Страница 90 из 94
Гуппенкотену приказано было составить для фюрера отчет о находке и включить туда фотокопии важнейших документов. В середине октября работа завершилась — папка, поданная фюреру, насчитывала 160 страниц. Вскоре Гитлер принял решение: продолжить следствие, самым строгим образом соблюдая тайну; по окончании допросов подробно информировать его; впоследствии дела обвиняемых не передавать в Народный трибунал.
Резолюция Гитлера на какое-то время спасла адмирала и ближайших его друзей. Участь остальных заговорщиков была иной. После допросов и пыток они попадали в Народный трибунал. Его председатель, Роланд Фрейслер, в 1919—1920 годах был фанатичным большевиком и членом ВКП(б), защищал советскую власть в Сибири. Там он, похоже, научился судить по-большевистски и теперь штамповал приговоры с однообразностью хорошо отлаженного механизма: смерть, смерть, смерть.
Вообще отношение следователей к Канарису поражает. Его товарищей, сидевших под следствием, безжалостно выгоняли из армии, лишали званий (иначе их дела не вправе был рассматривать гражданский Народный трибунал). Канариса тоже уволили, но в приказе Деница от 19.09.44 г. не прозвучало ни малейшего оскорбления. Спокойная, бесстрастная запись венчала достойную карьеру старого офицера: «...Уволить адмирала для особых поручений Канариса с активной военной службы на военно-морском флоте».
Даже гестаповцы относились к нему с каким-то почтением. В их протоколах сплошь и рядом мелькают формулы «бывший полковник Хансен», «бывший группенфюрер СС Небе» — и рядом «адмирал Канарис». Высшие чины СС искали встречи с адмиралом в отставке. По словам Шелленберга, его навещал Гиммлер. За несколько недель до смерти Кана-рис, живо жестикулируя, прохаживался по двору концлагеря Флоссенбюрг бок о бок с Кальтенбрун-нером.
* * *
Впрочем, сам узник не обманывался. После находки документов положение его стало безнадежным. Он тяжело переживал это известие, клял легкомысленного Остера. Сколько раз он приказывал ему и Донаньи уничтожить все документы, сколько раз уличал их в беспечности! И вот теперь несгораемые бумаги оказались в руках у гестаповцев.
Хуже того, Остер, видя, что смерть неминуема, начал с какой-то страстью признаваться следователям во всех замыслах. Он хотел сохранить в архивах гестапо и памяти людей мельчайшие подробности своей борьбы с преступным режимом. Руками гестаповцев он пишет историю немецкого Сопротивления, увлекая за собой и своих, впрочем уже обреченных, товарищей.
Однако и в безнадежном положении Канарис пробовал бороться. Итак, что за документы нашли в «Майбахе-И»? Чем они опасны для него? Два десятка страничек из его дневника. Что он описывал там? Свои разговоры с Гальдером и командующими западными армиями, датируются они зимой 1939/40 года. Речь шла о путче. Далее, воззвание путчистов с его рукописной правкой. Подробности переговоров в Ватикане. Наконец, дело, которое вел Роледер: офицер абвера выдал срок немецкого наступления на западном фронте. Канарис лично прикрыл расследование.
Обвинения очень серьезные. Теперь уже нельзя, как прежде, говорить, что он никак не участвовал в заговоре. Защиту надо выстроить иначе: незнание превратить в нежелание. Вот что он теперь будет выкладывать: да, он участвовал в подготовке заговора, но мятежники не догадывались, для чего он это делал. Он, Канарис, — руководитель спецслужбы. Не его ли прямая обязанность — выслеживать заговорщиков, находить и расстраивать их планы? Ради этого он втерся путчистам в доверие и ждал, когда те начнут действовать, чтобы разом подавить мятеж. Однако заговорщики так и не решались на открытое выступление, и он продолжал следить за ними.
Так же можно было выкрутиться и из истории с переговорами в Ватикане и объяснить «дело Роледе-ра». Тем более бумаги написаны очень расплывчатым, двусмысленным языком, с их помощью можно не только обвинять человека, но и защищаться от наветов.
