Взмах ножа (сборник)

Мудроу натянул черные брюки и свитер. Он чувствовал себя снеговиком. В движениях его ограничивал жилет, но он знал, что с греком ему наперегонки не бегать. Френки Бауманн, главарь банды, которого Мудроу допрашивал в Вермонте, был неразговорчив и зол — если Катанос произвел впечатление на Бауманна, значит, он может быть достаточно серьезным противником и для Мудроу. И это по-своему его вдохновляло: мысль о том, что ему удастся поймать Катаноса, отшибала всякий сон. Мудроу чувствовал себя боксером перед боем, он не боялся, но и не скрывал волнения. От волнения, видимо, даже веселясь. Он наверняка успокоится, когда все начнется, но, как известно, возбуждение так же необходимо спортсмену, как и недели упорных тренировок.

Он вышел из дома в половине шестого утра, переехал Бруклинский мост и направился к автостраде Бруклин — Куинс. Леонора Хиггинс, уверенная, что с часу на час ее ждет награда за тяжелый труд, следовала за ним неотступно. Машин было немного, и она могла позволить себе держаться от него подальше, не опасаясь, что Мудроу исчезнет из ее поля зрения. Но, когда она представила себе, что в последний миг потеряет его из виду, по спине пробежал холодок. Она по-прежнему держалась на расстоянии, но больше всего ее интересовал сегодня один вопрос: когда ей следует дать знать о себе?

Мудроу держал курс на Адмирал-авеню. Время от времени он посматривал в зеркало заднего вида, но маленький коричневый «плимут», похожий на тысячи таких же «плимутов», колесящих по городу, как и надеялась Леонора, не привлекал его внимание. Он не заметил слежки ни на автостраде, ни на улицах, даже когда ей пришлось обогнать его после того, как он припарковался. Как Мудроу не приходило в голову, что дни напролет его сопровождает негритянка, агент ФБР, так и Музафер не мог представать себе, что обычный коп проникнет в его дом через окно в ванной.

Сержант поднялся наверх, подошел к двери квартиры 2Н и, убедившись в том, что она открыта, вошел. Пробыл он там недолго, и то, что он увидел, вполне его устроило: однокомнатная квартира, грязная, мебель ветхая. В комнате стояла скрипучая кровать — набор пружин с тощим матрасом, — кухонный стол, несколько стульев, стандартный набор кресел и торшеров. Мудроу проверил, есть ли в квартире вода, свет и газ, и поехал в ресторан «Метрополитен». Он поставил машину рядом с автобусной остановкой напротив магазина, приготовил значок на случай, если полицейский сгонит его с неположенного места, и приготовился ждать.

Он не сомневался, что она появится, как обещал Джордж Халукакис. У него было ощущение, что он уже много раз приезжал сюда, репетируя все события этого решающего дня. Осматриваясь, он узнавал эту улицу, Метрополитен-авеню. Выцветшая вывеска на грязной витрине типографии, неоновая реклама магазина видеотехники (витрина была закрыта стальными жалюзи, которые поднимались в те часы, когда магазин работал, и опускались в конце рабочего дня) — все было знакомо, как утренняя перекличка в седьмом участке. Он вдруг подумал о том, что в его жизни ничего подобного никогда не происходило. На секунду ему показалось, что нечто недоступное пониманию, не поддающееся определению всей тяжестью навалилось на него. Чтобы избавиться от этого ощущения, он оставил машину и зашел в магазин напротив выпить кофе.

Два корейца, мужчина и женщина, ругались за прилавком, перестреливаясь тирадами на родном языке. Хотя он понял только одно слово — «касса», которое повторял мужчина, — набежавшая внезапно злость успокоила его. Он как-то отстраненно наблюдал за тем, как мужчина поднимает кулак, словно собираясь ударить женщину.

— Хватит! — Они оба замолчали. Моментально. И Мудроу почувствовал себя уверенно. — Не сделаете ли мне пирожок с маслом? Я полицейский и страшно хочу есть.

Спустя двадцать пять минут, точно по расписанию, Эффи Блум притормозила свой старый «бьюик» и вошла в магазин. Было шесть сорок пять утра. Мудроу ждал на улице, глядя на нее, как змея на крысу, и ожидая, пока та выйдет. Он был джентльменом и, как всегда, открыл перед дамой дверь, услышав в ответ вместо обычного «спасибо» ругань, которая прекратилась, как-только он приставил к ее голове дуло своего пистолета 38-го калибра.

