Страница 23 из 123
Сая Джон затянулся черутой, чей кончик отбрасывал красные отблески на стекла его очков. Он молчал так долго, что Раджкумар начал думать, что не получит ответа. Но когда Раджкумар уже был готов повторить вопрос, Сая Джон заговорил.
Однажды я был в лагере, рассказывал он, когда случилось несчастье и погиб оо-си. Этот лагерь находился недалеко отсюда, самое большее в двух днях пути, и стадо находилось под присмотром того же самого хсин-оука. Несчастный случай произошел в самое оживленное время года, в конце сезона дождей. Сезонные работы заканчивались. Осталось лишь несколько штабелей, когда на берегу чаунга очень длинное бревно легло криво, перегородив канал, по которому в ручей спускали бревна из штабелей. Бревно заклинило между двумя пнями, и вся работа встала: невозможно было прикатить другие бревна, не вытащив это.
Управляющий тем лагерем был молодым человеком лет девятнадцати или двадцати, по имени, если я правильно помню, Маккэй, Маккэй-такин, как его называли. Он жил в Бирме всего два года и первый сезон управлял лагерем самостоятельно. Сезон выдался долгим и тяжелым, дожди шли несколько месяцев. Маккэй-такин гордился возложенной на него ответственностью и тоже усиленно трудился, проведя весь сезон муссонов в лагере, не давая себе передышки, ни разу не уехав даже на выходные. Он выдержал несколько серьезных приступов лихорадки. Припадки так его истощили, что в некоторые дни он не в состоянии был выбраться из таи. Когда сезон подходил к концу, его ждал месяц отдыха в прохладном комфорте холмов Мемьо. Компания сообщила, что он может уехать, как только находящаяся под его ответственностью территория будет очищена от всех бревен, помеченных на вырубку. С приближением дня отъезда Маккэй-такин становился всё более неугомонным, всё сильнее и сильнее подгонял работников. Они почти закончили, когда произошло несчастье.
Затор в канале произошел около девяти утра - в то время дня, когда работа уже подходила к концу. Хсин-оук находился рядом и незамедлительно послал туда пакьейков, чтобы прикрепить к бревну цепи и оттащить его. Но бревно застряло под таким неудобным углом, что цепи не удалось толком закрепить. Хсин-оук сначала попытался сдвинуть его одним сильным рывком, а когда попытка не увенчалась успехом, привел двух самых надежных слонов. Но все попытки были тщетными: бревно не двигалось. Наконец, Маккэй-такин в нетерпении приказал хсин-оуку послать слона вниз по склону, чтобы выдернуть застрявшее бревно.
Склон был очень крутым, много месяцев по нему тащили огромные бревна, и его поверхность превратилась в пыль. Хсин-оук знал, что для оо-си крайне опасно вести слона по такой нетвердой поверхности. Но Маккэй-такин совершенно потерял терпение и, будучи главным, настоял. Против собственной воли хсин-оук вызвал одного из своих людей, молодого оо-си, собственного племянника, сына сестры. Опасность задания была очевидной, и хсин-оук понимал, что ни один из его людей не подчинится приказу идти вниз по склону. Другое дело племянник.
- Спускайся, - велел хсин-оук, - но будь осторожен, и если что - сразу возвращайся обратно.
Первая часть операции прошла успешно, но как только бревно высвободилось, молодой оо-си потерял равновесие и упал точно на пути катящегося двухтонного бревна. Случилось неизбежное - его раздавило. Когда его нашли, на теле не оказалось ни царапины, но каждая кость была расплющена, превратилась в пыль.
Молодого оо-си любили и сверстники, и слониха, нежное и доброе животное по имени Шве Доук. Ее воспитали в патрульном стаде компании, и оо-си уже несколько лет за ней присматривал.
Те, кто хорошо знают слонов, утверждают, что могут различить в них малейшие признаки эмоций - гнева, удовольствия, ревности, печали. Шве Доук была безутешна от потери погонщика. Не меньше горевал и хсин-оук, раздавленный чувством вины.
Но самое худшее было еще впереди. В тот вечер, после того. как тело подготовили к похоронам, хсин-оук принес соответствующую бумагу Маккэй-такину и попросил ее подписать.
Но в это время Маккэй-такин был не в том настроении. Он опустошил бутылку виски, и вернулась лихорадка. Просьбы хсин-оука не произвели на него впечатления. Он больше не был в состоянии понять, о чем его просят.
