Взмах ножа (сборник)

Сердце Мудроу отчаянно заколотилось. Он тут же стал набирать номер.

— Алло. — Ответил тягучий тонкий мужской голос. «Наверняка покуривает травку», — решительно отметил про себя Мудроу.

— Говорит сержант Мудроу. Из полиции. Мне нужен Тони Калелла.

— Да, это я.

— Вы мне звонили, — напомнил Мудроу. — Вы оставили запись на автоответчике.

— Звонил, звонил. Ну, как я говорил, похожа на латинос. Большой зад, в этих узких штанах, они все такие носят. Она заходит пару раз в неделю перекусить. Я бы сам сейчас не отказался.

— Вы уверены?

— Больно похожа.

— В какое время вы открыты?

— С одиннадцати до десяти вечера. Она обычно бывает днем. Может, работает неподалеку. В Бей-Ридж не так много латинос. Ну почти что нет. Когда темнеет, цветные в Бей-Ридж сидят по домам. Понимаете?

Мудроу уверил его, что все понимает. Бей-Ридж и Бенсонхерст традиционно белые районы, где местные хотят только одного: чтобы ничего тут не менялось. Был случай, когда черный машинист подземки в час ночи вошел в бар перекусить: его забили до смерти. Может ли темный араб или женщина-пуэрторианка жить там постоянно? Вряд ли. Также невелика вероятность, что один из членов «Красной армии» работает в Бей-Ридж. Однако этот Калелла говорил очень уверенно.

Мудроу выругался. Если бы это был обычный случай, Мудроу поручил бы кому-нибудь из полицейских покрутиться вокруг пиццерии и на том успокоился. Но сейчас он все проделает сам.

— Знаете, я был бы очень признателен, если бы вы позволили мне поработать у вас несколько дней. Я не буду следить за подпольным тотализатором, если он у вас есть, или за торговцами наркотиками, если они к вам заходят.

— Минутку, — запротестовал Тони, — у нас ничем таким не занимаются.

— Только не говорите мне, что вы никогда не сидели. — Внезапно у Мудроу сработала интуиция.

— Я вышел пять лет назад. Ну, какая разница. Кто кому делает одолжение, в конце концов?

— Вы мне, — поспешил согласиться Мудроу. — Я только попрошу вас ждать меня внутри, а не на улице. Люди, которых я ищу, не имеют к вам никакого отношения.

— Я что, говорил, что вам нельзя входить? Я разве предлагал вам встречаться у входа?

Договор есть договор, и Мудроу решил на несколько дней отложить ту работу, которую наметил раньше, чтобы провести это время в Бруклине. Он записал адрес, поблагодарил и повесил трубку. Несколько секунд он смотрел на пакет со своим ужином, положив пальцы на пластмассовую вилку, которую получил с этим пакетом. Но внезапно, чисто автоматически, словно видеомагнитофон, поставленный на определенное время, включилась его фантазия, как он называл это про себя, — и он увидел двух террористов, мужчину и женщину, в наручниках здесь, в этой комнате. Они требовали, чтобы в обращении с ними соблюдались права граждан, права, установленные законом. А Мудроу с каменным лицом сидел рядом, на кушетке, и ждал, пока они поймут, что перед ними не «ищейка», не «легавый» и даже не «фараон». Двадцать минут глухого молчания, и от их предубеждений насчет полицейских ничего не останется, а когда они заткнутся, он начнет допрос.

Во вторник в два часа ночи Абу Фархад вышел от своей новой подружки Сары Маркович и на минуту остановился на крыльце, чтобы обдумать прошедший день. Ему вспомнилась Эстелла, его жена, их яростная ссора в присутствии детей, двоих ребятишек, которые, забившись в угол, смотрели, как он орет на нее и требует, чтобы она молчала и подчинялась ему.

