Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 75

Продолжение я знаю только по рассказам. Гадая, что за таинственная напасть со мной приключилась, кто-то в конце концов предположил, что виноват цветок. Бабуля пошла на эксперимент, тоже куснула листик и мгновенно стала задыхаться, выпучив глаза и вывалив язык.

Мои сведения о себе самой из тех лет собраны из семейных преданий. Первого своего визита в зоопарк я не помню, туда меня отвели, показали всё, что было, привели назад, а потом задали вопрос:

— Ну и что там было, в зоопарке-то? Что ты видела?

Я глубоко и надолго задумалась, после чего ответила:

— Пиявок…

В двухлетнем возрасте я точно была далека от изысканных острот. Эти пиявки наверняка должны были там быть, хотя никогда после они не попадались мне на глаза.

Дух противоречия, скорее всего, родился вместе со мной. Мама часто и скорбно вспоминала свои дипломатические уловки. Она очень скоро изучила собственное чадо, поэтому, отправляясь со мной на прогулку, как правило, шла в направлении, противоположном тому, куда собиралась идти на самом деле. Ребенок ни разу ее не подвел: я с места начинала реветь, вылезала из коляски и энергично шла в обратном направлении.

— Ну и зачем мне было с ней ссориться? — меланхолически вопрошала мама. — Все замечательно, я хотела пойти именно туда, поворачивала следом за ней, и все было в порядке.

Дедушка частенько рассказывал мне сказки и как-то раз в чем-то ошибся. Может быть, он был сонный в тот момент. Я его перебила.

— Дедуля! — возмущенно сказала я. — Ты с елки сорвался или через мост перепрыгнул?

Дедушку мой вопрос разбудил моментально, но я до сего дня не ведаю, откуда что взялось. Слышала ли я эти слова раньше, выдумала ли их сама — неизвестно. В любом случае ехидный вопрос «С елки или через мост?..» навеки укоренился в семье.

Далее у меня начинаются уже собственные воспоминания, довольно разнообразные и, должно быть, слегка перепутанные хронологически.

Помню карточную игру. У меня такое впечатление, что играть в карты я научилась раньше, чем внятно разговаривать. Карты были настоящие, различала я их безошибочно, а вот игры были на уровне едва проснувшегося разума в «пьяницу» и в «дурака».

В карты всегда играли на бабушкиной кухне, на большом столе, покрытом клеенкой. Я обычно сидела на этом столе по-турецки. Играли минимум три человека, и каждого, кто заглядывал на огонек, втягивали в игру.

В моей памяти засела еще большая стирка в качестве замечательной игры. По всей спальне были разложены горы тряпья: отдельно белое, отдельно цветное, отдельно нательное белье, полотенца, тряпки и тому подобное. Я же обожала блуждать по этому лабиринту, находя тропинки между грудами барахла. К тому же на помощь приходила прачка. Она приводила с собой дочурку почти моего возраста. Случалось, что стирка непрерывно продолжалась еще и целую ночь, и тогда эта девочка ночевала у нас, в той же комнате, что и я. Это было еще одним развлечением. Мы сочиняли неописуемые бредни, соревнуясь, кто выдумает самые потрясающие события и истории, тем самым развивая речь. Никто не обращал на нас внимания, и эти сериалы мы могли плести до глубокой ночи.

Мне кажется, что я тогда уже знала грамоту. Читать меня семья научила в очень раннем возрасте, потеряв всякое терпение утихомирить. Я оказалась ребенком, жадным до литературы, пусть и в несколько однобоком варианте. Я упрямо домогалась от родных прочитать мне только сказку о Железном Волке, и эту сказку о Железном Волке все, включая меня, знали наизусть. Сказка эта родственникам отчаянно опротивела, однако, стоило им пропустить словечко, я поднимала вой и предъявляла неслабые претензии, отлично зная, чего в сказке не хватает.





Конечно, меня воспитывали и на всяческих других сказках — на спящих красавицах-принцессах, белоснежках дивной красы, и я, должно быть, отождествляла себя с воображаемыми персонажами. Коса до земли, златые кудри и пышные одеяния оказали на меня определенное влияние, но следствием этого была горькая минута.

Как-то раз я посмотрелась в зеркало.

