Гогенцоллерны

Этому королю были чужды главные недостатки его отца — склонность к мистическим и чувственным увлечениям. Это был человек по-мещански благоразумный и осторожный, любивший порядок и точность, неспособный ни на порывы, ни на увлечения. Его осторожность доходила до вялости, его нерешительность — до трусости.

В начале своего правления он обещал править в духе своего деда Фридриха II, но добродетели скопидомного и резвого бюргера сближали его скорее с прадедом — Фридрихом Вильгельмом I, только без его настойчивости в проведении своих целей, без его энергии и без его умения управлять людьми. С самого начала правления он устранил скандальных и ограниченных министров своего отца, но на смену им посадил таких же бездарных людей, как и их предшественники, склонных вдобавок к интригам. В другое более спокойное время этот ограниченный король-бюргер был бы вполне уместен на прусском престоле, но в тревожную эпоху французской революции и наполеоновских завоеваний он совершенно растерялся, и все старые недочеты прусской общественной и политической жизни при нем обнаружились с особенной яркостью. Среди государственных людей даже и первого десятилетия его царствования' были люди, прекрасно понимавшие необходимость коренных реформ (это прежде всего Штейн и Гарденберг), но нерешительный Фридрих Вильгельм III не слушал их советов, хотя и поручал им время от времени довольно важные посты. Он не был чужд добрых намерений, но при первом же сопротив* лении со стороны дворянства или старой бюрократии он отступал от всех своих начинаний. Самой крупной из реформ первого десятилетия его царствования было уничтожение обязательных работ для дворцовых крестьян; дворцовые крестьяне получили право переводить в деньги свои натуральные повинности в пользу арендаторов, и большинство из них этим правом воспользовались. Но, конечно, эта ничтожная реформа не могла спасти разлагавшийся организм прусского государства.

Разложение Пруссии стало очевидным под влиянием столкновения с внешним врагом — Наполеоном. Никто не думал, что Пруссия так быстро сдаст свои позиции, что ее прославленная армия окажет такое ничтожное сопротивление войскам французского императора, как это оказалось на деле. Когда в 1806 г. началась новая война с Францией, прусская армия выступала в поход без всякого воодушевления: солдаты, получавшие самое ничтожное продовольствие, в значительной степени состоявшие из иноземцев, лишенные права выслуги и изнуренные тяжелой муштрой, не проявляли никакого энтузиазма. Офицеры, бравшиеся только из дворянской среды, были апатичны и подкупны; дворянское чувство чести, вопреки ожиданиям Фридриха II, оказалось плохим стимулом для патриотизма. Генералы были, по большей части, уже одряхлевшими стариками, так как производство в чины в прусской армии обусловливалось исключительно возрастом. К тому же и народ воспринимал армию совершенно равнодушно, она к этому времени успела стать решительно непопулярной в стране. Офицеры-дворяне держали себя высокомерно не только с простонародьем, но и с образованными и зажиточными бюргерами; их презрительное обращение со всеми штатскими вызывало ответную ненависть со стороны гражданского населения страны. Солдаты вели себя также грубо по отношению к населению, особенно, когда им приходилось останавливаться где-нибудь на постой в деревне; в таких случаях деревенские жители чувствовали на себе тяжесть чуть ли не неприятельского нашествия.

На полях сражения эта армия оказалась также из рук вон плохой. Сам Наполеон, который помнил, что ему придется иметь дело с войсками Фридриха Великого, не ожидал встретить такого слабого соперника. Солдаты не обнаружили стойкости сопротивления и бежали после первого же удара; генералы совершенно не ориентировались в положении, давали себя обходить и, разбитые, бежали в разных направлениях, не умея ни соединить свои отряды при отступлении, ни прикрыть дорогу на Берлин. При таком состоянии прусской армии события разыгрывались с головокружительной быстротой. 10 октября при Заальфельде был разбит князь Гогенлоэ; 14 октября тот же Гогенлоэ был разбит при Иене, а герцог Брауншвейгский при

