Кошка

— Мы передали вам, мадам Каррэ, из Лондона эти сообщения в порядке информации для перепроверки. Вам они знакомы?

«Кошка» в полном смятении. Она понимает, что Блай-хер не показал ей депеши из Лондона, но не может в этом сознаться, чтобы не вызвать подозрения. Поэтому Матильда, запинаясь, отвечает:

— Да, да, я знаю эти радиограммы. То, что передал Брест, соответствует действительности. Ведь «Шарнхорст» и «Гнейзенау» ушли в море...

— Так, значит, все три радиограммы из Бреста соответствуют действительности, говорите вы теперь, мадам Каррэ. А что же означает ваше сообщение от второго февраля?

Англичанин протягивает ей другой листок бумаги. Она читает, не веря своим глазам: «Париж, 2 февраля. Кошка сообщает:

Филиппов и Арсен Галль арестованы в Бресте несколько недель тому назад Блайхером... точка... Радист Бреста перевербован... точка... Не доверяйте сообщениям из Бреста... точка... В немецких морских кругах бытует мнение, что выход кораблей из Бреста в полночь вряд ли целесообразен, так как крейсера окажутся тогда в дневное время под огнем пушек Дувра... точка... Но и без того выход их в море ранее шести месяцев невозможен.... точка».

— Этого я не понимаю, — запинаясь, произносит «Кошка» з смятении. — Такого сообщения второго февраля я не передавала.

— Так, так, такого сообщения вы не передавали, хотя оно и начинается словами «Кошка сообщает», передано на ваших частотах и вашим радистом, в почерке которого сомнений нет.

— Для меня это загадка, — лепечет «Кошка». — Видимо, это самодеятельность радиста...

— Вот как? Тогда вы, наверное, будете утверждать, что и сообщение от одиннадцатого февраля тоже самодеятельность радиста?

И он протягивает ей еще листок бумаги.

«Париж, 11 февраля 1942 года... Кошка сообщает: дополнительно получены сведения, что Шарнхорст и Гнейзенау в результате попадания бомб выведены из строя не менее как на полгода... точка... Перевербованный радист из Бреста передает свои радиограммы с целью отвлечения английских бомбардировщиков от налетов на города Германии... точка... Бомбардировки Бреста должны вызвать волну ненависти населения против Англии... точка.. Филиппон вместе с Арсеном Галлем содержатся в брестской тюрьме... точка... Арсен Галль работает под принуждением на Блайзера... точка».

Англичанин ударяет кулаком по столу.

— Это вы передали одиннадцатого февраля, то есть в тот день, когда «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли в море! А откуда у вас информация, мадам Каррэ, что Филиппон и Галль уже несколько недель как арестованы Блайхером?

— Ничего подобного я не слышала, — клянется «Кошка», — и эти радиограммы не передавала.

— Не рассказывайте нам сказки! Господин де Воме-кур подтвердит, что Филиппон и Галль находятся на свободе. Несколько дней тому назад он выходил с ними на связь.

— Пожалуйста, верьте мне, что я не имею ни малейшего представления об этих двух радиограммах. — произносит «Кошка» сквозь слезы.

— Нет, мы вам не верим, мадам Каррэ. Скажу то, что думаю: вы стали жертвой дезинформации, а теперь чисто по-женски пытаетесь отказаться от передачи обеих радиограмм, так как понимаете, что их следствием явилась самая настоящая катастрофа. Если бы я подумал, что вы сознательно дезинформировали нас, то мы сейчас не сидели бы здесь рядом и я бы приказал пристрелить вас где-нибудь на глухой улочке как бешеную собаку.

«Кошка» рыдает. Вомекур говорит примирительно:

— Мне кажется, что подобные выражения в отношении имеющей большие заслуги перед отечеством французской патриотки не совсем уместны. Я ни на одну секунду не спускал глаз с мадам Каррэ, когда она читала обе радиограммы, и убежден, что вся эта материя для нее — нечто новое и неизвестное.

«Кошка» бросает сквозь слезы благодарный взгляд на него.