Это явно не был первый взгляд, поскольку зеркал в доме хватало. Но тогда я посмотрелась в зеркало сознательно, и вдруг меня осенило, что я вижу себя. Я этот момент помню, возможно, именно так рождаются комплексы — «Так вот как я выгляжу?!» — изумилась я и, кажется, крепко разочаровалась.

Семью я приводила в отчаяние тремя способами. Прежде всего, ничего не ела. Угнетающе вредное, капризное, избалованное чудовище — такое мнение о себе я долго и покаянно принимала, не противясь, пока не вышли на свет божий причины, почему я не ела, а проверочным материалом послужили мои собственные дети.

Если кормили меня так, как пытались накормить моих сыновей, неудивительно, что я ничего не ела. Неправда, что у меня не было аппетита: мне случалось быть голодной, я любила самые разные продукты, но мне не давали времени и возможности их захотеть. В меня запихивали еду в любое время дня и ночи, нужен был страусиный желудок, чтобы такое выдержать.

Кормили меня мать, домработница, бабушка и тетки, каждая по собственной инициативе и в соответствии со своими взглядами на этот вопрос. В возрасте пяти лет со мной приключилось расстройство желудка высшего класса, то есть, выражаясь изысканным языком, — вселенский дристун. Я не могла ничего переварить. Ходить я перестала совсем, сил у скелетика не осталось. Отчаявшись, бабушка взяла меня на прогулку. По лестнице ей пришлось снести меня на руках, и на прогулку мы поехали на извозчике.

Бабушка, находясь в крайней степени отчаяния, перекрестилась и подумала: «Или умрет, или выздоровеет!» — и купила мне по дороге полтора кило бананов. Бананы я обожала, не знаю, сумела ли я за прогулку сожрать все полтора кило или немножечко все-таки осталось, в любом случае хворь как рукой сняло. Бананы переломили судьбу, и вскоре я выглядела, как пончик в масле. За едой я по-прежнему капризничала, но это уже был совсем другой коленкор.

Вторым наказанием были мои болезни. Я переболела всем, чем только можно. По оценкам матери, две недели я была здорова, а потом три недели болела. Гриппы и ангины впивались в меня, как пиявки, и я давным-давно знаю причины этого явления: одевали меня кошмарно.

Главным образом эта была заслуга бабушки, которая придерживалась правила, что ребенка надо держать в тепле, и правило это она ухитрилась внушить всему семейству. Рейтузы, свитера, валенки, теплое исподнее, шарфики, шубки, разрази их гром… В результате получался форменный неповоротливый снеговик. Совершенно точно помню, что это была моя смертная мука на протяжении долгих лет. Укутывание вызывало отчаянную невозможность двигаться, и дети надо мной издевались, потому что я не могла бегать. А бегать мне вообще было запрещено, потому что я могла вспотеть. Еще бы тут не вспотеть!

До сих пор во мне сидит воспоминание о блаженных минутах, когда я забыла полностью одеться на гулянку. Была зима, я спускалась по ступенькам, и как-то очень легко и приятно мне было идти. Можно сказать, просто крылья на пятках выросли. Бабушка шла за мной следом и вдруг обратила внимание на мои ноги.

— Иисус, Мария, святой Иосиф! — вскрикнула она в ужасе. — Ты же не надела валенки!

Действительно, вот откуда легкость! Я попыталась выклянчить прогулку без этих чертовых валенок, но не тут-то было. Пришлось мне вернуться и одеться, как положено, после чего жизнь мгновенно утратила всякую прелесть.

Кошмарный упрямый перегрев вызывал бесконечные простуды, лишал меня сопротивляемости хворям и приводил в отчаяние маму. И ни в ком из родных не оказалось ни капли здравого смысла.

Третьим проклятием, стойким и непобедимым, стал мой характер. Гены, я полагаю. Прабабушки, бабушки и вообще все пращурки отозвались во мне громким эхом, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Я отчаянно настаивала на своей самостоятельности. Есть на свете несчастные дети, лишенные какой бы то ни было заботы, и есть несчастные дети, задавленные грузом излишней заботы. И в том, и в другом случае результат ужасен. Мной руководил не разум, это точно: трудно от пятилетнего создания ожидать разумных действий, поэтому, должно быть, это был здоровый инстинкт. Я хотела все делать сама.