Ауэрштедте; 28 октября при Пренцлау сдалась вся армия Гогенлоэ, 7 ноября в Любеке сложил оружие Блюхер. Еще раньше — 27 октября — Наполеон вступил в Берлин. Подобно полевым войскам, с головокружительной быстротой падали и крепости. Они были очень плохо оборудованы и сдавались по первому же требованию, часто не предприняв даже и попытки сопротивления: Эрфурт, Шпандау, Штеттин, Кюстрин, Магдебург, Гаммельн, силезский ряд крепостей — все эти укрепления к началу 1807 г. лежали уже у ног Наполеона; только Кольберг и Грауденц оказали храброе сопротивление. Одна аристократическая наблюдательница (герцогиня д’Абрантес) так говорила про эти крепости: «Города падали градом, как спелые плоды! Это было похоже на сон: словно сам Бог бросал их в лоно победителя». А Генрих Гейне охарактеризовал это почти моментальное распыление прусской военной славы так: «Наполеон дунул на Пруссию, и ее не стало».

Характерно, что в эти недели бесславных поражений Пруссии ее население отнеслось к национальному позору с величайшим равнодушием. Все слои прусского общества от высших до низших обнаружили в это время такое полное отсутствие национального чувства, которое спустя несколько лет ужаснуло самих же пруссаков и показалось им совершенно, непонятным. Губернатор Берлина граф фон Шуленбер^г-Кенерт обратился тогда к берлинцам с призывом соблюдать полное спокойствие и разъяснял даже, что в этом заключается гражданский долг населения; но его опасения за сограждан были совершенно напрасны, в Берлине ни до, ни непосредственно после занятия французами не раздалось ни одного голоса протеста, и сам Наполеон нашел возможным обратиться к лояльным берлинцам с милостивыми и ласковыми словами: «Добрый берлинский народ, — сказал он, — вынужден нести последствия войны, тогда как ее виновники спаслись...» Образованные берлинцы, прошедшие школу просветительной науки, готовы были даже видеть в Наполеоне своего героя, который осуществит космополитические чаяния просветителей о водворении общеевропейского царства гражданского равенства и всеобщего мира. Были и такие, которые считали самым счастливым днем своей жизни тот, в который удалось увидеть Наполеона. Дворянская администрация и военные власти доводили свою услужливость перед Наполеоном до того, что при занятии французами, например, крепости Кюстрина сам комендант позаботился выслать для надобностей неприятельских войск несколько паромов, на которых те и переправились через реку и заняли затем самую крепость. Менее всего патриотических чувств могли проявить крестьянство и мелкая городская буржуазия, среди которых ходили не вполне ясные слухи о новых порядках, которые несут с собой наполеоновские армии в завоеванные местности. Многие из крестьян и из бюргеров смотрели даже на поражения армии с чувством удовлетворенной ненависти, ибо, как мы уже видели, к концу XVIII в. прусская армия успела стать крайне непопулярной среди бюргерского и сельского населения. Как бы то ни было, но все пруссаки — без различия сословного и общественного положения — на первых порах совершенно не поняли всей серьезности обрушившегося на их головы бедствия и с любопытством разглядывали вступивших на прусскую территорию французских солдат. Но сам Наполеон позаботился о том, чтобы сделать их более понятливыми.

Известны условия последовавшего затем Тильзитского мира: Пруссия лишилась своих владений и на западе и на востоке: земли ее на запад от Эльбы вошли в состав королевства Вестфальского; земли, полученные по двум разделам Польши, — в состав вновь образованного великого герцогства Варшавского. Ее территория и население уменьшились наполовину: из 5700 квадратных миль за ней осталось лишь 2850, из 9 750 000 населения — только 4 600 000. Она должна была уплатить огромную для того времени контрибуцию в 112 миллионов франков, а до уплаты этой суммы содержать оккупировавшее ее французское войско. В довершение всего Пруссия лишена была права держать войско более чем в 42 тысячи человек. Теперь она перестала быть великой державой и оказалась в положении второстепенного государства Европы.