— Прошу извинения, — произносит англичанин, — но вы должны понять мое возмущение. Мы в Лондоне поверили вам, мадам Каррэ, поскольку предыдущие полторы тысячи радиосообщений были вполне достоверны. Более того, эти две радиограммы тоже вызывали доверие, так как мы постоянно подвергали порт бомбардировкам. За последние два месяца в налетах на Брест приняло участие более трех тысяч трехсот бомбардировщиков, которые сбросили на порт и город четыре тысячи тонн бомб. Наши потери составили сорок три самолета с экипажами, насчитывавшими двести сорок семь человек. Поэтому мы не могли поверить, что эти жертвы были напрасными. К тому же, к большому нашему сожалению, среди населения города в результате бомбардировок имелись значительные жертвы, так как портовая часть расположена рядом с центром. Да и то, что крейсера вряд ли отважатся попасть в дневное время под огонь орудий Дувра, не лишено смысла... Но катастрофа все же произошла. Представляете ли вы себе, мадам Каррэ, какой ущерб вы нанесли британскому престижу? Знаете ли вы, какая глубокая депрессия охватила со вчерашнего дня английский народ из-за того, что три немецких крейсера смогли проследовать через Ла-Манш буквально у нас под носом, а мы, имея мощнейший флот в мире, не могли этому воспрепятствовать? То, что вы натворили, мадам, сводит на нет все ваши предшествовавшие заслуги, хотим мы того или нет. Что вы можете возразить? Но могу сказать заранее, вашу отговорку о своеволии радиста я не принимаю.

В полной растерянности «Кошка» бормочет:

— В последние дни я была больна и перепоручила все бельгийцу, этому месье Жану. Если это не было своеволием радиста, то ответственность падает на Жана, и он должен за это ответить — сегодня же!

— Хорошо, тогда я хотел бы немедленно встретиться с этим бельгийцем — месье Жаном и переговорить с вашим радистом, чтобы прояснить всю ситуацию окончательно.

Насколько Блайхеру невольно удалось вмешаться в вопросы большой стратегии, в результате чего англичане почти все самолеты-торпедоносцы направили в Египет, оголив тем самым район Ла-Манша и Па-де-Кале, становится ясным из высказываний Гитлера и Черчилля.

12 января 1942 года Гитлер заявил своим высшим военно-морским чинам:

«Благодаря нахождению наших кораблей в Бресте сюда отвлекаются значительные силы авиации противника и сокращаются тем самым ее налеты на города нашей родины. Если бы я был уверен, что корабли смогут простоять в брестской гавани еще четыре-пять месяцев, не получив тяжелых повреждений, я бы согласился даже оставить их там. Но поскольку рассчитывать на это не приходится, я решил вывести их из Бреста, чтобы не подвергать ежедневной опасности получить случайное попадание бомб».

Сэр Уинстон Черчилль пишет в своих мемуарах «Вторая мировая война» по этому вопросу следующее:

«Это решение Гитлера привело к эпизоду, вызвавшему в Англии такое возмущение и негодование, что на нем следует остановиться подробнее.

В ночь с 11-гона 12-е февраля крейсера «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Принц Евгений» вышли из Бреста в море... Мы же в это время посчитали необходимым направить почти все самолеты-торпедоносцы в Египет, чтобы не допустить вторжения немцев с моря.

Вопреки ожиданиям нашего адмиралтейства, что немецкие корабли попытаются пройти узкую часть пролива у Дувра в ночное время, немецкий адмирал принял решение отплыть из Бреста под покровом темноты, уйдя от наблюдения наших патрулей, и пройти под огнем батарей Дувра в светлое время суток. Таким образом, корабли вышли из порта около полуночи.

В утренние часы двенадцатого февраля на море стоял густой туман, к тому же отказали радары нашей авиаразведки...

Поэтому первые сообщения о появлении немецких кораблей поступили в адмиралтейство только в 11 часов 25 минут. К этому времени крейсера под эскортом миноносцев и при сильном авиационном прикрытии находились уже не более чем в двадцати милях от Булони.

Вскоре после 12 часов дня заговорили тяжелые орудия батарей Дувра, одновременно пять торпедных катеров пошли в атаку. С аэродрома Манстон в Кенте поднялись шесть самолетов-торпедоносцев типа «Сворд-фиш» под командованием подполковника Эсмонда, к сожалению, без прикрытия истребителей. Торпедоносцам удалось сбросить свои торпеды по кораблям противника, но они тут же подверглись массированной атаке немецких истребителей и были все сбиты. Из их экипажей удалось спасти лишь пять человек. Подполковник Эс-монд был посмертно награжден крестом Виктории.