ты продавала зеленый салат, то тебе бы было наплевать на характер твоих покупателей до тех пор, пока тебе не грозило бы насилие. То же самое, когда ты продаешь то, что у тебя между ног.

— Да, но Извращенец способен причинить мне боль. Я даже не сомневаюсь, что он сделает мне больно. Он носит пиджаки за пятьсот долларов, а глаза у него как у краснощекого, зарабатывающего на жизнь физическим трудом карманника, который ненавидит всех и вся.

Джордж Вэнг всплеснул руками.

— Ты обслуживала его уже больше тридцати раз, и он ни разу не поднял на тебя руку. Он даже с другими шлюхами не общается. На самом деле, — подмигнул Вэнг, — я думаю, что Марек в тебя влюблен. Ты должна быть польщена.

Мари вздохнула.

— Мне наплевать, когда другие жлобы называют меня черножопой или черной шлюхой, потому что они витают в это время в своих фантазиях, а их фантазии не хуже, чем обычная жизнь, но…

— Слишком много теории, — прервал ее Джордж Вэнг. Он считал себя экспертом в оценке потенциальной жестокости со стороны клиентов; С его точки зрения, Извращенец не был опасным, а потому сходил за вполне приемлемого клиента.

— Ты меня так и не дослушал. Извращенец не притворяется и не фантазирует.

— Он хоть раз причинил тебе боль? — Джорджу Вэнгу уже начинал надоедать этот разговор.

— Нет, он иногда показывает свою силу, но никогда по-настоящему он меня не бил.

— Послушай, если ты уж так настроена отказаться от него, то я тебя поддержу, и ты знаешь об этом, Мари. Только прошу тебя потянуть еще чуть-чуть. В конце концов последнее слово остается за проституткой. Сейчас мы с него получаем четыреста пятьдесят. Давай поднимем цену на сто баксов и посмотрим, что будет. Если взглянуть на Марека с объективной точки зрения, то мы имеем дело всего лишь с очередным недоделанным мужиком, которому приходится за это расплачиваться.

Глава 13

— Поверить не могу, — сказал Мудроу сидевшей рядом с ним Бетти Халука. — Шесть часов вечера, а дорога пустая.

— Майк Бенбаум не твоя ошибка, — ответила Бегти. — Ты в этом не виноват. — Она положила руку на колено Мудроу.

— Я тебе ничего не говорил по поводу Майка Бенбаума, — прервал ее Стенли. — Я только сказал об этой чертовой дороге. Думал, нам потребуется полтора часа, а мы будем там через пятнадцать минут. Надо же, на автостраде Бруклин — Куинс пусто! Это невероятно!

— Ничего невероятного, — настаивала Бетти. — Утром же шел снег.

— Ну и что?

— Когда рано утром идет снег, все отправляются на метро. Но потом снег тает, и вечерний час пик не такой напряженный. Легко проехать. Я думала, все это знают.

Они ехали в «хонде», принадлежавшей Бетти, выпуска 1982 года. По просьбе своей подруги Мудроу сидел за рулем. Он с трудом манипулировал крошечными педальками, был втиснут в сиденье, как пробка в горлышко бутылки, и его голова от выбоин на дороге (частых, как мины на минном поле) ударялась о потолок.

— Наверное, ты права, — наконец ответил Мудроу. — Снег — единственное, чем это можно объяснить. Сегодня в семь утра он был еще довольно сильный, и все, испугавшись пробок, оставили свои машины дома. А потом снег превратился в дождь, и вот уже ничего не осталось. Я должен был это предвидеть, столько лет просидев за рулем.

Бетти сильнее сжала его колено.

— Люди, живущие в Манхэттене, никогда ничего не смыслят в том, как надо ездить по малонаселенным районам. Они даже не представляют, что существуют такие. Даже полицейские, которым приходится много ездить. К тому же Майк Бенбаум — совсем не твоя вина.

— Господи, — Бетти, — вздохнул Мудроу, покачав головой, — мы должны перестать говорить об этом.

— Я думаю, ты винишь себя понапрасну, — настаивала Бетти. — Но ты ничего не мог сделать, разве что поставил бы раскладушку в коридоре.