Танцующая с лошадьми

Если описать ее чувства к своей лошади, пока все складывалось хорошо, то это будет: благоговение перед ее могуществом, ощущение абсолютной силы под собой и восхищение тем, на что лошадь была способна ради нее. Бо плохо себя вел, только если она забывала, как правильно его попросить. Это случалось, когда ее беспокоили неприятности в школе, или ее мучила жажда, или она была усталой. Когда у них все получалось, он излучал такое добродушие, что у нее возникал комок в горле. Бо был ее, и он был особенный.

Тем, кто не разбирался в лошадях, Папá говорил, что он был как «роллс-ройс» по сравнению с трактором: все тонко настроено, все быстро реагирует, все элегантно. Разговаривать с ним следует тихим голосом, на него нельзя кричать, и его нельзя шлепать. С ним у вас происходит слияние ума и воли. Она просила Бо что-то сделать, тот сосредоточивался, напрягал мышцы, опускал массивную голову на грудь и делал. Его потолком был потолок Сары. Дедушка говорил, у Бо самое большое сердце, какое он встречал у лошади.

Так было не всегда. У Сары осталось два шрама на руке в форме полумесяца – след от укуса. Когда они приучали Бо к поводьям, случалось, он срывался с поводьев и скакал по парку, размахивая хвостом, будто знаменем. Испуганные мамочки с колясками визжа разбегались в разные стороны, а Папá громко молился на французском, чтобы лошадь не столкнулась с автомобилем. Каждый раз Папá говорил, что это Сара виновата. Иногда ей хотелось даже накричать на него. Но теперь она стала опытней и понимала его правоту.

Возможно, лошади формируются человеком в большей степени, чем другие создания. Они могут быть от природы пугливыми или строптивыми, но их реакция на окружающий мир определяется исключительно тем, как с ними обращаются. Ребенок даст вам второй шанс, потому что хочет быть любимым. Собака подойдет к вам, поджав хвост, даже если вы побили ее. Лошадь же не позволит приблизиться ни вам, ни кому-нибудь другому. Поэтому Папá никогда не повышал на Бо голоса. Никогда не выходил из себя и не отчаивался, даже если было очевидно, что Бо неуправляем и непослушен, как подросток.

Теперь он вырос, ему было восемь лет. Достаточно обучен, чтобы хорошо себя вести, достаточно умен, чтобы его шаг был летящим, элегантным. Чтобы увезти Сару из этого сутолочного города к ее будущему. Если Папá не ошибался, а ошибался он редко.

Опершись на швабру, Ковбой Джон смотрел сквозь ворота на парк, где девочка на лошади нарезала небольшие круги легким галопом, время от времени замедляя ход, чтобы похвалить лошадь или дать ей передохнуть. На ней не было головного убора – редкий акт неповиновения, поскольку дед не позволил бы ей сесть на этого коня с непокрытой головой. На солнце ее волосы ярко блестели, так же как круп лошади. Мимо нее на велосипеде проехал почтальон. Он что-то крикнул ей, она помахала ему рукой, не поворачивая головы, занятая своим делом.

Она была хорошей девочкой, в отличие от большинства детей, которые сюда приходили. Те будут гонять по пустынным улицам, пока копыта лошади не потрескаются. Сунут лошадь в стойло, потную и изможденную, и убегут домой, обещая на ходу, что завтра мать или отец обязательно заплатят за аренду. Дерзят взрослым, тратят деньги, выданные на школьные завтраки, на сигареты, которые он у них конфисковывал.

– Мне плевать на ваши легкие. Не хочу, чтобы вы обкуривали моих старичков, – обычно говорил он, сам при этом затягиваясь сигаретным дымом.

Последнюю пачку он отобрал у мальчишки, которому было не больше восьми.

Ковбой Джон подумал, что Сара Лашапель вряд ли выкурила хоть одну сигарету. Капитан держал ее в строгости, как и этого коня: никаких ночных развлечений, никакого алкоголя и сигарет, никакого шатания по улицам. Девочка не роптала. Ее он, похоже, тоже выдрессировал.

Не то что ее мать.