Конечно, трудно будет перехитрить гестаповцев, если начнут всплывать другие улики, например несколько тетрадей, в которых Канарис — начиная с 1938 года — вел свой дневник. Двадцать страничек оттуда попали в гестапо. Остальное, тешил себя Канарис, спрятано в надежном месте. В этих черного цвета тетрадях адмирал комментировал все важные события, происходившие с армией и страной. Много преступных мыслей скрывается в них. Где же они лежат — пять дневников, которые он вел в Германии, и шесть тетрадей с путевыми заметками? Да в том же «Майбахе-Н», в одном из сейфов. Копию дневников держал у себя Шрадер. После 20 июля он стал уничтожать эти записи, остальное довершила жена.
Однако гестаповцы не дали Канарису укрыться за отговорками. Гуппенкотен и Зондереггер безжалостно осыпали его вопросами, стремясь уличить изворотливого адмирала. После чтения бумаг, найденных в Цоссене, у них зародилось подозрение, что Канарис предал не только фюрера, но и родину. Они были уверены, что за переговорами в Ватикане стоял именно шеф абвера и что срок наступления на западном фронте был выдан союзникам по его приказу.
«Известно, — сообщал Гуппенкотен, — что Данию и Норвегию тоже предупредили о немецком наступлении», но неясно, кто это сделал. Вот еще одно предательство: в ночь накануне наступления на Балканах (1941 г.) сотрудники Научно-исследовательского института Германа Геринга подслушали телефонный разговор полковника Ваухника, югославского военного атташе в Берлине. Полковник предупреждал Белград о немецком вторжении. Кто его известил? Узнав об этой истории, Остер удивился. Нет, с этим военным атташе он не имел дела. Тогда Гуппенкотен сделал вывод: тут виноват Канарис.
Гуппенкотен держал в уме и прошлогоднее признание Шмидхубера: Канарис-де выдал срок наступления под Воронежем. Тут же гестаповец вспомнил одного сомнительного знакомого в окружении адмирала— барона Каульбарса. Гестапо уже выяснило, что Каульбарс через шведского военного атташе Юлинна-Даннфельда связывался с советскими представителями. Агент гестапо в шведском посольстве в Берлине раздобыл даже копии докладов Юлинна-Даннфельда, из которых видно было, что военный атташе «был точнейшим образом осведомлен о всех
военных операциях и замыслах, в особенности на Восточном фронте».
Отсюда Гуппенкотен заключил, что Канарис через Каульбарса и Юлинна-Даннфельда выдавал Советам немецкие военные тайны. Заинтересовался он и возможными связями Канариса на Западе. Так, Гизевиус, живший в Швейцарии, контактировал и с Алленом Даллесом, резидентом США в Швейцарии, и с польским правительством в изгнании, пребывавшим в Лондоне. Доказательства были вот какие: у г-на Даллеса удалось похитить из мусорной корзины копию одной любопытной бумаги. Речь шла о том, что делать с членами НСДАП после того, как союзники оккупируют Германию. Сочинителем сей инструкции был, как полагали, Гизевиус.
* * *
Собранных улик Гуппенкотену было достаточно, чтобы назвать адмирала изменником родины. Канарис, услышав несправедливый навет, тут же встрепенулся. Он оспаривал любые доказательства. Связи с Даллесом и польским правительством? Бросьте, это Гизевиус на свой страх и риск что-то затевал. Он мне ничего не сообщал о своих планах. Случай с югославом Ваухником? Преступное деяние, но что у меня общего с ним? Наступление на восточном фронте? Дурацкая, бессовестная сплетня, ее выдумал либо Шмидхубер, либо Гизевиус. Связи с бароном Каульбарсом? Да, за две недели до нападения на Советский Союз он поведал о нем барону, но ведь тот являлся его агентом и его надо было посвятить в эту тайну. А Ватикан? Операция задумывалась «только для сбора сведений». Мюллер сообщал много нового «о силах противника, его научном потенциале, о его намерениях и военных планах».
Доводы обвинителей рушились. Тогда от логики они перешли к жестокости. Скудный рацион адмирала уменьшили еще на треть. Ночью его постоянно будили, устраивая глупые проверки. Днем под издевки охранников знаменитый узник драил шваброй полы в коридорах. Впрочем, другим заключенным было куда хуже. Канарис нередко слышал крики, что раздавались из комнаты на четвертом этаже РСХА. Там вели «допросы с пристрастием». После них арестанты отлеживались целыми днями.