Израильтяне и американцы могли предоставить Абу Фархаду убежище и новые документы — теперь он был Мухаммед Массахан, — но никто не мог изменить его представлений о женщинах как существах неполноценных. По приезде в Америку первое, чем он занялся — а с финансами у него проблем не было, — это поиски жены. Сам он был выше того, чтобы заниматься уборкой и стиркой, и вскоре нашел эмигрантку из Панамы, с разрешением на работу и без надежды на получение гражданства. Эстелла Руис работала с охотой — все делала по дому и еще служила кассиром в банке. Мухаммед не возражал против ее детей. Он привык к большой семье и переполненной людьми квартире. Но чего он никак не мог принять и с чем ничего не могла поделать сама Эстелла, так это его врожденная тяга к женщинам. Когда Мухаммед отправлялся в поход по борделям, а это было его законное право, с его-то понятиями о семейной жизни, — она приходила в ярость, и, чтобы усмирить ее, иногда приходилось применять силу. В общем-то, считал Мухаммед, Эстелла отделывалась легким испугом — у себя дома он бы давно уже взял себе другую жену.

На этот раз он покинул дом, оставив жену в размышлениях о том, сколько может быть преимуществ у одинокой тридцатипятилетней женщины с двумя детьми. Абу Фархад отправился в бар «Три короля». На первый взгляд могло показаться, что поиски женщины в два часа ночи обречены на провал, но ветераны одиночного плавания в барах знают, что это, конечно, не так. Обе стороны — и мужчины, и женщины — ищут связи, не более близкой, чем две собаки, обнюхивающие друг друга на улице. Ночью, когда бары переполнены, Мухаммеду не приходилось встречать женщин, которые больше всего на свете боялись, что кто-то нарушит их уединение (днем, однако, все посетители выглядели иначе, серьезно).

Конечно, это было известно не одному Мухаммеду, но он не сомневался в дополнительном эффекте, который заключен в его экзотической, в глазах искушенных нью-йоркских женщин, внешности. Для араба он был высок и строен, нос крупный, глаза черные. Кожа, скорее, желтая, чем темная, но не бледно-желтая, как у китайцев, золотистого цвета. Обычно он стоял в одиночестве там, где начиналась стойка бара, в шелковой рубашке и итальянских фланелевых брюках, до тех пор пока не чувствовал знаков внимания от предмета своего вожделения. Он играл роль сирийского бизнесмена, банкира, готового вложить большую сумму в престижный проект. Ему верили — скорее всего, потому, что ни на что другое, кроме кратковременных отношений, не рассчитывали. Но если бы кому-то вздумалось претендовать на более прочную связь, он сказал бы, что здесь ненадолго, и простите, но через два дня вынужден покинуть Штаты.

Правда, в «Трех королях» он не собирался охотиться. Поболтав около часа с барменом, Абу Фархад вышел на улицу, поймал такси и поехал в музей искусств «Метрополитен». Он появился там за полтора часа до закрытия. Больше всего ему нравилось бродить по египетской экспозиции, объясняя какой-нибудь молоденькой девушке, как отвратительно вели себя британские колониалисты, похитившие предметы высокого искусства у самой древней цивилизации в мире. С женщинами легко знакомиться в музее, словно простор залов укрепляет их в чувстве безопасности. Мухаммед потерял час, охмуряя Миллисент Перкинс, которая вдруг вспомнила, что ей надо увидеться с родственниками, чтобы в последний раз пройтись по магазинам перед возвращением в Айову.

В пять часов, отнюдь не исчерпав набор своих уловок, Мухаммед отправился в бар «Скверные мальчики» на Лексингтон-авеню. Для женщин-служащих время еще раннее, но кое-какой народ уже терся. Сексуальное нетерпение возбуждало Мухаммеда. Ему повезло: получив свой заказ — порцию водки — он заметил Сару Маркович, невысокого роста загорелую женщину. Ее спортивную фигуру обтягивали узкие шорты и серого цвета майка. Она села недалеко от него, улыбнулась короткой недружелюбной нью-йоркской улыбкой и бросила взгляд на его пальцы в поисках обручального кольца, которое служило гарантом, что утром он уйдет. Несмотря на разочарование, она, как он и ожидал, сочла его достаточно экзотичным, чтобы быть физически привлекательным.

— Я из Сирии, — начал он, — Мухаммед Массахан.

— Ну и что? — Сара поднесла к губам свой бокал с красным вином. Она по опыту знала, что слишком активные мужчины быстрее переходят к атаке, если держаться с ними холодно.

— Вы еврейка? — Мухаммед в свою очередь улыбнулся жесткой нью-йоркской улыбкой.

— Именно так. Внучка Менахема Бегина, а вы Ясир Арафат, судя по носу.