— Угадай, что я тебе скажу, — сказал он, срывая сумку с ее плеча. — А скажу я, что тебе конец пришел.

Утро было теплым, влажный воздух обещал жаркий день. Эффи была одета в широкие джинсы и мужскую рубашку цвета хаки: оттопыренных карманов не было, значит, не было и оружия. Все же Мудроу ткнул ее лицом в кирпичную стену и провел рукой по телу в поисках ножа, бритвы, газового баллончика, которые всегда легко спрятать. Он думал, что она попытается бежать, но Эффи — Мудроу скрутил ее за руки — безропотно позволила затолкнуть себя в «бьюик». Она не сопротивлялась, и когда он пристегнул наручниками ее руку к своей. По правде говоря, она не ощущала ни злобы, ни отчаяния.

Однако несколько удивилась, когда увидела, что они подъехали не к участку, а к какому-то кирпичному дому в нескольких кварталах от магазина. На допросах она бывала не раз, и обычно в них участвовала целая команда профессионалов из федеральных «Красных бригад», специально для этого созданных. Но этот здоровяк был явно из городских легавых.

Они молча поднимались по лестнице: Мудроу перешагивал через ступени, волоча Эффи за собой. Ей не было страшно, ее неведение помогало сохранить ей спокойствие. Она подумала об остальных — на свободе ли они сейчас. Скорее всего. Если бы полиция настигла «Красную армию», здесь уже была бы толпа журналистов, спешащих запечатлеть событие и воздать должное властям. А полицейскому, который тащит ее сейчас по лестнице, нужна от нее информация, а уж она ему, конечно, слова лишнего не скажет.

Громкий звук защелкивающегося замка, холодный металлический звук — сигнал опасности в третьесортных боевиках, — на Эффи никак не подействовал. Молча, не говоря ни слова, Мудроу отстегнул наручники со своей руки и стянул ими руки Эффи за спиной.

— Что, я уже лишена прав? — Бедная Эффи. Если бы она занималась подрывной деятельностью в Южной Америке, в Азии или Африке, она, конечно, догадалась бы, сколь опасен ее сопровождающий, и приготовилась бы к дальнейшему развитию событий. Но ее опыт ограничивался общением с сотрудниками федеральных служб, соблюдавших существующие законы. Голос Эффи был исполнен сарказма:

— В самом деле, гражданские права отменили?

Мудроу стоял перед ней, чуть покачиваясь, не сводя с нее глаз: он уже видел Эффи там, на Шестой авеню, слышал ее вопли, когда они с Терезой разыгрывали свой спектакль. Еще немного, и он вернется к тому, что произошло тогда с Ритой.

— Вы арестованы, — прошептал он, подняв руку к ее глазам. Медленно он согнул пальцы в кулак, улыбнулся, подождал, пока в ее глазах появилось удивление. И наконец, не меняя выражения лица, ударил ее с размаху в левое ухо.

— У вас есть право постоять молча.

Эффи не ожидала удара и еще меньше — такой невыносимой боли. Ей хотелось крикнуть, но она не могла сделать вдох. Затем что-то острое и тяжелое обрушилось на ее ребра, и, несмотря на звон в ушах, она услышала хруст костей. У нее закружилась голова, она пошатнулась, но Мудроу схватил ее за волосы.

— Если вы решите говорить, все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

На этот раз Мудроу ударил слабее, но хрящи мягче костей, и из носа Эффи хлынула кровь, а сама она упала на пол.

— Вы имеете право вызвать адвоката, он может присутствовать на допросе.

Он смотрел на нее сверху вниз. Оба не двигались. Теперь Эффи охватил страх, и это было заметно. На минуту Мудроу даже почувствовал к ней жалость — уж слишком он жесток. Он хотел наклониться к Эффи, но тут услышал собственный голос:

— Если у вас нет своего юриста, ваши интересы будет представлять государственный адвокат.

Он занес ногу для удара, но Эффи, скорчившись от боли, чуть отползла в сторону.

— Что вы хотите? Что вы делаете?

— Мы с тобой встречались однажды, — тихо сказал Мудроу, — но боюсь, что ты не вспомнишь, где и когда.