Хсин-оук тщетно объяснял, что погребение нельзя отложить, что нельзя хранить тело, что человек должен получить освобождение от обязательств перед последними обрядами. Он просил, он умолял, в отчаянии даже пытался взобраться по лестнице и силой ворваться в таи. Но Маккэй-такин увидел его появление и шагнул наружу со стаканом в одной руке и заряженной охотничьей винтовкой в другой. Разрядив один ствол в воздух, он прокричал:
- Бога ради, ты не мог бы оставить меня в покое хотя бы на одну ночь?
Хсин-оук сдался и решил устроить похороны. Тело погибшего похоронили, когда сгустилась темнота.
Я провел ту ночь, как обычно, в хижине хсин-оука. Мы немного перекусили, а потом я вышел покурить. Обычно лагерь в это время суток полон людей и суеты: из кухни доносится звон жестяных тарелок и металлических кастрюль, повсюду темноту пронзают горящие огоньки черут, когда оо-си сидят около хижин, наслаждаясь последней черутой этого дня и пережевывая последнюю порцию бетеля. Но я с изумлением увидел, что вокруг никого, я не слышал ничего кроме кваканья лягушек, уханья сов и стрекотания мошкары. Отсутствовал и самый привычный и ободряющий звук - позвякивание слоновьих колокольчиков. Очевидно, как только могилу умершего накрыла земля, остальные оо-си сбежали из лагеря вместе со слонами.
Поблизости от лагеря остался только один слон - Шве Доук, животное погибшего. После происшествия заботу о слоне взял на себя хсин-оук. Слониха стала беспокойной и нервничает, сказал он, поскольку часто машет ушами и вытягивает хобот. Это было вполне ожидаемо и обычным явлением для слона, животного, имеющего склонность к привычным и рутинным действиям. Бунт из-за отсутствия знакомого погонщика устраивали даже самые спокойные слоны, причем иногда вели себя очень опасным образом.
По этой причине хсин-оук решил этой ночью не отпускать Шве Доук на вольный выпас, как обычно поступали. Вместо этого он отвел слона на поляну примерно в полумиле от лагеря и снабдил его грудой сочных веток. Потом он тщательно привязал животное к двум огромным деревьям, которые невозможно было сдвинуть. Чтобы быть вдвойне уверенным, что слон не отвяжется, он воспользовался не легкими путами, которыми слонов стреноживали на ночь, а тяжелыми железными цепями, используемыми для транспортировки бревен. Это мера предосторожности, сказал он.
- Против чего? - спросил я. К тому времени его глаза уже затуманились от опиума. Он бросил на меня косой взгляд и тихим, запинающимся голосом ответил:
- Просто предосторожность.
К тому времени в лагере остались только мы с хсин-оуком и, конечно же, Маккэй-такин в своем таи. Таи был ярко освещен, лампы сияли во всех окнах, он казался очень высоким на своих тиковых столбах. Хижина хсин-оука по сравнению с таи была такой маленькой и находилась ближе к земле, так что стоя на площадке, я задирал голову, чтобы посмотреть в залитые светом окна Маккэй-такина. Пока я сидел, уставившись в них, из освещенного окна донесся низкий трубный звук. Он был похож на звук кларнета, инструмента, на котором иногда играл такин, чтобы скоротать вечер. Как же странно было услышать эту заунывную, меланхоличную мелодию, исходящую из сияющих окон, ноты висели в воздухе, пока их не заглушил ночной шум джунглей. Именно так, подумал я, должен выглядеть огромный лайнер для сидящего на веслах в выдолбленном из пальмы каноэ, когда он проходит в ночи мимо, оставляя после себя звуки из бальной залы.
Днем не сильно лило, но с приближением вечера на небе стали собираться тучи, и к тому времени, как я задул лампу и расстелил циновку, не было видно ни единой звезды. Вскоре разразилась буря. Дождь лился потоками, по долинам прокатывался гром, отражаясь эхом от склонов. Я спал уже час или два, когда меня разбудили струи воды, просачивающиеся через бамбуковую крышу. Я встал, чтобы передвинуть циновку в сухой угол хижины, и случайно бросил взгляд на лагерь. Внезапно из темноты проступил таи, освещенный разрядом молнии, лампы в нем давно погасли.