Страница 18 из 52
Фридрих Вильгельм IV
ли откупиться взятками от наказания, подрывали всякое доверие к властям, всякое уважение к закону. Хотя после штейно-гарденберговских реформ в администрацию и проникало бюргерство, но она не улучшилась, а ухудшилась: все старые приемы управления сохранились, а понятие крамолы, которое теперь расширилось, давало более обильные поводы для произвольных преследований и вымогательств. В это время Пруссия совершенно оскудела талантливыми и независимыми деятелями; все, кто сохранял еще хоть тень независимости, томились в тюрьмах или бежали за границу (Фрейлиграт, Лассаль, Маркс, Энгельс, Шульце-Делич и др.).
В жертву реакции и монархическим принципам были принесены теперь и идеи германского единства, и фрид-риховские принципы великодержавной прусской политики. Корона Барбароссы не могла не увлекать романтически настроенного Фридриха Вильгельма IV, но даже и в разгар революции, в мартовские дни, когда он делал свои патетические заявления о том, что «отныне Пруссия сливается с Германией» и выражал уверенность, «что вся Германия присоединится к нему с доверием», он представлял себе германскую империю не иначе как в виде собрания князей, добровольно отрекшихся от своего суверенитета и с вассальной преданностью предложивших ему императорскую корону. Но с самого начала революции было очевидно, что государи Германии не особенно склонны отказываться от своих суверенных прав; не только император Австрии, который считал, что у него гораздо больше прав на германскую императорскую корону, но и короли Баварии, Вюртемберга, Саксонии, а также и некоторые мелкие государи Германии не только не име-
ли никакого желания содействовать прусскому королю в его притязаниях на роль общегерманского гегемона, но даже и противодействовали ему в этом, — одни открыто, другие тайно. Искренней сторонницей прусской гегемонии в Германии была только либеральная буржуазия (более демократические слои населения относились к Пруссии с большим недоверием; радикалы, намекая на баррикадную борьбу 18 марта, звали Фридриха Вильгельма IV «картечным королем»). Но король не хотел принять короны даже из рук этой умеренной части прусского общества, боясь поставить свой императорский титул в связь с революцией, хотя бы и умеренного оттенка; его пугала «Горностаева мантия на красной подкладке»1, «корона, помазанная полною каплей демократического елея»10 11. Поэтому, когда Франкфуртский парламент, в котором либеральная буржуазия играла преобладающую роль, в апреле 1849 г. предложил ему корону германского короля, он отказался ее принять. В ответной речи, которую он произнес делегации франкфуртского парламента, он заявил, что высоко ценит доверие представителей немецкого народа, но не может «принять решение, которое должно иметь столь важные последствия... без свободного решения коронованных глав, князей и вольных городов Германии». Несколько ранее, 13 декабря 1848 г., он писал более откровенно своему другу Бунзену: «Такая корона (т.е. предложенная народными представителями) — прежде всего не корона. Корона, которую принял бы Гогенцоллерн только потому, что ему благоприятствуют некоторые обстоятельства, вовсе не корона... так как она является плодом, который созрел на революционной почве, а корона должна являться печатью Божией, даруемой Им тому, кто принимает ее при священном миропомазании и становится коронованным Милостью Божией. А ваша корона... принесла бы, к сожалению, величайшее бесчестие своим привкусом революции 1848 г., этой отвратительнейшей, глупейшей, сквернейшей, хотя, слава Богу, не самой злой из революций нынешнего столетия». Однако Фридрих Вильгельм не сразу отказался от мысли надеть на себя императорскую корону. Он признавал, что «корону, которую носили Оттоны, Гогенштауфены и Габсбурги, мог бы надеть на себя и Гогенцоллерн; она принесла бы ему величайшую честь своим тысячелетним блеском». Поэтому он созвал делегатов от немецких государей на конференцию для пересмотра франкфуртского проекта имперской конституции. Но здесь-то и обнаружилась отчасти холодность, отчасти враждебность государей к германскому единству под гегемонией Пруссии. Австрийский делегат, хотя и прибыл на конференцию, но тотчас же и удалился; Бавария протестовала против назначения единого главы союза; Вюртемберг также отказался принять прусский проект; его приняли, да и то скрепя сердце, из крупных государства лишь Саксония и Ганновер, а вслед за тем 28 более мелких князей Германии. Либералы франкфуртского парламента соглашались поддерживать даже и такую форму германского