Джон снял шляпу и утер лоб. Жара уже проникала в кожу сквозь видавший виды стетсон. Мальтиец Саль уверял, что, если передать ему заведение, лошадь Капитана будет здесь в безопасности, как и лошади других хозяев, вовремя вносящих арендную плату. И, как это было уже сорок лет, здесь по-прежнему будет конюшня.

– Мне нужна база, – не раз повторял он Джону. – Это рядом с домом, и лошадям здесь хорошо.

Он говорил так, будто все уже решено. Джону хотелось сказать, что этот ветхий старый двор станет рынком, где можно будет купить и продать что угодно, но такому, как Саль, говорить это нельзя. В особенности принимая во внимание деньги, которые тот предлагал.

Правда заключалась в том, что Ковбой Джон устал. Он мечтал поселиться в деревне, обменяв свой дом на маленький коттедж с участком, где его лошади могли бы щипать травку. Жизнь в городе становилась все уродливее, а он – все старше. Он устал воевать с муниципалитетом, собирать битые бутылки, которые каждую ночь пьянчуги и просто идиоты бросали через ворота и о которые животные могли бы пораниться. Устал ссориться с детьми, которые отказывались заплатить долг. Все чаще он рисовал себе картину, где он сидит на пороге дома, смотрит вдаль и до самого горизонта видит только зеленую траву.

Саль сохранит здесь конный двор. И деньги предлагает хорошие, достаточно, чтобы воплотить мечту Джона. И все же… Несмотря на деньги, несмотря на мечту о покое, мечту видеть, как его старые кони машут хвостами в высокой траве, что-то внутри мешало ему отдать двор этому человеку. Что-то подсказывало ему, что обещания Саля ничего не стоят.

– Bon a

Сара возилась с ключом, который не хотел вытаскиваться из замка, и услышала голос деда, еще не видя его самого. Улыбнулась:

– Merci![15]

Она ожидала увидеть на кухонном столе торт, как в прошлом году. Но торта не было. Она миновала коридор и застала деда перед телевизором.

– Voilá![16] Садись, – велел он, целуя в обе щеки.

На нем был его лучший галстук.

Она украдкой взглянула на маленький кухонный стол:

– Мы не будем пить чай?

– Пицца. Чуть позже. Ты выбираешь. – Он протянул ей проспект.

Пицца с доставкой на дом – большая для них редкость.

– Чуть позже?

Она бросила школьную сумку и села на диван, чувствуя возрастающее волнение. Папá выглядел таким довольным, на губах – легкая улыбка. Она не могла припомнить, когда видела его таким в последний раз. После того как Нанá умерла четыре года назад, он ушел в себя и оживлялся только при виде Бо. Сара знал, что он ее любит, но это была любовь, которую не увидишь по телевизору: он не говорил ей нежных слов, не спрашивал, что у нее на душе. Он заботился, чтобы она была накормлена, умыта и сделала уроки. Научил ее быть практичной, обращаться с деньгами, чинить и штопать. И верховой езде. Они оба освоили, как пользоваться стиральной машиной, вести домашнее хозяйство и покупать продукты на неделю с минимальными затратами. Когда она грустила, он клал руку ей на плечо, иногда подбадривал. Когда она теряла голову от волнения, ждал, пока не успокоится. Если поступала неправильно, открыто выказывал свое недовольство неодобрительным взглядом. Одним словом, он обращался с ней будто с лошадью.

– Сначала, – сказал он, – мы кое-что посмотрим.

Она проследила за его взглядом и увидела DVD-плеер. Когда она уходила из дому утром, его не было.

– Ты купил мне дивиди-плеер? – Она нагнулась и провела пальцем по блестящей металлической поверхности.

– Он не новый, – сказал Папá, извиняясь, – но parfait[17]. И не краденый. Купил на распродаже.

– И мы можем смотреть что угодно? – возбужденно спросила она.

Она сможет брать напрокат фильмы, как другие девочки в школе. Всякий раз, когда речь заходила о фильмах, она всегда была не в курсе новинок.

– Не просто что угодно. Мы посмотрим с тобой un spectacle[18]. Но сперва… – Он достал бутылку, торжественно открыл ее и разлил вино по бокалам. – Четырнадцать. Доросла до вина.

14

С днем рождения! (фр.)

15

Спасибо! (фр.)

16

Вот! (фр.)

17

Превосходный (фр.).

18

Представление (фр.).