объединения, несмотря на явную неудовлетворительность прусского проекта с точки зрения либеральных принципов. Но из проекта Фридриха Вильгельма все-таки ничего не вышло. Главной причиной этому было противодействие Австрии; все более выяснялось, что она не допустит объединения Германии под главенством Пруссии без вооруженной борьбы; в прусском же короле были слишком сильны легитимные чувства почтения к габсбургской династии, которая еще недавно стояла во главе Германии, и на войну с нею он ни за что не мог решиться. Путем интриг Австрии удалось отвлечь от союза с Пруссией Саксонию и Ганновер; парламент, собравшийся из представителей остальных государств, объединившихся под гегемонией Пруссии, не имел никакого авторитета ни внутри прусского союза, ни в Германии. Все более выяснялось, что силы, на которые мог опереться в своих объединительных стремлениях прусский король, были крайне ничтожны и с каждым днем все более таяли. Сами вожди либеральной буржуазии стали понимать, что, стремясь поддержать объединительные планы Фридриха Вильгельма во что бы то ни стало, они этим только ставили себя в смешное положение. Между тем Австрия, покончив с внутренней революцией, стала вести себя явно вызывающе по отношению к Пруссии. Она снова созвала старый Союзный сейм, хотя он собрался (10 мая 1850 г.) далеко не в полном составе, и потребовала, чтобы Пруссия подчинилась постановлениям этого сейма во внешних делах. Пруссия как раз в это время вела войну с Данией из-за немецких герцогств, входивших в состав датского королевства (Шлезвига и Голштинии) и поддерживала шлезвиг-голштинских повстанцев, восставших там против датского правительства; она совсем не хотела подчиняться в этом вопросе приказам из Вены. Но Австрия грозила вполне определенно войной; с другой стороны и русский император Николай I убеждал прусского короля не ссориться с таким оплотом легитимизма и консерватизма, каким была тогда Австрия. Дело осложнялось еще и тем, что в одном из немецких государств, Кургессене, произошла революция, вызванная неожиданной отменой конституции в этом княжестве. Австрия от имени Союзного сейма требовала, чтобы для подавления революции были отправлены туда союзные войска, но Пруссия не хотела допускать их в область, лежавшую в слишком близком соседстве с ее владениями по Рейну и по Шпрее. Николай I поддержал притязания Австрии и выразил желание, чтобы Пруссия признала полномочия Союзного сейма и предоставила Австрии возможность произвести экзекуцию в Кургессене. Влияние Николая I в международных вопросах в то время было необычайно велико, и после некоторого колебания Пруссия вынуждена была уступить. 15 ноября 1850 г. организованный ею союз немецких государств («Прусская уния») был объявлен распущенным; вслед за тем на знаменитом свидании в Ольмюце (28 ноября 1850 г.), куда съехались прусский министр Мантейфель и австрийский — Шварценберг, Пруссия уступила по всем пунктам: она обещала не поддерживать шлезвиг-голштинских повстанцев (мир с Данией был заключен еще раньше), согласилась впустить войска Союзного сейма в Кургессен и демобилизировала свою армию. Вскоре после этого был восстановлен в своем старом виде и Союзный сейм.
Фрццрих Вильгельм пожинал теперь плоды своей политики. Организовать немецкое единство с согласия и по воле народных представителей он отказался сам; предоставить объединение Германии солидарным действиям немецких государей оказалось невозможным в силу отсутствия этой солидарности между ними и в силу противодействия Австрии; принудить князей Германии (главным образом, конечно, Австрию) к признанию германского единства силой меча — на это у него не хватало ни средств, ни решимости. В результате в конце его царствования Пруссия находилась почти в таком же унижении, как в эпоху наполеоновских войн; только унижение было нанесено ей теперь не на полях битв, не в столкновениях с внешними врагами, а в народном сознании, внутри самой Германии. Ее авторитет был подорван, ее будущее не вызывало ни в ком доверия. Острее всех почувствовал этот упадок национального престижа сам король. Его неуравновешенный ум не вынес тех бурных потрясений, которые ему пришлось пережить за сравнительно короткое царствование; в конце 50-х годов его здоровье стало явно ухудшаться; в 1857 г. его постигли один за другим два удара, и он впал почти в полное безумие. Его заместителем, а вслед за тем и регентом (с 7 октября 1858 г.) стал его младший брат Вильгельм. После этого больной король прожил недолго и умер в самом начале 1861 г.
10
Выражение Бисмарка.
11
Слова поэта Улан да.